Реинкарнатор, стр. 52
Оказавшись дома, Наталья повела себя более чем странно. Нет, Борис Романович не ждал, чтобы уставшая женщина бросалась к нему на шею, но какую-то благодарность любовница могла бы изобразить. Хотя бы ради приличия. Вместо этого Наталья без лишних слов удалилась в ванную и принялась там плескаться, ничего не сказав Даосову. Посидев в гостиной, Борис Романович ощутил обиду. Ведь какие убытки он из-за этой женщины понес! Да что там убытки, остался, можно сказать, безо всяких средств к существованию! Он посидел еще немного, прошел на кухню, нашел коньяку, выпил, прислушиваясь к журчанию воды в ванне.
Странно вела себя Наталья, очень странно!
Он посидел на кухне, вернулся в гостиную, сел на диван и некоторое время тупо смотрел в угол, где стоял телевизор. Что и говорить, обобрали его до последней нитки. Чтобы собрать такую же коллекцию душ, не было ни денег, ни времени. Даосов даже не представлял, что он скажет своим клиентам, а тем более мэру. Хрен с ним, с мэром, как зарабатывать теперь на хлеб насущный?! О более серьезных последствиях своего великодушного поступка он старался не думать. А ведь тибетское руководство на этот поступок могло посмотреть очень плохо, а уж какие меры это руководство к Даосову принять могло, и думать не стоило. Вполне способны влепить пожизненное моление, как украинскому ламе, про которого рассказывал несколько дней назад его российский коллега!
Даосов поежился и впервые за вечер подумал, что, может быть, он напрасно проявил великодушие. Надо было еще хорошенько подумать, стоила ли этого Наталья.
Словно подслушав мысли Даосова, из ванной комнаты появилась Наталья. Была она в халате и чалме, свернутой из махрового полотенца. Загадочно улыбнувшись, она легла на диване, устроила голову на коленях Даосова и, глядя на него снизу вверх, тихонечко сказала:
— Слушай, старичок, давай поженимся? Вот не думала, что ты меня так дорого ценишь!
Глава 24
Губернатор выслушал рассказ Куретайло с нескрываемым недоверием. Как всякий большевик, он прежде всего стоял на материалистических позициях и в чудеса, соответственно, не верил.
— Что ты мне сказки рассказываешь? — усталым голосом спросил он. — Не пили, да пьяны оказались… Ты мне еще расскажи, что на них змеи в кустах накинулись, потому они и упустили этого реинкарнатора!
Куретайло, который хотел перейти к случаю с коброй, замер, пораженный проницательностью руководства.
— Ладно. — Губернатор вздохнул. — Доложи, что у нас по выборам делается? Каковы настроения в народе? Иван Николаевич не признавал новомодного словечка «электорат», введенного в обиход демократами. Он честно и старательно старался увидеть в голосующей толпе славную физиономию среднестатистического избирателя, не обремененного минимальной потребительской корзинкой и заботами о завтрашнем дне. Сам он был родом из казаков, до седьмого класса жил в Бузулуцке, а в областной город Царицын переехал вместе родителями. Как уроженец сельских мест Иван Николаевич твердо знал, что у каждой отары и каждого стада есть свой вожак, который уверенно ведет своих соплеменников по пути процветания, сытости и ежедневных привесов. Демократия ему казалась хаосом, в котором каждый блеял, мычал, квакал или кукарекал, как хотел. И жизнь подтверждала мнение Ивана Николаевича. Про бывших лидеров страны можно было говорить все что угодно. Но они были вожаками! Они умели вести свой коллектив к светлым степным далям. А не стало вожака, и стадо на мелкие группки рассыпалось. Да что стадо! Степные просторы уже стали! Демократия, считал Жухрай, возможна только в хлеву. А в поле изволь слушаться вожака, иначе ненароком попадешь в зубы хищнику. Вон их сколько жадно скалится с разных сторон!
По наблюдению Игоря Дмитриевича Куретайло, настроения в народе были неутешительными для губернатора. Но говорить ему о своих наблюдениях Куретайло не решился. Сколько людей уже голов лишились из-за несправедливого царского гнева? И хотя времена пошли совсем другие и непосредственно голове уже ничто не угрожало, Куретайло обоснованно считал, что умолчание есть политика мудрости.
