Шлюз № 1, стр. 5
Дюкро больше не горячился, не злился. Напротив! Он выговаривал слова медленно, твердо, жестко и с нажимом.
— А что он там добавил, когда я уже взялся за шляпу? Нет, я хочу, чтобы ты сама это сказала.
— Не помню.
Она готова была расплакаться и поставила бокал, боясь его уронить.
— Да говори же!
— Он сказал, что ты и так тратишь слишком много Денег…
— Он не сказал «слишком много».
— На…
— Ну, ну…
— На женщин.
— А еще что?
— На ту, наверху.
— Вы слышали, комиссар? Вы больше ничего не хотите у нее спросить? Я потому говорю, что она сейчас заревет, а это совсем не смешно. Можешь идти!
Он глубоко вздохнул — столько воздуха могло войти только в его могучую грудь.
— Ну как? Если вас это забавляет, можете продолжить сами в том же духе. Завтра, если верить врачу, я встану.
Как и в любое другое утро, вы с шести часов найдете меня на канале. Еще бокал? Вы забыли взять сигары. Гассен только что прислал мне со своей баржи пятьсот штук — контрабанда! Как видите, я от вас ничего не скрываю.
Он тяжело поднялся, обеими руками опираясь о подлокотники кресла.
— Благодарю за помощь, — проговорил Мегрэ, воспользовавшись самой затасканной формулой.
В глазах у обоих искрился смех. Они иронически смотрели друг на друга, как бы обмениваясь невысказанными намеками, может быть, бросая друг другу вызов, а может быть, даже испытывая друг к другу нечто вроде притяжения.
— Позвать служанку вас проводить?
— Благодарю. Я помню, куда идти.
Они не пожали руки — тоже как бы по обоюдному согласию. Дюкро, мрачная тень на светлом квадрате, остался у открытого окна. Он, видимо, устал куда больше, чем хотел показать, и дышал часто, прерывисто.
— Желаю удачи. Как знать, может, вы и подцепите те двадцать тысяч.
За кухонной дверью кто-то плакал. Мегрэ вышел на лестничную площадку и спустился на несколько ступенек, постоял в задумчивости. Потом достал из пакета, лежавшего у него в кармане, какой-то листок. Это было заключение медицинского эксперта, в котором, между прочим, говорилось:
«Предположение о суицидной попытке следует отвергнуть в связи с невозможностью для человека нанести самому себе подобную рану».
В светлой тени комнатушки завозилась только что вошедшая туда привратница.
А на улице, как в паровой бане, дрожал и клубился горячий воздух, сверкало солнце, искрилась тончайшая каменная пыль, все шумело и двигалось; подошел трамвай, остановился и тут же тронулся дальше. В бистро справа почти беспрерывно звенел дверной колокольчик. Камнедробилка с ужасающим грохотом поглощала текущий в нее поток каменных глыб. На канале маленький буксир с синим треугольником надрывно гудел у ворот шлюза, которые только что закрылись у него перед носом.
Глава 3
На ярко-синей вывеске с изображением парохода, над которым парит чайка, было написано: «Встреча „Орлов“. Проводка судов по Марне и Верхней Сене».
Это было то бистро, что справа. Мегрэ толкнул дверь, вошел, уселся в углу, и разговоры в зальце сразу оборвались. За столиком поодаль расположилась компания из пяти человек. Они сидели, откинувшись на спинки стульев, заложив ногу на ногу, сдвинув фуражки на лоб — солнце слепило даже в помещении. Четверо были в синих тельняшках, кожа у всех была обожжена и начинала лупиться, волосы на затылках и висках выгорели.
Пятый, хозяин заведения, тотчас встал и направился к Мегрэ.
— Что будете пить?
Заведение сияло чистотой. Пол устилали свежие опилки, стойка сверкала, в воздухе витал сладковато-горький запах — был час аперитива.
— Ну, дела!.. — громко вздохнул один из посетителей, раскуривая потухшую сигарету.
Это «ну, дела!», должно быть, относилось к появлению Мегрэ. Комиссар спросил кружку пива и теперь методично уминал в трубке табак. Сидевший напротив невысокий русобородый старик одним духом осушил свой стакан и, вытирая усы, буркнул:
— Повтори-ка, Фернан!
