Порфира и олива, стр. 64

— Говоришь, он похож на атлета?

— Ага. Мне еще особо запомнился его поломанный нос.

— Наркис...

— Постой, он же мне еще письмо для тебя передал.

Калликст вытащил пергамент из его кожаного чехла, с лихорадочной торопливостью развернул. Почерк он узнал с первого взгляда.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава XXXIII

Александрия, январь 187 года.

Солнце склонялось над Ракотисом — кварталом, где ютился местный люд, — и уже почти касалось холма Черепков.

Это самые тихие часы дня. В остальное время Александрия гудит, словно Вергилиев улей. Не в пример римским квиритам, чью склонность к безделью поощряли один за другим многие императоры, жителей Александрии обуревает лихорадочная страсть к наживе.

Их город являет собою средоточие морской торговли Востока, ее главный узел. Каждый год, чуть задуют муссоны, более сотни кораблей направляются сюда из Индии, одни предпочитают идти по проливу, другие по Красному морю до самого Нила, чтобы в самом сердце этого гигантского скопления хранилищ, прозванного «Сокровищницей», выгрузить свои пряности, шелка, слоновую кость и благовония.

Здесь-то и был порт приписки знаменитого зернового флота, так называемой Ситопомпойи: отсюда его корабли отправлялись в Остию и Путеолы, увозя на борту треть египетского зерна. Одновременно промышленная метрополия, имея с одной стороны Мареотийское озеро, а с другой море, пересекаемая протоками, связывающими ее с Нилом, не ограничивала свою всепожирающую активность одной только коммерцией. Повсюду открывались мастерские стеклодувов и лавки ремесленников. Это здесь изготовлялись папирусы и ладан, здесь ткали и выделывали шкуры, создавали произведения искусства, предназначая все это как для римских граждан, так и для нужд ханьского двора.

На закате дня александрийские улицы заполняла пестрая разноязыкая толпа: евреи — владельцы мануфактур и моряки со всего света, парфяне, которых всегда отличишь по их высоким колпакам, и полуголые египетские поселяне, ученые из музея, тащившие за собой целую когорту учеников, и неизбежные мытари-италийцы, зачастую взяточники, навязанные властью Цезаря и всегда ненавидимые. И среди всего этого, но тавернам, дворцам и захудалым портовым забегаловкам обильно рассеяны куртизанки, что обеспечили городу его репутацию гнездилища распутства и падения нравов.

Однако в этот вечер — случай исключительный — город почти вымер, так что на всем пути от храма Сераписа до улиц Кожевенной и Посудной лишь изредка встретишь прохожего. Для коренного александрийца тут, впрочем, не было ничего удивительного. На ипподроме сегодня бега, а неумеренная страсть к игре обуревала жителей египетского города с тон же силой, что и обитателей имперской столицы.

Некоторые лица более делового склада или менее фривольного нрава использовали эту передышку, чтобы осуществить планы, которые их заботили. Климент был из таких. Он как раз выбрался на рыночную площадь старого порта и с притворной небрежностью якобы праздношатающегося зеваки направился к книжной лавке своего старинного друга Лисия.

Перед тем как войти он приостановился, чтобы проглядеть объявления, приколотые к трухлявой створке двери, и с удовлетворением отметил, что «Moralis philosophiae libri» [40] наконец имеются в наличии. Не медля более, он вошел. Помещение состояло из двух небольших комнат, все степы которых были сплошь заставлены этажерками, доходящими до потолка. Вот место, куда он заходил с неизменным удовольствием. Какие-то покупатели изучали пергаменты, другие с жаром спорили о литературе. Над их головами в лучах яркого света мирно витала золотистая пыль.

— Господин! Как я рад тебя видеть!

— Лисий, ах, Лисий, друг мой! Сколько раз тебе повторять, что не надо звать меня господином? Это смешно. Я тебе больше не господин, и ты мне не раб.

— Я знаю, знаю, господин... Да что ж поделаешь? Даже на миг не могу представить, как мне называть тебя иначе. И потом, «господь», «господин»... Разве апостолы не так обращались к Учителю?

