Жажда всевластия, стр. 30

— Да.

Я улыбаюсь, смотрю ей в глаза, потом аккуратно подхватываю ее руку со стола и целую.

— Да здравствует основание новой фракции или внутренней оппозиции.

— Смотри, чтобы нас не назвали гуманистическим крылом. Это будет пахнуть жареным. — Она встает из-за стола и указывает на часы. До конца перерыва только несколько минут.

— Я позвоню вечером, думаю, обнаружатся ещё темы для разговоров.

— Хорошо, часам к восьми.

Уже в своем кабинете, когда я впускаю в себя поток сведений, на самом краю сознания, я все пытаюсь понять, неужели эта позиция будет только частным мнением двух людей, или другие тоже присоединятся к нему. Ведь мы все попадаем в положение французского дворянства перед революцией: едим целиком зажаренных фазанов и финансовые дела решаем между балами. Существенное отличие в том, что при всем своем желании пока мы не можем стать этой самой буржуазией.

Ближе к концу рабочего дня у меня посетитель. Неприметная фигура, серый костюм.

— Павел Иванович Круглецов? Вас ждут на собеседование по вашей лояльности институту.

— А, безопасники, я вас ждал. Сейчас подниму зама и буду в вашем распоряжении. — Пара щелчков пальцами над панелью, десяток слов Кириллычу, и мы идем в сторону их отдела.

Нет, все-таки прогресс — замечательная вещь. При тех строгостях режима, уровне секретности, что наблюдается у нас, и при таком контроле, еще лет двадцать назад я бы за такие обеденные рассуждения вылетал с работы. Лет пятьдесят назад это могло бы закончиться еще хуже. Сейчас все ограничивается только развернутым анализом психики.

Неприятности, конечно, могут быть и здесь. Человек, как это ни странно звучит, может бояться не только сказать правду, но и солгать. Он отчаянно цепляется за правильные мысли, верит в них всей душой, но в решающий момент что-то сжимает его сердце, и детектор лжи выдает кривую линию. И это при том, что человек искренне готов отдать жизнь за идеалы, в приверженности которым сомневается машина.

Этот симптом лжи от желания сказать правду давно описан и занял свое место в психоаналитических программах, даже вопросы сейчас задают не старые, примитивные, а обходятся тончайшими полунамеками, которые обследуемому непонятны, или вообще словесной абракадаброй. Машина не только раскладывает по полочкам сегодняшнее состояние души человека, но и достаточно хорошо предсказывает, как оно изменится в ближайшем будущем. Потому я совершенно не боялся «собеседования» и спокойно лег в имитационную сферу, а после сеанса, достаточно короткого, так же спокойно вылез и оделся.

За дверью меня ждал самый незаметный из безопасников. Он почти затерялся среди обтекаемых контуров оборудования, и мимо него можно пройти не заметив, если не зацепиться за взгляд.

— Охрана? — Честно говоря, я имел все основания испугаться. До того со мной говорили только его подчиненные.

— Ваш сегодняшний разговор не признан предосудительным. Вы сохраняете безусловную лояльность нашему учреждению. Но есть тонкий момент. — Он слегка улыбнулся.

— Я потенциально опасен?

— Нет, вы этом вопросе тоже положительная картина. Ваше решение предпринять совместные со Свиридовой действия — вот где тонкость. Официальная позиция по этому вопросу еще не выработана, в то же время вы убеждены в своей правоте. Поэтому, когда она будет выработана...

— Секундочку, бюллетень еще не выпущен?

— Не перебивайте. Выпущен, естественно, но кто там будет отражать тему сотрудничества с гуманистами и ограничения мощностей ИИ? Когда же этот вопрос будет решен, вам придется либо очень быстро поменять свою позицию, либо ваши действия будут признаны нежелательными. Посему внимательно следите за словами начальства. Можете вернуться к исполнению ваших обязанностей.

— До свидания, Охрана.

Я шел к себе, подошвы щелкали по серым плиткам коридора, а в голове клубились самые мрачные предчувствия.

