Просто друзья, стр. 17

— Угу. Потому что ты — настоящий. И по правде говоря, лучше Карсона.

— Не знаю…

— Зато я знаю. Что скажешь насчет еще одной партии?

Когда Джек вышел из клуба, был уже четвертый час. На его губах блуждала улыбка. Прохожие смотрели на него как на юродивого. Грудь его распирало от гордости — он будет звездой, ему не грозит судьба неудачника, такого как Хауи. Он разбогатеет! Но благодаря самому себе, а не папочке. Все у него будет: презентации и автографы. Поездки по стране и интервью. Письма от поклонников. («Дорогой мистер Мэдисон, вы не представляете, как сильно…») Он приобретет известность. Никто больше не спросит, чем он занимается. Все будут знать, что перед ними талант. Нет, гений. Он вступит в клуб в Сохо и станет там своим человеком. Персонал будет его узнавать. «Привет, Джек!» Он не возражал против фамильярности. Бармен, не спрашивая, приготовит ему его любимый коктейль, пока Джек будет протискиваться сквозь толпу к своему любимому месту у стойки, похлопывая по плечам знакомых. В ожидании некой ослепительной особы, пригласившей его (или приглашенной им) на ленч, Джек поговорит с другими писателями о том, какая чертовски трудная эта творческая борьба. Поравнявшаяся с ним женщина шарахнулась в сторону, посмотрев на него как на чокнутого.

Откуда ей знать, что он — художник, человек искусства? А людям искусства позволительны странности в поведении. Джек улыбнулся, посмотрел на голубое небо и врезался в дерево, после чего вернулся к реальности. Он никогда не оставит Эллу, конечно же, нет. Он закончит роман, и Элла продаст его за ту цену, которую он стоит. А сколько стоит его роман? И чего стоит он сам, Джек Мэдисон, как писатель? Без Лео, который способен его раскрутить до ошеломляющего успеха? Позиционирование — это все. Действительно ли это так? Джек нахмурился. Конечно же, нет.

Но, блуждая по улицам, вдыхая теплый летний воздух, слегка захмелевший от вина и лести, Джек повторял про себя: «И наконец, победитель Пулитцеровской премии этого года — Джек Мэдисон…»

Глава 7

Фрея повернула ключ в замке и толкнула дверь в квартиру 12В. Осторожно, с оглядкой, зашла внутрь. Тишину нарушало лишь урчание холодильника.

— Эй, есть тут кто-нибудь?

Ответа не последовало. Майкл, слава Богу, на работе. Квартира в ее полном распоряжении.

Притворив дверь поплотнее, она, ступая чуть ли не на цыпочках, прошла в гостиную, чувствуя себя почти воровкой. В крохотной кухне чашка, из которой Майкл пил молоко, и миска, из которой он ел хлопья — «мюсли + дополнительная порция отрубей», перевернутые лежали на сушилке для посуды. На диване в гостиной остались вмятины — будто он только сейчас с него встал. Профессиональный журнал лежал открытый на низком столике. Фрея с ужасом обнаружила, что все ее журналы по искусству куда-то пропали. Может, он уже упаковал ее вещи или, что еще хуже, выбросил их?

Фрея едва ли не бегом пересекла гостиную и распахнула дверь в спальню — нет, все по-прежнему — множество баночек с ее косметикой на комоде, кимоно на крючке за дверью, одинокий черный чулок — откуда он взялся? — перекинутый через спинку стула. Постель не застелена. Фрея была тронута тем, что Майкл по-прежнему спал на своей половине кровати. Она подошла к окну и прижалась лбом к стеклу. Больше всего в этой квартире ей нравился вид из окна. Умиротворяющий пейзаж — отсюда можно было окинуть взглядом весь Риверсайд-парк и далее — через Гудзон — разглядеть дымные трубы Нью-Джерси. Как приятно мысленно парить над кишащими людьми улицами, огибая лабиринты рождающих клаустрофобию скалообразных зданий, силящихся заполнить собой не только землю, но и небо. Иногда Майкл просыпался ночью и заставал ее стоящей у окна. Он вскрикивал и включал свет — ему были непонятны ее причуды.