— Лисий, ты не апостол, а я не Учитель! Давай лучше поговорим о «Moralis philosophiae libri». Как я понял, они, наконец, появились в продаже?

— Это верно. Сейчас сбегаю, принесу книгу — я отложил одну для тебя.

Мигом обернувшись, Лисий вручил Клименту ларчик, содержащий несколько великолепных свитков папируса, обвязанных алой лентой.

— Скажи, как это возможно, что тебя, христианского мыслителя, до такой степени занимают писания этого язычника?

— Причина проста. Когда узнаешь мысли людей, живших до тебя, это всегда обогащает, а из всех философов-язычников Сенека, на мой взгляд, несомненно, ближе прочих к Истинной Вере. К тому же поговаривают, что один из наших братьев просветил его.

— Теперь я понимаю... А еще чего-нибудь тебе не нужно?

— Свиток папируса.

Лисий скроил удрученную мину:

— На беду, государственные власти вечно запаздывают с поставками. Все свитки, что остались у меня, уже заказаны.

Раздосадованный, Климент машинально погладил свою бороду:

— А когда ожидается новое поступление?

— Увы, господин, тебе не хуже моего известно, что за репутация у служб монополии. Дня через два, три, а там кто их знает?

— А если бы я предложил тебе двойную плату?

Книготорговец так отшатнулся, будто его шершень укусил:

— Да как ты можешь хоть на мгновение допустить, будто я способен вести себя с тобой, словно один из этих вульгарных, ничтожных торгашей? Нет, я искренен. Все заказано, ничего нельзя сделать.

— Ладно, — пробурчал Климент, не на шутку разочарованный. — Сколько я тебе должен за Сенеку?

— Нет, ты положительно решил меня разозлить! Однако... погоди, мне пришло на ум...

— Что же?

— Я узнаю вон того покупателя. Это он заказывал у меня мои последние свитки папируса. Как знать, может, он согласится уступить тебе один?

Климент оглянулся на человека, только что зашедшего в лавку — рослого, по-видимому, молодого, несмотря на резкую определенность черт лица, седеющие волосы и окладистую бороду.

Лисий поспешил к нему навстречу:

— Твой заказ готов, господин. Но дело в том — заранее прошу прощения за свою бесцеремонность, — что у моего друга, здесь присутствующего, есть одна маленькая забота, вот я и подумал, не соблаговолишь ли ты прийти ему на помощь.

— Да о чем речь? — с заметным недоверием перебил неизвестный.

Заметив, как разом омрачилось его лицо, Климент решил вмешаться:

— Не беспокойся. У Лисия особый талант все драматизировать. Мне просто нужен свиток папируса, а наш друг говорит, что ты скупил у него последние. Может быть, ты окажешь любезность и перепродашь мне один?

И снова Климент подивился, как резко меняется у этого человека выражение лица — теперь на нем выразилось облегчение:

— Ну, если дело только в этом... Весьма охотно. Выбирай. У меня свитков больше, чем нужно. В сущности, я просто опасался медлительности служб монополии, вот и решил принять меры предосторожности.

Климент поблагодарил и, разложив на столе несколько свитков, принялся их разглядывать.

Он знал, что признаком качества, наряду с прочими подробностями, является длина горизонтальных полосок: чем длиннее, тем лучше. Провел ладонью по поверхности листа, чтобы проверить, хорошо ли он отполирован. Всецело занятый своим выбором, он, тем не менее, поневоле, напрягая слух, вникал в разговор, завязавшийся между Лисием и покупателем.

— Да. Я хотел бы еще приобрести книгу.

— Разумеется! Какую же книгу тебе угодно? Роман? Поэму? Или что-нибудь о ремеслах?

— Найдется ли у тебя книга некоего... — казалось, он не сразу смог припомнить имя, — Платона. Да, это точно. Платон.

— Конечно. Какую же ты пожелаешь? Вот «Апология Сократа», «Федр», «Тимей», «Критий» а вон...