Рассказы о живой природе, стр. 12

Шли мы от озера невеселые: жаль было дядюшку Ешу и красавца-лося. Как он за жизнь свою боролся! А эти лоси, что мы спугнули,- какая силища, ловкость какая!

Собирая спелую бруснику в бабушкину корзину, мы, не переставая, говорили о лосях. Незаметно набрали целую корзину. А она была большая, этак, ведра на полтора – грибная. Потом несли ее к дому на палке, через плечо. Шутили: медведя несем! А лоси все не выходят из головы.

Теперь лосей много в наших лесах. В заповеднике «Кивач» их можно встретить целыми стадами. Людей они подпускают близко, не боятся: словно знают, что по всей европейской части СССР охота на них строго запрещена. Вот и живут они вольготно, хозяевами наших лесов. Волков и медведей не любят. Самцы бьют их копытами и рогами насмерть.

А на других мелких хищников они и не смотрят.

На тропинке, по которой мы шли, валялся обрывок колючей проволоки – знак военной поры. И тут припомнился мне один случай. Ребята из соседнего села нашли в лесу полуживого лося. Он запутался рогами в колючку (ее много там было после войны), весь изранился, обессилел, а выпутаться не может. Сбегали ребята в село за клещами-кусачками и давай рвать проволоку. Лось смотрит на них умными жалобными глазами, как теленок, попавший в беду. А как почувствовал, что не держит больше проволока, вскочил на ноги, мотнул головой, освобождаясь от последних обрывков колючки, запрыгал, словно хотел убедиться, что снова на свободе. Ребята захлопали в ладоши, закричали «ура». Лось гордо поднял вверх голову и не спеша скрылся в зеленой листве.

Вот они какие, лоси – краса и гордость наших лесов.

У кого душа в пятках

(Сказка)

Едва загорелось раннее весеннее утро, как старый лохматый Заяц проснулся. Он всю ночь проспал в теплой уютной норке под корнями вывороченной ветром ели и сейчас чувствовал себя превосходно. Ведь не так-то уж часто приходится ему проспать без тревоги целую ночь.

Косой вылез из своего убежища, потянулся, зевнул раза два, продрал передними лапками глаза, чихнул (в норе было пыльно), подергал усами и сделал стойку. Он стоял на полусогнутых задних лапках, до предела вытянув уши и слегка балансируя передними лапками. Голова его была повернута в сторону, откуда дул легкий, едва ощутимый ветерок, раздвоенная губа смешно шевелилась, растопыренные веером кошачьи усы, как стрелы, нацелились по всем направлениям, а большие круглые глаза, точно красные стеклянные бусины, оглядывали окрестность. Простояв в такой позе ровно две минуты, Заяц фыркнул и, присев на хвост, забарабанил короткими передними лапками по своей груди, будто настоящий барабанщик, потом смешно подпрыгнул и пошел выделывать разные коленца то на двух, то на четырех лапах. Этот танец, похожий на пляску ошалевшего чертенка, продолжался, с небольшими перерывами, минут пять, то есть как раз столько, сколько некоторые из ребят тратят на утреннюю зарядку. После этого Заяц отряхнулся и спокойно заковылял, на бегу принюхиваясь ко всему, что выставляла на его пути щедрая природа.

Деревья и мхи его, конечно, не интересовали – от них мало чем поживишься, а вот запах молодой листвы или первой зелени кустов приятно щекотал ноздри; но и это не было сегодня предметом его внимания – всем этим он был сыт, как говорят, по горло. У Зайца были другие планы.

Вчера, пробегая по опушке леса, он почуял запах молодой пшеничной зелени, но так как из деревни, расположенной совсем неподалеку, в это время доносился сердитый собачий лай, Косой не посмел свернуть на озимь. Сейчас, ковыляя в сторону поля, он уже чувствовал сладкий запах молодых побегов, который, как ему казалось, был сильнее всех других запахов.

Одним прыжком перемахнув через косую изгородь из кольев, Старый Заяц сразу же попал на пшеничную озимь. Это было даже несколько неожиданно. Но здесь, в конце поля, озимь была настолько редкая и тощая, что Косой удивился: вчера он видел кое-что получше. Чутье подсказало ему, что впереди, на пригорке, пшеница гуще и сочнее. Так оно и оказалось.

