Рассказы о живой природе, стр. 11
– Чудаки вы,- сказал он,- ведь это же налимы! Тащите скорей пешни и топоры!
Пока ребята бегали за инструментом, дядя Гриша разыскал березовый курйк* и, нацелившись в голову налима, ударил по льду со страшной силой. Лед треснул множеством лучеобразных стрел, и налим, оглушенный ударом, перевернулся кверху брюхом. Потом дядя Гриша прорубил лед, орудуя то топором, то пешней и приговаривая:
– Ну и налим – наплачешься с ним…
Налим, действительно, был огромный; он вытянул около пятнадцати килограммов.
В этот день все население деревни охотилось на налимов.
Исколотили весь лед, выловили сотни крупных рыб, и только вечером налимы ушли в глубину-поняли, что не следует подниматься так близко к прозрачному льду. Совещались всю следующую ночь и опять не пришли ни к какому решению…
А наутро неожиданно полилась в залив речная вода.
Налимы, забыв свою неповоротливость, ринулись против течения. Да так, говорят, и плыли, не останавливаясь, до самого Кивача. А там узнали, почему не было воды. Сплавщики делали на водопаде отводной лоток и, чтобы пустить в него воду, перекрыли реку плотиной, да так здорово, что оставили один небольшой ручеек. Откуда было знать сплавщикам, что налимов постигнет такая беда? А налимы, как узнали о таком нечутком отношении к ним со стороны сплавщиков, так подали коллективную жалобу в трест Кареллесосплав. Да только она и теперь там под сукном лежит…
* К у р и к – колотушка.
Насмеявшись вдоволь, ребята разошлись по домам, а через два дня опустили в реку садок с обсемененной налимьей икрой.
Гордость леса
Хорошо ясным сентябрьским утром в нашем лесу. К этому времени уже созревает брусника, а грибов видимо-невидимо.
И вот в такое-то утро пришла к нам бабушка Ермолаевна.
Видно было, что она очень торопилась.
– Собирайтесь в лес…- на ходу объявила она.
Бабушка знает, что мы охотно сопутствуем ей во всех ее грибных и ягодных походах.
Не заставили мы себя ждать и в этот раз, быстро переобулись в сапоги, накинули старенькие пальтишки, прихватили ружья.
– В лесу ведите себя тихо,- немногословно приказала бабушка.
Мы уже поняли, что Ермолаевна затеяла что-то интересное, и с удовольствием выполняли ее требования. Это нам даже нравилось. Мы- старались угадать, что нам покажет бабушка, и объяснялись с братом знаками, то есть делали выкрутасы руками и ногами и прехитро гримасничали.
Я изображал медведя, а Леня – журавля. Бабушка же, пока мы шли через сосновый бор, хранила самое таинственное молчание.
Спустившись с холма, мы подошли к луговине, залитой водой. Бабушка сказала: «Тш-ш», – и стала кого-то высматривать. Мы с Леней перемигнулись и, разом бухнувшись на мягкий мох, вскинули ружья на изготовку.
Потоптавшись между деревьями минутки три, бабушка повернулась к нам и развела руками:
– Ушли… Вот ведь неудача-то какая…
– Кто был-то, бабушка? – допытывались мы.
– Давайте искать, может, недалеко еще где пасутся,- не обращая внимания на наше нетерпение, предложила она.
Ползком передвигаясь от дерева к дереву, мы направились в разные стороны по краю озерной опушки.
Вскоре я услышал сигнал Лени – скворчиную трель.
Ее легко различить в лесу в многоголосом птичьем хоре,- скворцы, как известно, в лесу не живут.
В обход, лесом, я подобрался к Лене, туда же пришла и бабушка. Сквозь кусты, за которыми мы спрятались, я увидел семью темно-бурых животных с длинной шерстью.
У самой дороги, широко расставив длинные крепкие ноги, стоял самец. Он аппетитно жевал широкую ленту осиновой коры, ловко захватывая ее длинной верхней губой. Не обращая внимания на наш осторожный посвист, он время от времени опускал к земле голову, украшенную широкими рогами, напоминающими ладони рук с растопыренными пальцами.
Лосиха с лосенком спокойно ощипывали верхушки ивовых кустов – словно малину собирали.
Разглядывая лося, мы не могли сдержать своего восторга:
– Ну и шея…
– Куда сильнее, чем у любой лошади! А грива!
– А морда, что у верблюда – горбатая…
– Глазищи – огромные, как у коровы…
– Копыта-то – как горшки, распиленные только.
