Сага о Гудрид, стр. 87
НАРЫВ ЛОПНУЛ
Снорри исполнилось тринадцать лет, и летом он собирался вместе с отцом отправиться в заморские страны.
– Не лучше ли было подождать, когда он еще подрастет и когда можно будет взять с собой Торбьёрна? – спросила Гудрид тем спокойным тоном, которым они обычно разговаривали с Карлсефни.
Муж, избегая встречаться с ней взглядом, ответил:
– Никто не знает своей судьбы. Отец мой умер, так и не успев взять меня с собой в плавание, и я не хочу, чтобы Снорри пережил подобное разочарование.
– Но ты ведь еще не стар – тебе всего сорок два года! – сказала Гудрид, подумав про себя, что с молодой женой Карлсефни, пожалуй, мог бы каждый год иметь детей. Стоит только взглянуть на Снорри Годи: тому уже перевалило за шестьдесят, а он все сидит себе в окружении детишек, и это со своей-то третьей женой. А самой Гудрид не дано знать, сможет ли она снова родить.
На брачном пиру, устроенном Снорри Годи в Тангене для своей дочери Тордис и Болли сына Гудрун дочери Освивра, Гудрид позабавило и одновременно испугало то почтение, которое оказывали ее персоне молодые. Для них она была мудрой стареющей женщиной, которую уже не заботят грудные дети и которая далека теперь от искушений страстью. И даже новый епископ Коль так уважительно обращался к ней, что она постеснялась показать свое неведение и расспросить его подробнее о новой вере.
Гудрун дочь Освивра была слишком занята гостями, чтобы отвлечься на разговоры и посидеть с Гудрид подольше. Но всякий раз, когда взгляды их встречались, они подмигивали друг другу и улыбались. Когда епископ Коль благословил новобрачных по-латыни и затем прочитал что-то из своей книги, синие, искрящиеся глаза Гудрун остановились на Гудрид, и потом, когда они стояли рядом с епископом, хозяйка сказала:
– Плохо же быть неграмотной женщиной, Гудрид. Я сейчас задумалась над тем, что стоит в первую очередь выучить мужчине – латынь или письменность. И кажется, овладеть надо и тем, и другим, особенно если вокруг полно невежд.
Гудрид долго еще улыбалась, видя перед собой выражение лица епископа.
Она не встречала Гудрун целых два года, но перед своим отъездом Карлсефни рассказал ей, что муж Гудрун утонул, а у нее появилось два внука. И она собирается воспитывать маленькую дочку Болли и Тордис у себя, на Священной Горе, пока Болли в чужих краях.
– Наверное, Гудрун будет приятно со своей внучкой, ведь у нее самой пятеро ребят, – сказала Гудрид.
Карлсефни посмотрел на нее долгим взглядом и ушел. А она, глядя ему вослед, думала, уж не печалится ли он о том, что у них нет дочери. Ни одна женщина не сможет зачать без мужской помощи, в раздражении думала она о муже. Пока Карлсефни дома, он не спал с ней, а просто лежал рядом, требуя себе не больше пса, которому и нужно-то одно: место, где прикорнуть. А в другое время он и вовсе отсутствовал.
Гудрид чувствовала, как в душе ее зреет нарыв: такой воспаленный, болезненный шарик, который лучше не трогать, иначе он заболит еще больше. И она гнала от себя мысли о том, что у Карлсефни, возможно, есть другие женщины, которым он дает то, чего не хочет отныне дать ей.
Гудрид и Торбьёрн приехали в Ванскард, чтобы проститься с Карлсефни и Снорри. Глядя, как «Рассекающий волны» выходит из фьорда, Торбьёрн сказал:
– Отец сказал мне, что если Дублин окажется славным городом, где можно поторговать, то он обязательно возьмет меня с собой, когда я подрасту. Я уже научился распознавать, честный передо мной купец или обманщик, как сказал отец!
– Я знаю, ты у меня умный мальчик, – ответила Гудрид. В душе ее снова заныло. В этом Дублине как раз есть дом с продажными женщинами, вроде Эммы. А роскошные дочери серебряных дел мастеров бросают томные взгляды на исландских купцов и их юных сыновей. Да, повсюду подкарауливают другие женщины. Как же она была глупа, что не замечала этого раньше. И так больно душе, так больно!