Солнце поднялось уже высоко над лесом, когда Старый Заяц, вдоволь насытившись молодыми побегами, прилег в густой зелени и стал соображать, где бы найти более безопасное место для отдыха. Таких мест у Серого было не так уж много; его всюду подстерегала опасность: на поле

– Люди и хищные Птицы, в лесу – Звери, а от Собак – просто покоя нет никакого, они рыскают по лесу каждый день, хотя сами живут в деревне – в тепле и сытости. Жадности этих Собак нет никакого предела.

Вот и сейчас уже слышится откуда-то визг и рычанье…

Косой сделал стойку. Прямо по полю к лесу шел Человек с кривой палкой в виде треугольника, а вокруг него прыгали, рыча и взвизгивая, две разномастных Собаки. Они гонялись друг за другом и, настигая, схватывались в борьбе. Собаки вели себя мирно, но двигались прямо на него, на Старого Зайца! Сейчас они его заметят…

Косого заметил Человек. Он окликнул Собак и, указывая в его сторону, закричал:

– Ату! Ату! Держи его!..

Но у Старого Зайца душа была уже в пятках… Несколько мгновений перед Собаками мелькала белая, еще не успевшая вылинять спина и такой же хвост, и вот уже остался лишь запах свежего следа. А за изгородью в их чуткие ноздри сразу ударило столько свежих запахов, будто здесь в разных направлениях проскакало не менее десятка Зайцев. Это было непостижимо. Но Старый Заяц не зря носил среди лесных жителей кличку «Старого». Он знал, как сбить с толку не очень сильных разумом беспородных псов. Пока Собаки разбирались в путанице следов, наделанной опытным Зайцем, его белая спина мелькала меж деревьев уже в полукилометре от изгороди.

Оставив за собой еще две-три «путаницы», Косой доскакал до болота и, окончательно запрятав следы в воде, залег на островке, среди мелкой березовой поросли. Теперь он не боялся Собак. Следовало лишь проверить – нет ли поблизости другого опасного врага.

К немалому своему удовольствию, Косой обнаружил в нескольких прыжках от себя знакомую Куропатку – такую же старую, как и он сам. Они знали друг друга уже несколько лет и дружили. У них было много общего: общие враги, общие убежища. Летом Заяц и Куропатка носили серую одежду, а зимой белую, оба любили весной теплые солнечные лужайки, а зимой спали, зарывшись в снег. Словом, у них было так много общего, что они вполне могли бы жить вместе, если бы не разница вкусов: Куропатка терпеть не могла горькой осиновой коры, а Зайца тошнило от одного вида мохнатых Гусениц, которых Куропатка почитала за одно из лакомых блюд. Однако это не мешало им все же быть друзьями и добрыми соседями.

Встречаясь, они подолгу беседовали, сообщая друг другу новости, происшедшие за время их разлуки. Больше, правда, говорил Заяц, отличавшийся, несмотря на свою старость, изрядной болтливостью. Он так увлекался своей речью, что иногда начинал говорить даже стихами. Однако стихи у него получались отнюдь не от большого знания языка леса, а скорей наоборот, так как больше всего он употреблял в своей речи личное местоимение первого лица, единственного числа, во всех возможных падежах со множеством предлогов и частиц. Затем его речь украшали глаголы, означающие незаурядные и смелые деяния. В сочетании этих местоимений и глаголов (с небольшим добавлением обстоятельственных слов) получалась довольно высокопарная и совсем не скромная похвальба; но так как Куропатка тоже всех боялась и жила в постоянном страхе быть кем-нибудь растерзанной, то ей даже приятно было слушать, как храбро ведет себя трусливейший из животных. Часто в мечтах она видела себя такой же бесстрашной, как ее друг и сосед Старый Заяц.

– Кныу, кныу, здравствуй, сосед! – обрадовалась Куропатка, узнав старого приятеля.

– Кгхыр-р-р!- прочистил горло Заяц (он изрядно наглотался пыли еще на поле, улепетывая от Собак).- Я приветствую тебя. Я вижу – ты жива, Старая Куропатка.