– А хвостик, хвостик…
– Малюсенький, как у барана…
Неожиданно с дороги раздался конский храп и топот.
Обернувшись, мы увидели вздыбленную лошадь с седоком.
Это был наш колхозный агроном дядя Гриша. Он старался удержать метнувшегося в кусты коня и приговаривал:
– Ну тихо, дурачок, ведь это же хирви.*
Лоси продолжали спокойно пастись.
Не знаю, кому из нас первому пришла в голову забавная мысль, но выстрелили мы почти одновременно,- в воздух, конечно. Леня, как более практичный, объяснял потом, что надо же было дать возможность проехать агроному, а мне, признаться, было любопытно: что будут делать лоси… После выстрела мы еще дико гаркнули – ведь от двух выстрелов мало шуму.
Лосей как ветром сдуло. Они метнулись сначала в сторону дороги, но потом повернули и, петляя между деревьями, прыгая через кусты (ну, право, как зайцы!), бросились в сторону ламбы. Мы кинулись за лосенком, крича:
– Держи! Лови-и!
– Го-го-го!
Но где тут… Лоси, проскакав через лес, остановились на минуту на берегу озера и двинулись в топкую трясину…
У меня екнуло сердце.
* Хирви (карельское) – лось.
– Завязнут… эх! – сокрушался Леня и даже хватил о землю шапкой, когда лоси вдруг, словно по команде, брякнулись на бок.
Но что это? Работая ногами, как веслами, хватаясь за мелкие кусты и кочки, лоси гуськом ползли по топкой трясине с быстротой торопливого пешехода. На краю озера они незаметно перешли вплавь и поплыли рядом. Из воды торчали только горбоносые головы: две большие по краям, маленькая, юркая – посредине. Позади оставался широкий след будто мощным катером взбудораженной, сверкающей на солнце воды.
На том берегу животные отряхнулись и быстро скрылись в лесу.
– Ну, теперь далеко уйдут – не станут здесь жить. Вот что вы наделали,- укоряла нас бабушка.- Умные звери, сильные и красивые. Беречь их надо.
Мы полностью согласились с бабушкой, что лосей бить нельзя, они заповедные.
– А в старину на лосей охотились,- заговорила Ермо- лаевна, усевшись на старом пеньке.- Голод заставлял, нужда беспросветная. Нелегкое это было дело: и зверям мученье и людям. Бывало, весной, после оттепели, начнутся морозы, на снегу корка толстая образуется. Вот тогда и пойдут охотники за лосями. Возьмут ружья, пулями заряженные, сумки с хлебом, собак прихватят, чтобы гнать животных по насту.
А сами на широких лыжах, карельских. Лоси прятались тогда от людей далеко в чащобе. Ходят охотники сколько суток, измучаются. А иногда и несчастье случалось. Мой сынок Еша – он вам дядей приходился – в молодости через лося жизнь погубил. Давно уж это было – забыла, в каком и году-то, до революции еще. Был он паренек крепкий, смелый. С двенадцати лет- вот как вы теперь – лесовать ходил.
Один. Старшой он был у меня, добытчик. Ему жара и мороз – не хозяева. Он сам был хозяином в лесу. Сколько зверя побил. Ни медведя, ни волка не трусил. А вот случилась беда.
Бабушка вздохнула, помолчала. Мы не мешали ей, хотя и слыхали от родителей эту печальную историю не раз.
– Двадцатый годик ему шел всего… Погнался вот он, этак, за лосем-то единожды. Большой был лось, матерый.
Собака его гонит по насту, а он проваливается – тяжел.
Ноги ему коркой в кровь режет, а он мчится, как очумелый, жизнь спасает. Верст тридцать гнал его Еша по лесам да по ламбам. Снял Еша фуфайку сперва, а потом и шапку бросил. Еще верст двадцать гнал – не сдается зверь, хоть сзади дорога кровяная – изорваны ноги-то. На озере одном остановился – вконец выдохся. Подошел Еша на выстрел – сидит зверь в снегу, поджавши задние ноги; Еша ближе подходит – не бежит больше лось. И уж совсем близко выстрелил в него, в переднюю лопатку попал. Вздыбился зверь на трех ногах, да на охотника, глаза кровью налиты. Не успел Еша еще раз выстрелить,- ружье-то одноствольное было,- подбил его зверь, копытом ударил. Упали оба, и зверь и охотник… Еша долго лежал на теплом убитом звере… Дорога-то рядом была. Подобрали Ешу мужики, в больницу свезли. Два ребра сломаны были. Не выжил, зачах в больнице мой кормилец…