Кукушка, стр. 43

— Отстань,

— Покажи что-нибудь! Ну пожалуйста, пожалуйста! Я никому не скажу.

— Не хочу.

— Ну Фри-иц… — опять заканючила та.

Мальчишка вздохнул и тоже уселся на кровати. Сил спорить не было. Притом, где-то внутри него уже проснулся маленький обиженный лисёнок хвастовства и точил коготки. За несколько последних дней эта сопливая дурёха столько раз доказывала, как много она знает и умеет, что у Фридриха буквально руки чесались показать ей, что он тоже не лыком шит.

Он огляделся.

— Видишь свечку на столе?

— Где? — Октавия обернулась. — А… Вижу.

— Смотри, что будет. — Фриц стиснул зубы, напрягся и вытянул руку, привычно концентрируя в пальцах холодные мурашки магической силы. — Раз… два…

— Ой… — заёрзала Октавия. — А оно не это?..

— Помолчи. Раз… два… три!

Он шепнул наговор. Теплая волна заплескалась в рукаве рубашки, в пальцах защипало, и огарок сальной свечки с треском вспыхнул, зажёгся…

…И тотчас ожил браслет у Фрица на запястье!

Фриц совсем забыл о нём (равно как и о словах Единорога) и не на шутку испугался. А полоса металла будто сжалась, стала уже и теснее, даже врезалась в запястье. Кожу под ней немилосердно закололо, словно бы на внутренней поверхности браслета выросли вдруг тысячи иголочек или на запястье намотали плеть свежей крапивы. Камни запульсировали красным, и, прежде чем Фриц сообразил, что делает, он уже сорвал свой талисман и теперь держал его в руках, сердце его бешено колотилось.

Октавия тоже почувствовала неладное — сперва обрадовалась, но посмотрела на Фрица и испугалась:

— Фриц? Фриц, что с тобой? Фриц!..

— Да погоди ты… — Мальчишка соскочил с кровати, ёжась подбежал к столу и теперь при свете свечи разглядывал багровую полосу на запястье, где уже появились первые волдыри.

— Чёрт… — Он закусил губу.

— Что это?

Неугомонная девчонка уже выглядывала у него из-под мышки.

— Любопытной кошке прищемили ножку! — грубо ответил ей Фриц, в основном чтоб скрыть дрожь в голосе, и щёлкнул её по носу.

— Ой!

— Чего вскочила? Марш в кровать!

Он прогнал ее обратно и накрыл одеялом, сам забрался следом и некоторое время молча лежал, вертя в руках злополучный браслет. От пола и окна тянуло сквозняком, пламя свечи металось и потрескивало. Зеленоватый сплав был холоден и тускл, в нем ничего не отражалось.

«Лёд, — штормовым предупреждением гудели в голове у мальчика слова Единорога. — Твоя болезнь на время замерла. Замёрзла. Прекратилась. Но не вздумай колдовать; тогда она оттает, А ты отныне один, и следующий наговор может стать для тебя последним».

На короткое мгновение Фрицу сделалось по-настоящему страшно, он даже вспотел. Он совсем забыл об этом предостережении, и вот теперь на собственной шкуре убедился, что это не было пустой угрозой. Опасность была. Опасность никуда не делась. Опасность затаилась до поры до времени, свернулась, как змея, и, может быть, подумал Фриц, ему невероятно повезло, что он затеял только зажигать свечу, а не чего-то большее. В противном случае за жизнь его никто не дал бы ломаного патара.

— Может, ты все-таки выбросишь руну? — робко подала голос Октавия. — Все равно ведь мы уже зажгли свечу…

— Хорошо, — сдался он. — Но только одну. Всё равно я помногу не умею.

— Я тебя научу.

— Потом. Не сейчас.

Он огляделся в поисках мешочка и обнаружил его на столе, у свечки. Как тот туда попал, оставалось только гадать, должно быть, Фриц со страху не заметил, как прихватил его с собой. Пропустив мимо ушей девчоночье «мы», он встал, на негнущихся ногах прошёл до стола, взял кошель и распустил завязки. Перебрал холодные костяшки пальцами. На сердце почему-то снова сделалось тревожно.

«Это просто, — снова зазвучали в голове слова Единорога. — Задаёшься вопросом, потом вытягиваешь руну из мешочка и смотришь, что тебе выпало».

