Уйти, чтобы вернуться, стр. 20

— Я говорил вам, сколько лет прослужил в полиции, пока не вышел в отставку? Тридцать пять с хвостиком. Впечатляет?

— Даже трудно вообразить!

— Сколько, по-вашему, я допросил подозреваемых за тридцать пять лет?

— Мне так важно это знать?

— Если честно, то мне и самому их не сосчитать, но могу определенно вам сказать, что даже в отставке не разучился видеть, когда от меня что-то скрывают. Когда вам вешают на уши лапшу, всегда вылезает какая-нибудь несообразность.

— Вы о чем?

— О языке тела. Оно не умеет врать. Дрожь ресниц, покрасневшие щеки — вот как у вас сейчас, поджатые губы, бегающий взгляд… У вас хорошо начищена обувь?

Эндрю вскинул голову.

— Я подобрал на стоянке не свой бумажник, а бумажник своего обидчика. Он обронил его, когда сбежал.

— Почему вы это от меня скрыли?

— Мне стыдно, что меня отделал какой-то замухрышка, недомерок на целую голову ниже меня. Мало того, разобрав его бумажки, я выяснил, что он — преподаватель.

— Это что-то меняет?

— Преподаватель — и орудует дубиной? Нет, он не просто так на меня набросился, какая-то моя статья ему сильно навредила.

— У вас остались его документы?

— Валяются в ящике письменного стола.

— Тогда пойдем к вам в кабинет. Только улицу перейти — и мы у вас.

12

Пильгес зашел за Эндрю в 6.30 утра. Чтобы не упустить Фрэнка Капетту, профессора теологии в университете Нью-Йорка, правильнее было дождаться его у дома, пока он не ушел на работу.

Такси привезло их на перекресток 101-й улицы и Амстердам-авеню. Здешние жилые дома принадлежали муниципалитету. Двадцатиэтажный дом номер 826 возвышался над баскетбольной площадкой и маленьким, огороженным решеткой сквериком, где играли дети.

Пильгес и Эндрю присели на лавочку и стали наблюдать за подъездом.

Вскоре из него вышел невысокий человечек в плаще, он сжимал под мышкой портфель и горбился так, словно на плечи ему навалилась вся тяжесть мира. Эндрю моментально узнал Капетту, чьей фотографией на водительских правах он любовался раз сто, гадая, чем он так насолил этому субъекту, который по натуре явно не был склонен к агрессии.

Пильгес вопросительно взглянул на Эндрю, и тот кивком головы подтвердил: он самый.

Они встали и догнали профессора перед автобусной остановкой. Увидев преградившего ему путь Эндрю, тот побледнел.

— Не возражаете против чашечки кофе перед трудовым днем? — обратился к нему Пильгес тоном, исключавшим возражения.

— Я опоздаю на занятие, — сухо ответил Капетта. — К тому же я не имею ни малейшего желания пить кофе с этим типом. Дайте пройти, не то я позову на помощь, здесь до полицейского участка рукой подать.

— И что вы скажете полицейским? — поинтересовался Пильгес. — Несколько месяцев назад вы набросились на этого господина с бейсбольной битой и изуродовали его коллекционный автомобиль. Хотели сделать себе подарок на праздники?

— Он ко всему еще и трус! — прошипел Капетта, презрительно глядя на Эндрю. — Пришли мне мстить со своим амбалом-телохранителем?

— Благодарю за комплимент, — сказал Пильгес. — По крайней мере, вы не отрицаете фактов. Успокойтесь, я не его телохранитель, просто друг. Учитывая ваше поведение при прошлой встрече, у вас нет оснований упрекать его за то, что он пришел не один.

— Я здесь не для того, чтобы ответить вам той же монетой, мистер Капетта, — вмешался Эндрю.

— Как вы меня нашли?

Эндрю протянул профессору бумажник.

— Почему вы так долго ждали? — спросил тот, забирая свои документы.

— Так как насчет кофе? — напомнил Пильгес, переминаясь на тротуаре.

Они зашли в кафе «Рим» и сели за столик подальше от входа.

— Чего вы хотите? — начал Капетта.

— Двойной кофе, — сказал Пильгес.

— Понять, почему вы на меня напали, — подхватил Эндрю.

Пильгес достал блокнот и ручку и пододвинул то и другое Капетте.

