Порфира и олива, стр. 13
Глава VI
Август 180.
Калликст долго смотрел вслед носилкам, ползущим вдаль по крутым улочкам. Поравнявшись с ним, восседавший в них Карпофор легонько махнул рукой, и юноша тотчас отозвался на приветственный жест в манере столь же небрежной. Он никогда не мог понять, что общего у этих двоих — всадника и сенатора. Может статься, каждому виделось в другом воплощение его тайных желаний.
— Марк Аврелий скончался... Порфиру императора наследует его сын Коммод!
Эта самая новость, важность коей пока еще ускользала от понимания Калликста, и стала поводом неожиданного визита всадника. Фракийца удивил тон беседы гостя и хозяина, озадачила страстность, которую друзья вкладывали в обмен мнениями относительно достоинств и недостатков нового императора, ошибки Марка Аврелия, завещавшего свою Империю девятнадцатилетнему юнцу, явно неискушенному в делах власти, только и думающему, что о цирковых забавах. Как бы то ни было, ему все едино, что Коммод, что Марк Аврелий. Его судьбу не изменят ни боги, ни императоры.
Он побрел во внутренний двор «островка», к перистилю, и уселся на свое излюбленное место у подножия фонтанчика с резной облицовкой из розового мрамора. До него доносился шум из триклиния, где хлопотали слуги, снующие взад-вперед, слышал он и неторопливые шаги Аполлония, походку, которую узнал бы, топчись там хоть целая сотня народу.
Вот уже пять лет минуло с тех пор, как он стал собственностью этого человека...
Приходилось волей-неволей признать, что его положение кажется ему теперь куда более сносным, чем в первое время. Хотя после столь прискорбного провала его попытки к бегству он мог ожидать от своего хозяина самой ужасной расправы, тот даже не высказал ему ни одного упрека. Да сверх того еще, узнав о бедах Флавии, заявил:
— Все, что ты сделал, хорошо. Отныне она будет жить с нами.
К вящему удивлению юноши непреклонный Эфесий все это одобрил. С того дня отношения фракийца и этих двоих стали быстро меняться к лучшему. С вилликусом они так никогда и не продвинулись дальше недоверчивого нейтралитета, зато Калликст стал замечать, что испытывает к старому римлянину какое-то доселе незнакомое чувство, смесь почтения и привязанности. Произошло это не без влияния Флавии. Она с самых первых мгновений проявляла к сенатору самую горячую благодарность, все время рвалась быть ему в чем-то полезной. Аполлоний, который проникся к этой живой, веселой девочке заботливым чувством, словно та была его внучкой, решил пристроить ее в ученицы к брадобрею. Калликст не без труда смирился с таким решением. Он и вправду успел привязаться к «своей маленькой сестренке». Для него она была лучом света. Неизменно будила в нем самые нежные чувства. Едва услышав об этом замысле, он сразу пустил в ход все свое влияние, пытаясь, правда, довольно неуклюже, отговорить ее.
— Зачем тебе учиться этому ремеслу? Ведь все то время, которое ты станешь проводить вне дома, меня не будет рядом, чтобы тебя защищать.
— Но я вовсе не нуждаюсь в защите, — с обезоруживающей улыбкой возразила девочка.
— А ты почем знаешь? Ты что, уже забыла Галла? А если твой наставник-брадобрей из того же теста?
— Он? Тут уж никакого риска: Кастор не любит женщин. Наверное, Аполлоний потому и доверил ему меня!
— Зато он может оказаться алчным. Чего доброго, попытается тебя умыкнуть у Аполлония, чтобы продать...
— Продать меня? Ты, похоже, не представляешь, сколько может заработать брадобрей. Среди них попадаются даже такие, которые под конец становятся почтенными всадниками или богачами!
И она робко добавила:
— А что, если и тебе выбрать это ремесло?
Калликста аж передернуло от ужаса:
— С какой это стати?
— Чтобы деньги зарабатывать, много денег, так и на свободу себя выкупишь.
— Купить себе свободу?
— В Риме так принято. Ты не знал?
Калликст и вправду понятия об этом не имел. Увильнув от прямого ответа, он спросил:
— Значит, ты для этого вздумала стать мастерицей причесок?
