Бузулуцкие игры, стр. 18
— Мысль, конечно, стоящая, — одобрил он задумчиво. — Только вот как их в лагерь вывезти? Под каким соусом?
Волкодрало задумчиво и огорченно посопел.
— Думать треба, — согласился он. — Це ж забугорт громодяне! 3 мени фшософ поганий. Що робиги?
— Ты мне эту хохлацкую мову брось! — строго сказал Пригода. — Я сам, понимаешь, с Николаевщины, а язык не ломаю.
Волкодрало промолчал, но украинские интонации в голосе его исчезли. Крепка и тверда партийная дисциплина. Колы батько приказал, на эсперанто изъясняться станем.
— Просто их не возьмешь, — мягким южным говором сказал предисполкома. — Им не прикажешь, Митрофан Николаевич, они сами прикажут кому хочешь, за милую Душу! На той неделе они у моей свояченицы самогон изъяли. Триста литров браги свиньям скормили, подлецы! И что обидно, Митрофан Николаевич, они ведь к Надьке с милицией пришли. А милиционеры хоть и знали, к кому пришли, а акт составили. Все изъяли — и емкости, и аппарат, и самогон готовый. А ты сам знаешь, какой у Надюхи самогон! Сказочная фантазия, а не напиток. Спичку поднесешь — полыхнет як нефтяная скважина. Я сразу к Федору Борисовичу побег, и ты знаешь, что он мне ответил? Пригода поморщился.
— Хреновину ты несешь, Иван Акимович. Я тебя о деле спрашиваю, а ты пургу метешь. Какая брага? Какой самогон? Я тебя спрашиваю, что нам с этими римскими бандюгами делать? Ты об этом подумай, хрен с ним, с самогоном, пшеницы да сахара на наш век хватит!
Волкодрало обиделся.
— Конечно, — желчно и печально сказал он. — Не свое, так и не жалко!
Пригода сел в кресло, дотянулся до графина и шумно выпил стакан воды.
— А Клавка твоя где? — спохватился предисполкома. — Неужто уволил?
— Не соответствовала она требованиям, — туманно сказал Митрофан Николаевич.
Иван Акимович улыбчиво шевельнул усами.
— Это ж с какого времени? — поинтересовался он лукаво. — Вчера, значит, соответствовала, задом в приемной крутила, а сегодня, значит, требованиям не отвечает? С чего это они так возросли, Николаич?
Он вдруг просветленно охнул и догадливо прикрыл усы рукой.
— Римлянин? Птолемей который?
— Не ерунди, — нахмурился первый секретарь. — При чем тут римская солдатня? Просто не отвечает Клавдия Гавриловна высоким требованиям звания советского партийного работника. Не работала она, понимаешь, над своим уровнем, не держалась достойного имиджа. Ладно, — махнул он рукой. — Хватит о бабах, Ваня. Что делать с этими древними иностранцами будем? Не с милицией же нам их в лагерь отправлять? Да и не поможет она нам в этом.
— Зачем же с милицией? — посерьезнел предисполкома, и неожиданная лукавинка вдруг снова заиграла в его взоре. — Погоди… погоди… Вот именно с милицией мы их и отправим! Обязательно с милицией!
— Да ты сдурел? — вскипел Митрофан Николаевич. — Да они нашу милицию по кочкам понесут! А может, и нести не понадобится, они с милицией сдружились уже, вместе дежурят, дебоширов разнимают. Самогонку изымают, — напомнил он. — Невзирая, значит, на чины и ранги.
— Отольются им мышкины слезки, — туманно пообещал Волкодрало. — Но тут ты, Митрофан Николаевич, не прав. Мы их с милицией отправим. Под ручку, так сказать. Вместе дежурили, вместе и на соревнования поедут!
— Нет, Ваня, ты уже окончательно сдурел, — поставил диагноз первый секретарь райкома и осекся. — Как ты сказал? Куда они поедут?
— В пионерлагерь имени Дзержинского, — довольно потер руки Волкодрало. — На спортивные состязания. Как они у них называются? Олимпиадами?
— А хрен их знает, — сказал первый секретарь. — Вроде олимпиады были у греков, а у этих… Да нехай будет Олимпиада, лишь бы подальше от глаз чужих!
Хорошие идеи редки. Когда они приходят в голову, человек ощущает себя гением. Не был исключением и Волкодрало. А шо? Кожна людина, кожен звичайний сияч, чи садовник, чи работник, — фшософ. Ильки вш не пише трактат.