Глава 10

Молодость тела

Разбогатеть, как богатели многие вокруг, родителям не удалось. Челночная торговля уже тогда шла на убыль. В дополнение к поборам в пользу бедных таможенников ее обкладывали все новыми податями официального характера. Так что почти сразу после отдыха у них опять начались приступи скопидомства. Экономился каждый рубль, выискивались новые источники дохода. Оба начали курить. Часто они засиживались на кухне, пытаясь выдумать новые маршруты поездок, найти новые товары, обсуждали смежников.

— Прибыльщики мои, кончай дымить, — обычно дед ближе к полуночи прекращал такие разговоры в приказном порядке, — ничего сегодня уже не надумаете, дом только обкурите, а завтра на вокзал.

— Выдумаем, выдумаем, обожди, дед. — Отец обычно отнекивался и открывал форточку.

К часу ночи кухня затихала, дом погружался в сон, чтобы утром вспыхнуть активностью.

Очень скоро родителям стало ясно — челночество перспектив не имеет, а надо оседать на твердую почву, на какую-то стационарную основу. Сделать тут что-то самим было необычайно трудно. Но идти в подчинение, превращаться в служащих, у которых не будет никаких перспектив карьерного роста, кроме как редких повышений зарплаты и возможности поворовывать, им страшно не хотелось. Самостоятельность, к которой они привыкли за десять лет, вещь страшная, упорная и въедливая. Необходим был компаньон, партнер. Желательно с приличным паем. Такой, чтобы был не слишком богатый, для которого родительский взнос не стал чем-то мелким и не важным. Нам особо нечего было вносить в предприятие: скопленная сумма денег могла впечатлить немногих, а коттедж, основная недвижимость, мог служить разве что перевалочным складом. Но слишком бедный коммерсант тоже родителям был не нужен, желательно было объединиться с только начинающим свое дело, но уже имеющим помещение, торговую площадку или что-то в этом духе.

Жизнь в очередной раз повернулась ко мне новой стороной. И эта новая грань была — общение. Почти не снижая темпа поездок, родители стали лихорадочно подыскивать кандидатов на партнерство. Каждую неделю у нас появлялись гости, которых надо было принять вежливо, аккуратно, но одновременно за час до их прихода унести из гостиной все меленькие и ценные безделушки, чтобы возможные компаньоны чего-нибудь не утащили, а по их уходу вернуть все обратно.

Это было страшно утомительно. Конечно, скоро я от переноски безделушек отделался — под непрерывным напором посетителей гостиная стала не самой уютной комнатой в доме и могла обходиться без керамических статуэток и бронзовых кувшинчиков. Но все равно, заслоненные непрерывными визитами, куда-то пропали выходные. Субботним или воскресным утром надо было все подготовить, помочь приготовить закуски и накрыть стол. Хорошо, что встречи по будням, не менее частые, родители назначали за пределами дома.

К середине дня приходили гости. И начинались бесконечные разговоры на тему возможного сотрудничества. Предполагалось, что я в это время буду делать уроки, но значительно большее удовольствие я получал от подслушивания этих хитроумных переговоров. Не знаю, где можно профессионально научиться интриге, искусству вешать лапшу на уши оппоненту, держать многозначительные паузы и намекать на светлые перспективы в туманных выражениях. Я учился всему этому, прикладывая ухо к тонкой гипсовой перегородке.

Чего я не могу понять до сих пор — это откуда берется такое количество прожектеров-энтузиастов, безденежных умников и откровенных авантюристов. Они ходят на все презентации, назначают встречи, ведут переговоры, а потом поджимают хвост и растворяются в пространстве. Причем никакой финансовой выгоды они для себя не получают. Время они, что ли, так проводят? Десятки раз я слышал в голосах родителей уверенность в заключении сделки, с несколькими гостями ударяли по рукам, и казалось, что все решено. Но через день или два нам звонили с вежливым отказом, или сообщали о нем в невежливой форме, или вообще не никак не сообщали.