В омуте блаженства, стр. 40
– Ты думаешь, я говорила тебе все это из жалости?
– А почему же еще?
– Может быть, потому что я забочусь о тебе!
– Послушай, Джесс, я хорошо понимаю, что ты имеешь в виду. Ты хочешь сказать что-нибудь, что улучшило бы мое настроение. Но не надо говорить о дружбе. Ты не хотела никакой дружбы вчера вечером. А что же теперь? С тех пор ничего не изменилось, за исключением того, что моя жизнь развалилась.
– Коул!
– Я не объект для милосердия, черт побери! Ты думаешь, печенье и добрые слова помогут здоровью моего отца? Вернут мою карьеру? – Он отвернулся. – Почему ты не уходишь, черт возьми!
– Хорошо, я уйду. А ты... ты эгоистичный идиот! – Она прошла к двери и открыла ее. Затем оглянулась:
– Думаешь, у одного тебя проблемы? Добро пожаловать в реальный мир, Николо!
Коул поморщился, когда дверь за ней закрылась. Реальный мир? Что Джессика знает о реальном мире? Она понятия не имеет, что значит для спортсмена горечь конца его карьеры. Что значит просидеть почти весь сезон на скамье и постоянно подвергаться позору от репортеров за то, чего он никогда не делал. Реальный мир. Он фыркнул от отвращения. Что она знает о жизни, если все, что она видела, это окуляр телескопа и спокойная работа в университете? Как бы она себя чувствовала, если бы пришлось уйти в отставку в тридцать пять лет, никогда больше не знать радости победы, никогда не слышать, как болельщики выкрикивают твое имя.
Коул взял одежду со спинки стула и прошел в ванную. Он пытался бороться с обмороками, но они становились все чаще. Тренер делает только то, что необходимо команде. Да, Коул оказался у подножия, лишившись своей карьеры и гордости. И будь он проклят, если он потянет за собой Джессику Ворд.
Он знал, что не должен был кричать на нее, но ее объятия чуть было не победили его гордости. Он почти поддался на ее слова, почти поверил, что она хочет его. И почему бы кому-то не пожалеть старика Николо Каванетти?
Коул не хотел жалости. Он хотел ее любви и уважения. Никто не любит проигравшего.
Глава 18
Коул шел за юношей по каменной винтовой лестнице, которая вела в спальню наверху башни. Он поднимался с трудом, его ноги устали от верховой езды за два дня и две ночи. Уже десять лет он не садился на лошадь, дни его сражений остались в прошлом. Хотя он ехал на спокойном мерине, но испытывал страдание и знал, что наутро его мускулы будут твердыми и болезненными. Прежде чем отправиться спать, он достал из своего мешка мазь. Но сначала он должен был осмотреть своего пациента.
Коул работал на винном заводе, когда его вызвал аббат и попросил совершить эту поездку. Уже несколько лет он жил в монастыре. Он приобрел основательные знания о растениях и врачевании. Его талант исцеления от ран и болезней был широко известен во всей округе. Обычно Коул не отъезжал более, чем на несколько миль от монастыря, чтобы позаботиться о больных, и скоро возвращался в свое спокойное уединение – к винограднику и лекарствам. Но это путешествие завело его далеко от Бенедиктинского братства в замок, находившийся в Альпах, стране гор, снегов и страшных ущелий. Коул никогда не видел крепости и не знал владельца, правившего там. Вероятно, владелец был герцогом, который заложил свои южные владения больше для собственного удовольствия.
Коул весь продрог, пока юноша стучал в тяжелую деревянную дверь на самом верху бесконечной каменной лестницы.
Дверь открыла старуха со следами печали на лице. Ее глаза были красными от слез.
– Ах, брат, слишком поздно!
– Слишком поздно?
– Миледи умерла! – воскликнула она, пряча лицо в фартук.
– Когда? – спросил Коул.
– Мгновение назад. Если бы вы приехали чуть раньше! Ох, мать Мария! Она умерла!
Коул прошел мимо камина, в котором теплился огонь. Он увидел женщину, лежавшую на огромной кровати из орехового дерева. Здесь не было рам для вышивания, сундуков для одежды, кучи изношенных тапочек и музыкальных инструментов. Очевидно, комната редко использовалась.
Коул поспешил к кровати и посмотрел на женщину. Она была средних лет, исхудалая и бледная, но все еще очень красивая. Ее голова была обмотана бинтами, изящные руки лежали на стеганом одеяле, прикрывавшем тело, как будто ее уже готовили хоронить. Коул приложил руку к ее лбу.
