Иногда оно светится (СИ), стр. 47
— Очень хорошо. Рубашка под цвет твоих глаз… Тебе идет.
ГЛАВА 12
— Линус.
Я сидел на верхнем этаже маяка, когда услышал его голос. Стоял ясный весенний день, из тех, которые приносят на теплых крыльях прохладный сильный ветер. Я сперва собирался выйти в море чтобы снять показания авто-зондов, но передумал, позволил лени одержать верх. Какие-то биологи много лет назад наставили вокруг маяка зондов и время от времени мне приходилось обходить их, собирать информацию и отправлять ее через спутник. Течения, температура воды, пути миграции рыб, сейсмическая активность в районе дна… Это было той обязанностью, которую можно отложить. В этот день мне не хотелось покидать маяк.
Я сидел в кресле с ногами, лениво листал книгу, глядел на море. Сегодня оно было золотистым, ласковым. Еще полтора месяца — и придет лето. Можно будет купаться у косы, ловить жежчужниц, плавать без осточертевшего гидрокостюма… Уже без Котенка. Я опять буду один.
— Линус.
— А? — от неожиданности я чуть не выронил книгу. Черт тебя побери, нельзя же так подкрадываться!
Он стоял на пороге, смущенно глядя в сторону и теребя пояс.
— Доброе утро, Котенок. Уже поел?
— Да.
— Заходи, заходи. Ты мне не помешал, не бойся.
Котенок всегда избегал заходить на верхний ярус, да и моего общества никогда не искал, я удивился. Но к удивлению примешивалась и радость.
— Что делать ты? — спросил он, косясь на книгу в моих руках.
— Читаю. Стихи. Я выписываю книги сюда, когда не забываю. Ты читаешь по-имперски?
Он покачал головой.
— Плохо.
— Можешь послушать. Вдруг понравится? Вот…
Я зашелестел страницами. Не то, не то… Ну хотя бы… Мне хотелось найти для него что-то особенное. Хотя я и понимал, что врядли ему понравится то, что нравится мне. В узоре строк не будет ничего интересного для него и вихри поэзии для него ничто по сравнению с вихрями схватки. Я искал минуты пол, выбирая, отбрасывая и выбирая вновь. Герханских авторов я отсеивал сразу — несмотря на всю витиеватость изложения и неважное знание языка, Котенок нашел бы здесь, отчего покраснеть.
Я хотел показать ему что-то красивое. Показать, что красота может быть заключена не только в бою, надо лишь найти ее и разглядеть, смахнуть пыль с чистой алмазной капли.
Потом я бросил это бесполезное занятие и открыл книгу наугад.
— Давай вот это…
Я стал читать, тихо, с плавными интонациями, немного нараспев:
Отгорело, оплавилось, преобразилось
Почернело, сажа липнет на кожу
Терпеливо сжигаю в огне я свою позолоту
И весна дышит в шею, смеется тихонько
Тянет в форточку жаркую сытую рожу
Отгорело. Осыпалось. И слой за слоем
Я ищу под своей золоченой броней
Ту самую ржавую мелочь
Эту самую кислую горечь
То, что называется мной
Отгорело. Молитва — смешок
Стружки золота мотыльками
Садятся покорно у каменых ног
Тень густую бросает золоченый сапог
Веками, веками, веками…
Я захлопнул книгу.
— Все? — безразлично спросил Котенок.
— Нет, там еще много. Но это не совсем то, что надо. Тебе не понравилось?
Он поковырял пальцем пояс.
— Красиво.
— Это Обуялов, из раннего. Я лучше найду тебе что-то другое.
Он ничего не сказал, я вновь открыл книгу и стал листать свежие еще, пахнущие типографией, страницы. Взгляд наткнулся на красивые ломанные строки и, еще прежде, чем схватить хотя бы одно слово, я почувствовал, что это ему понравится.
— Ну слушай. Кхм…
Рассечено, изломано судьбою -
Здесь небо не воздух, а иприт
А мы стоим, мы все — герои
Мы выкованы той же злой судьбою
И — воля ваша! — мы не ляжем,
Пока над нами это небо не сгорит!