Подполковник Дыряев в замысел руководителей района вник сразу. Доведенные до него Митрофаном Николаевичем идеи подполковнику сразу пришлись по душе. Во-первых, это давало ему совершенно официальные основания переложить все на плечи своего заместителя. Во-вторых, это давало ему отдохнуть от необременительного, но иногда приедающегося семейного быта. В-третьих, сразу решались все проблемы и осложнения с комиссиями, если таковые объявятся в Бузулуцке. И наконец — возможно, это было самым главным, — отъезд на природу давал возможность оглядеться и подумать о будущем. А оно вызывало опасения именно своей кажущейся безмятежностью. Борьба с самогонщиками привела население района если не к трезвому образу жизни, то к значительному его отрезвлению. А это в свою очередь сказалось на уличных и бытовых ссорах, семейных скандалах и, как это ни странно, повлекло за собой сокращение краж из коллективных хозяйств. Для чего воровать, скажем, комбикорм или отруби, если за них и бутылки не выручишь?
Первоначально активность римских легионеров едва не вывела бузулуцкую милицию в передовые подразделения, но уже впоследствии бурный ручеек правонарушений все мелел, и все чаще отсутствие показателей в борьбе с преступностью, а тем более почти полное отсутствие таковой, вызывало справедливые нарекания областных руководителей, полагавших, что там, где живут люди, преступность обязательно пускает свои криминогенные корни. Как сказал на одной из коллегий начальник Управления внутренних дел Андрей Чегеварович Айрапетян, преступности нет только среди пингвинов, и то только потому, что в Антарктиде невозможно купить ни водки, ни анаши.
Требовалось найти золотую серединку, чтоб и областные волки были, так сказать, сыты, и районные овцы целы. А для этого следовало крепко подумать и, возможно, даже кое-что обсудить с руководителем выходцев из прошлого. Поэтому необходимость выезда в пионерский лагерь для проведения римско-советских Игр — наподобие Игр Доброй Воли — начальник районной милиции Федор Борисович Дыряев воспринял как руководство к действию и прямо из райкома партии отправился в милицию, чтобы дать личному составу необходимые указания и разъяснения.
Глава двенадцатая,
Бузулуцк преображался.
Вслед за строительством терм и водопровода легионеры начали наводить порядок на улицах городка. Правонарушители уже не штрафовались, а получали свои пятнадцать суток, чтобы за это время не только осознать недостойность своего поведения, но и приложить все силы к благоустройству улиц и площадей Бузулуцка.
Особенно изменился центр городка. От улицы Ленина до Центральной площади протянулась вымощенная булыжниками аллея, вдоль которой стояли гипсовые бюсты римских императоров, которые сноровисто ваял ставший городским скульптором Степан Гладышев. В лунные ночи аллея выглядела жутковато, римские цезари выходили у Учителя рисования похожими на малые народности Кавказа, а огромные горбатые носы бюстов, в зависимости от взглядов критиков, могли послужить обвинению в яростном антисемитизме или, напротив, — в столь же оголтелом сионизме.
Рентгенолог Бузулуцкой районной больницы Кирилл Адамович Хожацкевич, променявший в юности белорусские леса и болота на степные просторы Придонья, в центральной части города бывал редко. Причины к тому у него были. Вернее сказать, что у него не было особых причин выбираться в центр города. Однако с процветанием в городе сухого закона Кириллу Адамовичу приходилось в поисках любимого напитка забираться все дальше от дома. Однажды в состоянии бездумного оживления, уже ближе к полуночи, Кирилл Адамович забрел на аллею Цезарей, которая была погружена во мрак, потому что лампочки близлежащих фонарных столов были разбиты малолетними хулиганами. Бывшая у Дома культуры на посиделках молодежь сначала услышала дикие крики Кирилла Адамовича «Все на одного! Да? Все на одного, сволочи!», потом послышались гулкие удары, и все увидели бывшего белоруса, ощутившего себя отчаянным казаком. Хожацкевич держал в руках толстый железный прут, а его одежда и лицо были в мелкой гипсовой пыли, от чего Кирилл Адамович сам напоминал памятник, сошедший с пьедестала. Рентгенолог дико и безумно озирался, и было видно, что он способен сейчас не просто на геройский поступок, а на подвиг, вступив в битву с хамски ведущими себя лицами кавказской национальности. К тому времени благодаря средствам массовой информации этот термин уже начал приживаться среди населения страны, заменяя более грубые названия, бытовавшие в Придонье.