Майкл. Фрея вздохнула. Закончилась еще одна глава в ее жизни. Сердце у нее не было разбито в том смысле, как это принято понимать, но она чувствовала… усталость. Ей казалось, будто жизнь остановилась и не хочет идти вперед. Год за годом никакого развития — просто одни вещи сменяются другими: еще один мужчина, еще одна работа, еще одна квартира. Что-то с ней, должно быть, не так. Майкл был одним из немногих неженатых мужчин в Нью-Йорке, которые искали долговременных, серьезных отношений — ладно, без обиняков, жену, — и все же с ней, Фреей, он не видел перспектив. Почему? Она слишком высокая? Слишком худая? У нее слишком маленькая грудь? Слишком костлявые колени? Она слишком часто насмехалась над его маленькими забавными привычками? Или она слишком стара, чтобы завоевать чье-либо сердце и отдать взамен свое? В ресторане Майкл вдруг погрустнел, впился в нее своими карими глазами и сказал: «Ты меня не любишь». И это была правда.

Некоторые со знанием дела утверждают, что они влюблены. Откуда им знать? Бывает, тебе хорошо в его компании, но ведь этого недостаточно; теперь она знала наверняка. Должно быть нечто большее, чем тревожное возбуждение, которое сопровождает каждое новое увлечение, сжимающее тебя подобно пружине, когда один взгляд, одно прикосновение приводят в действие невидимый механизм… и вот возбуждение переродилось в страсть. Она вспыхивает ярким пламенем — это приятно, пока костер горит, но рано или поздно он угаснет, и в душе останутся лишь шрамы от ожогов.

Жизнь порой заводила Фрею в темные аллеи. В одной из них пару лет назад она повстречала Тодда. Высокий, красивый, обаятельный, практически единственный дилер в сфере искусств, который не был голубым, он в буквальном смысле ее околдовал. Всего на пятой минуте знакомства, которое началось с обычного представления на скучной вечеринке, он поймал ее голодный заинтересованный взгляд и предупредил: «Даже не думай об этом. Я для тебя слишком опасен». Но она не слушала. Его глаза были горячи и темны, и он смотрел на нее так, как того хотела она. Короче, еще до того, как той же ночью он уложил ее в постель, она стала его рабыней. Любовь, как оказалось, не была досужей выдумкой.

Обычный кодекс поведения был забыт, словно его никогда и не существовало. Если он хотел ее, она могла уйти в разгаре вечеринки, отменить деловую встречу; услышав его голос в трубке, простить ему все, что угодно. Она объяснялась ему в любви и, не стесняясь, спрашивала, любит ли он ее. («Конечно, люблю».) Она боготворила в нем все: его лоб, его скулы, гладкие и твердые, как галька на берегу, его длинные ноги, переплетенные с ее ногами, запах его пота. У него ни разу не наступал оргазм, но она была так возбуждена, что поначалу даже не удивилась; он говорил ей, что она сама виновата, что торопится получить свое. Она пробовала ласкать его по-другому, делала то, что ей претило. Он всегда бывал немного холоден, отчужден. Он заставлял ее быть с ним до конца откровенной, но никогда не говорил о себе. Иногда во время секса он так сжимал ей горло, что она начинала задыхаться, но не жаловалась. Он говорил, что ищет совершенную женщину, и шесть долгих месяцев Фрея думала, что, возможно, она и есть та, которую он ищет. Каждая отметина на ее теле была боевым шрамом, знаком их страсти друг к другу. Они были как Антоний и Клеопатра, как Троил и Крессинда [12], как Хитклиф и Кэтти [13].

Чем более униженной и жалкой становилась она, тем более критичным становился он. Ей стало казаться, что она слишком толстая, недостаточно сексуальная, что от нее не так пахнет. Меняла диеты, цвет волос и прическу, самоутверждалась с помощью алкоголя. Она пропускала встречи, не откликалась на приглашения. Друзья и коллеги забеспокоились, все ли с ней в порядке: она отвечала, что еще никогда не была так счастлива. Однажды ночью Тодди в своих экспериментах зашел слишком далеко, и она потеряла сознание, а когда проснулась в ярком свете следующего утра, обнаружила, что лежит в луже собственной холодной блевоты, и ощутила сильную боль в горле. Она едва добралась до дома, отключила телефон, выпила виски, проглотила пригоршню таблеток аспирина и легла спать. Она не собиралась покончить с собой, до этого дело еще не дошло, однако Кэт была напугана, увидев, в каком она состоянии, и вызвала врача. Как-то вдруг Фрея поняла, что Тодд искал совершенную женщину не для любви, а для ненависти. Они никогда не были Антонием и Клеопатрой — они даже не были парой, а просто маленьким грязным секретом друг для друга. Фрея долго не могла оправиться от шока. Была сама себе противна. Потом встретила Майкла. Что, интересно, он в ней увидел? Во всяком случае, не то, что могло бы глубоко его тронуть.