— Едва ли. Сейчас я не хотела бы расстаться ни с Аполлонием, ни... с тобой.
Выдержала паузу, потом заключила, глядя на него в упор:
— Сказать по правде, для меня важнее всего не провести свою жизнь, вынося ночные горшки.
— Я себе такого занятия не выбирал. Это хозяин навязывает мне его.
— Конечно, но почему бы не попросить его поручить тебе другие какие-нибудь обязанности? Он охотно согласится.
— Само собой, ведь что бы я ни заработал, все ему достанется.
— В Риме есть обычай вознаграждать заслуженных рабов. А уж Аполлония никак не назовешь неблагодарным.
Тут, отчасти от досады, а в основном из гордости, Калликст оборвал разговор. Но уже назавтра, когда он открывал ставни опочивальни сенатора, настояния Флавии снова пришли ему на ум. А поскольку все выглядело так, будто он замечтался, уронив ладони на холодный камень подоконника, а взгляд устремив на робкое солнышко, стремящееся прорвать суровое полотно туч, Аполлоний спросил:
— Ну что, Калликст? О чем задумался?
Парень сжал на мгновение кулаки, перевел дух и буркнул:
— Если бы я тебя попросил, ты дал бы мне другую работу?
Довольная улыбка тотчас озарила черты Аполлония. Ведь она повторялась в течение без малого пяти лет, эта маленькая церемония пробуждения — единственное поручение, которое юный бунтарь позволил взвалить на него. Хозяин и раб, в конце концов, привыкли к этому ритуалу, однако, в глубине души Аполлоний надеялся, что в один прекрасный день пример Флавии разбудит в юноше дух соревнования. С притворным равнодушием он осведомился:
— У тебя есть какие-то определенные предпочтения?
— Флавия рассказывала, что мастера-брадобреи зарабатывают много денег.
— Прежде так оно и было. Но с тех пор как наш император ввел моду на философическую бородатость, былое процветание этих людей пошло на убыль.
Аполлоний как будто бы поразмыслил немного, потом спросил:
— Ты знаешь счет? Умеешь читать?
— Немного. Только я читаю по-гречески.
— Ладно, начнем с того, что займемся твоим образованием. Я попрошу Эфесия, пусть послужит тебе педагогом. Посмотрим, как у тебя пойдут дела, а там уж будем решать.
Перспектива ученичества под руководством сурового вилликуса отнюдь не привела Калликста в восторг. Было мгновение, когда он чуть не сказал хозяину, что ему, как бы там ни было, лучше стать медником, подобно отцу. Зенон гордился бы его выбором.
Но Рим — не Сардика.
Эфесий назавтра же приступил к своей новой миссии, проявляя и здесь присущую ему строгость. Недели шли за неделями, и его питомец, даром что не раз отведал неизбежной палки, в конце концов, постиг тонкости латинского языка, письма и счета. Что не мешало ученику спрашивать себя, зачем ему сдались эти ненавистные занятия, придет ли день, когда от них будет прок. А поскольку благоразумия, которое могло бы удержать его от соблазна поделиться этими соображениями со своим наставником, ему явно не хватало, течение уроков никак нельзя было назвать безмятежным.
Тем не менее, если оставить в стороне строптивый нрав питомца, Эфесий не замедлил отметить его исключительные способности во всем, что касалось счета. К примеру, там, где большинству молодых людей приходится держаться традиционного способа, то есть считать по пальцам, чтобы затем объявить на пальцах же результат, Калликст находил верное решение путем одних лишь умственных упражнений. Вскоре он даже научился производить сложные вычисления в уме, не прибегая к помощи абака: доска для счета с камешками на ней большую часть времени пылилась за ненадобностью.
Вилликус при всей своей брюзгливости оставался человеком честным: он признал дарования Калликста и посоветовал хозяину доверить тому ведать доходами с поместий, каковые были немалыми. Как любой римский сенатор, Аполлоний распоряжался громадными, прямо-таки циклопическими земельными наделами. Согласно законам Траяна, они по большей части были сосредоточены в пределах Италии. Таким образом, его владения простирались от равнин к югу от Альп до виноградников Кампании, захватывая плодородные долины Этрурии.