— Пока я буду просыпаться при помощи кофе, напишите, будьте так добры, такой текст: «Кусок телятины на жаркое, четыре фунта картошки, пучок майорана, две красные луковицы, баночка жирной сметаны, пакетик сухой горчицы, два пакета тертого грюйера, баночка спаржи… Да, еще чизкейк».

— Зачем мне все это писать? — удивился Капетта.

— Потому что я вас вежливо об этом прошу, — объяснил Пильгес, вставая.

— А если мне не хочется?

— Мне тоже совсем не хочется рассказывать директору по персоналу университета, чем занимается один из его преподавателей в рождественские каникулы. Надеюсь, вы понимаете, о чем я? Тогда за дело! Вы чего-нибудь хотите? Чаю, например? Я скоро вернусь.

Эндрю и Капетта удивленно переглянулись. Капетта взял ручку. Пока он записывал продиктованные Пильгесом слова, Эндрю не удержался и задал мучивший его вопрос:

— Что я вам сделал, мистер Капетта?

— Вы действительно идиот или притворяетесь?

— Наверное, понемногу того и другого.

— Не помню, что там сказал ваш громила: пакетик или баночка сухой горчицы?

— По-моему, пакетик.

— Вы загубили всю мою жизнь, — пробормотал Капетта, снова принявшись строчить в блокноте. — Вам этого довольно или желаете подробностей? — Капетта поднял голову и посмотрел на Эндрю: — Нет, вам подавай подробности… У меня было двое детей, мистер Стилмен, мальчик семи лет и девочка четырех с половиной, Сэм и Леа. Роды Сэма были трудными и привели к осложнениям. Врачи сообщили нам, что у нас больше не будет детей. А мы всегда мечтали о брате или сестре для Сэма. Паолина, моя жена, родом из Уругвая. Дети — это вся ее жизнь. Она тоже преподаватель, учитель истории, только ее ученики гораздо младше моих. Когда мы убедились, что надежды больше нет, то решились на усыновление. Для вас не новость, что дело это длительное и невеселое. Некоторые семьи терпят годами, пока сбудется их мечта. И тут мы узнаем, что в Китае проблема с тысячами брошенных детей. По их закону об ограничении рождаемости семья может завести только одного ребенка. В Китае очень строгие власти. У многих родителей не хватает средств на контрацепцию. Когда у них рождается второй ребенок, за которого они не в состоянии заплатить штраф, им иногда приходится просто от него отказаться.

Эти малютки растут в сиротских домах, образование получают самое примитивное и обречены жить без надежды на лучшее. Я человек верующий и решил, что несчастье, которое нас постигло, нам ниспослано Создателем, чтобы мы узрели чужое горе, чтобы стали родителями для ребенка, отвергнутого близкими. Выполнив все китайские формальности — уверяю вас, самым законным образом, — мы получали шанс добиться своего в разумные сроки. У нас все получилось. Американские власти нас проверили и предоставили нам право усыновить ребенка. Заплатив сиротскому дому пять тысяч долларов — для нас это, между прочим, совсем не мало, — мы обрели величайшее счастье — после рождения Сэма, естественно. 2 мая 2010 года мы приехали в Китай за Леа. Согласно врученным нам документам, ей было всего два годика. Видели бы вы радость Сэма, когда мы привезли ему сестренку! Он с ума сходил от радости. Целых два года мы были счастливейшей семьей на свете. Сначала Леа плохо привыкала, много плакала, всего боялась, но она получала от нас столько любви, нежности и ласки, что через несколько месяцев преподнесла нам восхитительный подарок: стала называть нас мамой и папой. Сядьте, — обратился Капетта к Пильгесу, — неприятно, когда кто-то стоит за спиной.

— Не хотелось вас прерывать.

— Но вам это удалось.

— Продолжайте, мистер Капетта, — попросил Эндрю.

— Как-то вечером в конце прошлой осени я, как обычно, сел в автобус и поехал домой. Устроился по привычке на заднем сиденье и стал читать газету.

В тот вечер — излишне напоминать вам дату, мистер Стилмен, — мое внимание привлекла статья про сиротский дом в китайской провинции Хунань. Вы очень выразительно описали матерей, чью жизнь перечеркнули, похитив у них самое ценное на свете — детей. «Они ждут смерть, как лучшую подругу». Это ваши слова. Я не плакса, но, читая ваши строки, мистер Стилмен, я прослезился. Я плакал, складывая газету, плакал, засыпая вечером, после того как поцеловал дочь на сон грядущий.