По перевязанной правой руке нетрудно было догадаться, что это и есть старый Гассен. Да и товарищи его, как бы демонстрируя собственную осведомленность, многозначительно уставились на старого речника, а тот, в свою очередь, на Мегрэ, да так пристально, что на заросшем щетиной лице кожа собралась складками.
Он уже порядком набрался, движения его стали развинченными и неуверенными. В Мегрэ он почуял полицейского и, видимо, встревожился. Это заметил не только комиссар: приятели Гассена решили немного поразвлечься и стали подзуживать старика.
— Да, Гассен, вот это денек, — с состраданием в голосе сказал один.
Другой, подмигивая первому, подхватил:
— Гассен, тебе вроде бы есть о чем потолковать с месье?
Старик угрюмо засопел и набычился.
Хозяин бистро чувствовал себя неловко, а клиенты забавлялись вовсю, вполне, правда, беззлобно и, пожалуй, даже доброжелательно.
В открытое окно был виден только парапет набережной, мачты и надстройки судов, да еще крыша домика смотрителя шлюза.
— Когда снимаешься с якоря, Гассен? — спросил кто-то. И добавил чуть слышно: — Поговори-ка с этим.
Старик, казалось, был готов последовать совету. Он поднялся и с напускной развязностью забулдыги направился к стойке.
— Еще один, Фернан.
Он все так же не сводил глаз с Мегрэ, и взгляд его выражал странную смесь чувств: в нем было и откровенное нахальство, и какое-то глухое отчаяние.
Комиссар постучал по столику монетой, подзывая хозяина.
— Сколько?
Фернан склонился над ним, назвал сумму и тихо добавил:
— Не трогайте его сейчас, он третий день не просыхает.
Слова эти были сказаны шепотом, и все же старик проворчал со своего места:
— Чего ты там болтаешь?
Мегрэ встал. Нарываться на скандал он не собирался и с невозмутимо простодушным видом направился к двери. Перейдя улицу, обернулся и увидел, что Гассен со стаканом в руке стоит у окна бистро и внимательно за ним следит.
Зной стал совсем нестерпимым, воздух — темно-золотым. На камнях набережной, прикрыв лицо развернутой газетой, растянулся клошар.
Мимо проносились легковушки, грузовики, трамваи, но Мегрэ уже понимал: все это не имеет значения. Все, что двигалось по улице, было чем-то чужеродным. Париж устремлялся по ней к берегам Марны, но это был лишь фон, пустое назойливое жужжание мухи; а настоящими тут были только свистки буксиров, шлюз, камнедробилка, баржи и подъемные краны, оба бистро для Речников и, главное, нелепый высокий дом, где в квадрате окна виднелось красное кресло Дюкро.
В этом мирке жили люди и на открытом воздухе вели себя как дома. Крановщики перекусывали, сидя на куче песка: на палубе соседней с «Золотым руном» баржи женщина накрывала на стол, другая стирала белье.
Комиссар не спеша спустился по каменной лестнице и вдруг почувствовал, как мысль заработала в неспешном уверенном ритме, памятном ему по расследованию одного преступления в Верхней Марне. Даже специфический запах канала вызывал у него образы барж, что движутся по воде, не оставляя за собой следа.
Наконец он оказался возле «Золотого руна», деревянные борта которого были промазаны красно-рыжей смолой. Только что вымытая палуба местами уже просохла.
Мегрэ сделал два шага по доске, служившей сходнями, обернулся и увидел, что старик Гассен стоит на набережной, облокотившись на парапет. Ступив на борт, Мегрэ окликнул:
— Есть тут кто-нибудь?
С соседней баржи на него во все глаза таращилась тетка, стиравшая белье.
Мегрэ подошел к открытому люку, спустился по трапу и очутился в большой, чистой каюте с накрытым скатертью столом посредине. В углу стояла кровать, застеленная стеганым одеялом, над кроватью — распятие черного дерева; в другом углу — грубый, крашенный масляной краской буфет с вязкой лука на боковой стенке. Рядом с буфетом — круглая угольная плита на две конфорки; железная труба уходила в потолок. Свет в каюту проникал через два маленьких иллюминатора в правой стене. По левой стене располагались две двери со старинными массивными ручками.