— Шансы есть, — сказал он. — А народ… Ну, что народ? Народ, он, как всегда, безмолвствует!
— Тезисы подготовили? — строго спросил губернатор.
— Все как положено. — Игорь Дмитриевич положил перед начальником распечатку. — Здесь вот об олигархах, потом о местной промышленности… Здесь о безработице… О мерах по сохранению социальных льгот… О гарантиях малому бизнесу… О ветеранах… Вот здесь вы о сельском хозяйстве немного скажете… Колхозный электорат, он, знаете ли…
— Ты не кривись, не кривись, — посоветовал губернатор. — Село всегда было надежным союзником рабочего класса в борьбе, так сказать, за социальную справедливость!
Куретайло тайком оглядел дородную и лощеную фигуру губернатора. Если Иван Николаевич и имел какое-то отношение к рабочему классу, то это было давно. Так давно, что об этом никто уже и не помнил. Так уж повелось, что руководящие работники времен нашего недавнего прошлого с гордым умилением вспоминают то недолгое время, когда они между школой и поступлением в институт работали учениками слесаря или токаря на предприятии. По их мнению, это обстоятельство давало им полное основание говорить о себе как о выходцах из рабочего класса и объявлять установленную ими диктатуру той самой диктатурой пролетариата, о которой много и горячо писал Владимир Ильич Ленин.
— Оставь, — сказал Жухрай. — Почитаю, что вы там накропали. Что у нас с посещением школы?
— Все нормально. — Куретайло заглянул в блокнотик. — На среду намечено посещение пятидесятой школы. Вы приезжаете к девяти, детишки стоят уже на торжественной линейке. Первоклассница Катя Егорова вручает вам цветы, вы говорите детишкам разные красивые слова, наставляете их, как говорится, на путь истинный. Потом вы дарите школе четыре компьютера. В это время ученик пятого класса Вова Дадыкин спрашивает вас, трудно ли быть губернатором. Учителя смущены дерзкой выходкой ученика, а вы с улыбкой объясняете ребенку, что, если бы не партийный долг, вы с большим удовольствием работали бы директором завода.
Жухрай подумал.
— Школа нормальная? — спросил он. — Не для блатных? А то ведь подгадите своему губернатору с благими намерениями!
— Не волнуйтесь, Иван Николаевич, — успокоил губернатора заместитель. — Четыре года не финансировалась, с учителями до сих пор не полностью расплатились. А что касается учеников… Детишки богатых сейчас в лицеях да частных гимназиях учатся. В пятидесятой школе таких нет, сам ездил проверять!
— На пятницу — совещание с директорами заводов! — приказал Жухрай и встал из кресла, чтобы спрятать листы с тезисами своей избирательной речи в сейф. — Кстати, а как наш конкурент? Чем он занимается?
— Агитирует помаленьку, — сообщил Куретайло, снова заглядывая в блокнот. — Вчера в Доме политпросвещения выступал перед студентами.
— Это чем же он студентов туда заманил? — поднял брови Жухрай.
— Группой «Белые негры», — сказал Куретайло. — Есть такая модная группка. Молодежь от нее дуреет. Сплошные децибелы и мат. А сегодня с утра поехал на термостатный завод, у него там главный инженер в приятелях ходит.
— Ладно, про рейтинги я тебя спрашивать не буду. — Жухрай встал и прошелся вдоль ровного ряда стульев. — Цифры считать — себе настроение портить. Трубный завод деньги перечислил?
— Наличкой дали, — сказал Куретайло. — Им так легче было. Сами знаете, какая у нас пока налоговая политика!
— Хорошо. — Губернатор подошел к окну и посмотрел вниз. В скверике напротив здания областной администрации у памятника классику русской литературы Льву Николаевичу Толстому топталась жиденькая толпа. У некоторых в руках белели плакаты, но что на них было написано, из-за расстояния невозможно было разобрать.
В одной из стоящих женщин Жухрай узнал заведующую городским отделом торговли. Это могло значить только одно — Валерий Яковлевич Брюсов сам не дремал и своим подчиненным не давал. Следовательно, на плакатах были начертаны очередные политические лозунги и призывы, которыми неугомонный мэр пытался уязвить своего политического противника. Скорее всего толпа опять требовала вернуть гражданам детские пособия, хотя, если судить по внешнему виду, дети собравшихся в сквере граждан уже приближались к пенсионному возрасту.