Вздрогнув от своих мыслей, она продолжала будничным голосом, не глядя на Торбьёрна:
– Твой отец пообещал Олаву отвезти его с братом в Норвегию, а потом уже с попутным ветром корабль дойдет до Дублина, прежде чем наступит зима.
Оба выживших из команды Гудмунда сына Торда, оставшись в Глаумбере, показали себя проворными и работящими, и Гудрид было жаль, что они уехали. Прежде чем отпустить гостей, Карлсефни нанял себе двух молодых парней – Барда Безбородого и Эйольва Синезубого. Арнкель был доволен работниками, но Гудрид не оставляло ощущение, что есть в этих людях что-то недоброе. Ей очень не нравился тон, которым они обсуждали своего прежнего хозяина, умершего больше года назад. И когда все домочадцы собирались за столом, они рассказывали всякие истории об этом человеке и его семье, выставляя их в смешном свете.
Однажды вечером, когда они вновь принялись зубоскалить, Гудрид встала так резко, что прялка ее откатилась к очагу, и в негодовании бросила им:
– В моем с Карлсефни доме никто не смеет отзываться подобным образом о честных людях, живы они или умерли! Никогда!
И она села на место, вновь взявшись за пряжу. В комнате воцарилась гробовая тишина. А ей казалось, что какая-то безымянная, но очень важная часть ее самой вернулась к ней и привела к душевному миру. И вдруг она заметила, как из угла комнаты ей кивают радостные Тьодхильд и Торунн.
Пока отец с братом отсутствовали, Торбьёрн частенько оставался в Глаумбере. И однажды вечером у очага он попросил:
– Расскажи мне о Виноградной Стране. Мне так не хватает отцовских историй…
Приободренная раздавшимися вокруг голосами, Гудрид подняла глаза и улыбнулась.
– Я не стояла у штурвала, я не сражалась со скрелингами, как твой отец. Зато я была единственной, кто видел женщину скрелингов, и могу рассказать вам об этом…
История ее текла ровно, как шерсть в ее руках, которую она пряла, пока она пересказывала остальным о таинственной гостье в своем доме. И вспоминая об этом, она вновь ощущала и солнечное тепло, и борьбу со сном, который сморил ее тогда в Виноградной Стране. А в конце она описала бегство скрелингов и, встав, сказала:
– Колдовство их держится все эти годы: вы видите, что я едва не засыпаю… Тора, не пора ли потушить огонь?
После того вечера она частенько рассказывала о Виноградной Стране и о Гренландии. И всякий раз, вспоминая о жизни на Западе и о своих мужьях, она словно наводила порядок в собственной душе, которого не было, пока она была девушкой. Но о Норвегии она вспоминала неохотно, ибо тогда в ночных снах ей являлся Гудмунд сын Торда, стоящий на чердаке. В тот раз она поняла, что искушения и соблазн приходят не извне, а изнутри.
Однажды погожим весенним днем она ехала на север, чтобы посмотреть, как идут дела на Рябиновом Хуторе, и внезапно ей пришло в голову, что покой в ее душе похож на успокоенность вдовы, примирившейся со своей потерей. Эта мысль глубоко уязвила ее, и она испуганно выпрямилась в седле, оглядевшись вокруг. Ведь она не вдова, и она не должна давать волю таким мыслям, чтобы не искушать судьбу понапрасну.
Она не знала, отчего она так уверена в том, что муж ее благополучно вернется дамой. Но он жил в ее сердце, и значит, был жив где-то на востоке или на юге, в открытом море. И скоро он вернется домой. Как подрастала весенняя травка, так росли в душе Гудрид надежды и радость встречи.
«Рассекающий волны» шел под бело-зеленым парусом, и потому они решили, что это чужой корабль. Но первые же лодки вернулись с известием о том, что Карлсефни с сыном едут домой.
Гудрид уже стояла на берегу, в толпе людей с лошадьми, когда к ним прискакал на взмыленной лошади посланец от Халльдора из Хова: если Карлсефни намерен поехать на альтинг с людьми из Скага-фьорда, то он должен быть готов уже к завтрашнему утру.
Посланец Халльдора подождал, пока Карлсефни поздоровается с женой и младшим сыном, и лишь потом изложил ему дело. Гудрид встревоженно вглядывалась в уставшее лицо мужа и безмолвно молила его: «Останься дома, не уезжай на альтинг! Заплати выкуп за то, что ты пропустишь альтинг… Только не уезжай!»