– Она еще теплая.
– Но она не дышит! Я присутствовала при последнем ее вздохе! Слышала предсмертный хрип.
Сердце Коула стучало, как барабан, но внешне он действовал спокойно и неторопливо. Он развязал мешок с лекарствами и положил его на кровать, достал кожаный мешочек с растертой болотной мятой, взяв щепотку, растер ее между пальцами и положил в нос женщины. Резкий запах не подействовал на нее.
– Что с ней случилось? – спросил он у старухи.
– Она упала с лошади и ударилась головой. С тех пор она не открывала глаза.
– Когда она упала?
– Две недели назад, добрый брат.
– Так давно?
– Да.
– И с тех пор она не ела и не пила?
– Нет! Я пыталась, но...
– Вполне вероятно, что она умерла от голода и жажды? – Голос Коула был жестким и хриплым. Он повернулся к своей пациентке, сожалея о неожиданной вспышке. Старуха сникла от его жестоких слов. Она и так была огорчена. И не было необходимости добавлять к ее горю еще и вину.
Ему оставалось только одно – лечение, которое он видел в Святой Земле, совершаемое арабскими врачами. Он должен попытаться вдохнуть в нее жизнь в буквальном смысле. Коул открыл рот женщины и прижал ее язык пальцем правой руки, запрокидывая назад ее голову. Таким образом он освобождал проход в горле. Потом он сделал вдох и наклонился над умершей.
Коул стал дуть в рот – осторожно, чтобы не причинить боли женщине. Она была маленькой и изящной, и вместимость ее легких была гораздо меньше, чем у него. Он вдувал в нее воздух несколько минут, боясь, что его усилия окажутся напрасными, и она не сможет дышать сама. Еще он боялся, что мог забыть что-то главное в лечении. На его лбу выступил пот от сильного напряжения, но он не останавливался, зная, что иначе придется смириться со смертью.
Вдруг Коул почувствовал слабые конвульсии, и женщина кашлянула. Коул приподнялся в надежде увидеть и другие признаки жизни. Пациентка снова кашлянула.
– Боже, спаси нас! – завопила старуха, выбегая из комнаты.
Коул не обратил внимания на старуху и снова полез в свой мешок, откуда достал стеклянную трубочку и маленький пузыречек с крепким очищенным вином. Он налил немного вина в трубочку и вставил ее между губами женщины, чтобы жидкость пролилась в горло. Шок от чистого спирта мог разбудить кого угодно, даже мертвого, а сладость вина немедленно оживляла, если в человеке оставалась хоть капля жизни. Женщина забормотала и вздохнула более глубоко, но пока не открывала глаз. Коул влил в нее большой глоток воды. Она проглотила воду, как голодная птица. Коул мысленно благодарил Джованну за то, что она его научила кормить больных через трубочку. Такой способ может дать этой женщине шанс выжить.
Примерно через час Коул смог посадить ее, придерживая правой рукой. Ее голова упала ему на грудь. Такого не было с ним со времен Джованны, и ощущение прикосновения женского тела наполнило Коула печалью. Терпеливо и заботливо он продолжал кормить женщину через трубочку, потом просто прижал к своему телу, зная, что ее нужно согреть.
Ее дыхание оставалось поверхностным, но устойчивым. Коул надеялся, что она выживет, хотя, возможно, никогда не оправится из-за того, что случилось с ее мозгом после падения с лошади.
Коул осторожно разбинтовал ее голову, окруженную копной волнистых черных волос. Вспомнив мягкие черные локоны Джованны, Коул на мгновение смутился, его старая сердечная рана еще болела. Он усилием воли вернулся в настоящее и нежно уложил ее голову на подушку так, чтобы можно было исследовать рану на ее голове. Коул нашел опухоль за правым ухом и проверил, не загноилась ли она. Рана должна быть серьезной, потому что даже после пятнадцати дней опухоль оставалась все еще большой. К счастью, кожа не была повреждена, также не было следов заражения крови. С большой предосторожностью он исследовал своими чуткими руками ее шею, кости и все остальное, что могло оставаться не замеченными другими. Когда Коул исследовал шею, то наконец взглянул на женщину. Это был первый внимательный взгляд на пациентку после того, как он снял бинты с ее головы. Как и Джованна в последнюю ночь, она лежала с раскиданными по подушке черными волосами. Коул поправил одну прядь, лежащую на щеке, и посмотрел на исхудалый профиль и изящную линию подбородка. На мгновение он застыл, не веря своим глазам.