Там был песок, кровавою рудою
Ложился он на лица и тела
Гремело сзади и кричал там кто-то
Какие-то забытые слова…
Быть может, я?..
И к стенам злой, визжащей Трои
Бежали мы
Ведь мы же все — герои!
А горизонт черти рвали в клочья
Мы видели их зыбкие хвосты
Из-под земли все лезли в гору,
Расцветали
Пороховые черные цветы
А мы все шли, туда, где неба нету
Где небо не воздух, а иприт
Мы знали, суждено нам биться
Пока земля под нами не сгорит
Наш лейтенант, от дыма одуревший,
Рвет ворот из казенного сукна
И он хрипит:
«Ребята, баста.
Не дотянуть нам даже до темна.
Фрегаты к черту, сгорели на орбите…
Один за всех, да все за одного!
В аду местечко, парни, прихватите
Я в очереди очень уж давно»
Видать, так суждено.
Но мы все лезем, дальше, выше
И воздух здесь как будто бы темней
Эй, пулеметчик, держи два цинка
Сыграй нам что-нибудь повеселей!
Но клюнет вдруг — с разбегу, мощно, больно
На животе — кровавая роса
Катись все в ад!
И режет душу подкожная алая звезда
Туман в глазах и запах старой хвои
Черт, как же так стряслось?
Ведь мы же, вроде бы, герои?..
Последний вздох сжимает сердце вязко
И вроде тихо — все уж отгремело
Закат. И дым по небу.
…я видел, как оно сгорело…
— Вот так.
Котенок серьезно смотрел на меня.
— Это — что?
Я посмотрел примечания.
— Паськов, «Вальсовы строки». Написано было около тридцати лет назад, после неудачной десантной операции на Вальсе. Я немного помню то время. Говорят, там действительно была мясорубка. Корабли поддержки уничтожили еще на подходе и тысячи людей остались без помощи и малейшего шанса. Им даже некуда было отходить.
— Они были герханцы?
— Нет, герханцев там не было, — помедлив, сказал я, — Восьмая десантная бригада имперского флота. Но это были, без сомнения, отважные и мужественные люди.
— Красиво.
— Тебе понравилось? Но ведь Паськов писал про солдат Империи.
— Врага тоже можно уважать, — нахмурился Котенок, — Они были смелые люди.
— Врага, но не герханца, так? — Котенок явно не собирался отвечать. Да и ждал ли я ответа? — Герханец не может заслуживать уважения?
— Ты — враг, — вдруг четко сказал он.
— Это не новость, — заметил я легко, — Герханцы враги почти для всех. Даже для Империи.
— Не понимать.
— Герхан — не та планета, которая пользуется большой любовью. Мы — заносчивые гордецы, всегда бывшие слишком ненадежными и слишком себе на уме. Нас уважают, но в то же время и боятся. И нам никогда не доверяли.
— Вы — лучшие воины Империи.
— Четыреста лет назад Герхан вообще не входил в Империю, но после Третьей Ганнимедской Битвы, когда его флот оказался почти полностью уничтожен имперцами, ему пришлось занять свое место. Однако Империя потеряла слишком много сил для того чтобы настоять на своем, в общем-то это была пиррова победа. Герхан вошел в Империю и обязался поставлять бойцов в Военно-Космический флот, формально подчинился имперскому командующему и признал власть Императора. Вместе с тем, у нас всегда были вольности, такие, которые были немыслимы для других планет. Собственный суд, деньги, почти полная автономия в законодательстве. Но мы так и остались чужаками, подозрительными и опасными. Если бы у Империи не было более опасных врагов, нас раздавили еще давно. Но жизнь устроена так, что всегда выгоднее объединяться с одним врагом чтобы уничтожить другого вместо того чтобы драться с каждым по отдельности. Мы — последний козырь в имперской колоде, Котенок. Его стараются не вытаскивать до последней минуты, но если уж вытащили — используют на полную.
— Пушечное мясо.
— Не только. Почти все искусство Империи — это Герхан, малыш. С Герхана пришли художники, скульпторы, писатели, поэты, лучшие математики и ученые, программисты, техники, стратеги, философы… Империя без Герхана — как человек без рук и глаз.
Зеленые изумруды подернулись тонкой пленкой удивления.
— Я думать, вы воины.