«Задаёшься вопросом…» А о чем сейчас спрашивать? Что надо узнать и о ком? «Хочу узнать, что с нами будет», — пожелала девочка. А «с нами» — это с кем? С ним и Октавией? С ними двоими и господином Карлом? С мамой? С мамой и сестрёнкой? С ними всеми и ешё с Йостом?

Он стоял так и размышлял, перебирая скользкие руны, как вдруг почувствовал, что одна словно сама собою зацедилась меж кончиков пальцев и застряла там. Осторожно, стараясь не дышать, Фриц вытащил её и посмотрел на ладонь.

Два треугольника на костяной пластинке соприкасались уголками.

— Ой, ну что там, что там? — спрашивала Октавия, вытягивая шею, как гусёнок, и подпрыгивая на кровати от нетерпения. Она даже про куклу забыла.

Фриц показал ей.

— «Дагаз»! — определила девочка. — Это «Дагаз» Руна дня.

— Ты хочешь сказать, что завтра будет новый день? — усмехнулся Фридрих. — Так это я и сам знаю. Может, что получше скажешь?

— М-м-м… ну, я не знаю, — подумав, сдалась она. Фриц ощутил прилив довольства — не так уж, видимо, она и разбиралась в этой рунной магии.

— Дагаз означает весь день, от вечера до вечера, — подумав, уточнила Октавия. — В нашей жизни что-то очень сильно поменялось. Очень-очень. Мне кажется, это добрый знак, если она нам выпала. Это значит, что нам повезёт.

— Повезёт? — покачал головой Фриц, пряча костяной прямоугольничек обратно. — Повезёт… Хорошо бы, если повезло. Интересно, надолго ль?

Они загасили свечу и снова улеглись. Октавия прижалась к Фрицу со спины и доверчиво приобняла его за шею, совсем как делала когда-то его сестра.

— Фриц?.. — сонным голосом позвала она.

— Что?

— А у тебя когда-нибудь был дом?

Фриц против воли напрягся. Проклятая девчонка словно читала его мысли.

— Был, — глухо сказал он в подушку. — Даже не один.

— И мама была?

— И мама была. И сестрёнка вроде тебя — такая же непоседа.

— Они где? Они сейчас живы? Ты расскажешь мне?

От девчачьих волос пахло синькой. Деревянная голова Пьеро упиралась под лопатку. Фриц долго молчал, прежде чем ответить.

— Не знаю. Может, расскажу, Потом. А сейчас спи.

На сей раз уговаривать не потребовалось.

Снаружи стемнело совсем. Сначала было светло от луны, потом её закрыли тучи. Стало холодно, поднялся ветер, а ещё спустя немного времени в окно заколотился дождь. С канала слышался плеск волн, из глубины подвала — сиплое дыхание мехов, гул пламени в трубе и приглушённый стук молотков. Октавия наконец заснула и теперь мирно сопела ему в ухо. Фриц подумал, что Йост был прав, когда говорил, что не стоило сегодня нанимать лодку, и возрадовался, что лежит сейчас в тёплой и сухой постели, а не трясётся где-то под мостом в дырявой лодке, накрывшись такой же дырявой рогожей. Надо было бы возблагодарить Господа за то, что он послал им друзей и укрытие в такую ночь, но сил молиться у Фридриха уже не было, да и девчонку очень кстати убаюкал шум дождя.

«Завтра, — решил он. — Я всё сделаю завтра».

И через минуту уже спал.

НИСКОЛЬКО

«Рассуждая о боге, невозможно обойти стороной вопрос любви.

Когда я выше рассматривал свет и тьму, то пришёл к выводу, что тьма есть просто — отсутствие света. Но любовь — один из тех случаев, когда противопоставление «сущего» и «не-сущего» неуместно. Если зло есть отсутствие добра, то ненависть вовсе не есть отсутствие любви. И то и другое, несомненно, существует. Отсутствие любви — это, скорее, равнодушие. Однако никто не будет спорить, что любовь и ненависть — полные антагонисты, сиречь противоположности. Вместе с тем любой не раз мог наблюдать, как любовь оборачивается ненавистью и наоборот, из чего можно заключить, что эти чувства сходны.