Сталин. По ту сторону добра и зла, стр. 235
«Кирилл Афанасьевич, ну ведь не было этого, не было, не было!» — умоляюще протягивал руки к Мерецкову на очной ставке корчившийся от боли Лактионов (единственный, кто героически выдержал все пытки) и замолкал, встречаясь с его измученным и потухшим взглядом».
Да и сам Лаврентий Берия якобы говорил: «Для меня было несомненно, что в отношении Мерецкова, Ванникова и других применялись беспощадные избиения, это была настоящая мясорубка. Таким путем вымогались клеветнические показания». На вопрос члена суда полковника юстиции Лихачева: «Вы отдавали себе отчет в том, что избиваете крупнейшего военачальника, заслуженного человека?», Шварцман откровенно ответил: «Я имел такое высокое указание, которое не обсуждается».
Конечно, Сталин был прекрасно осведомлен о всем том, что творилось в подвалах Лубянки. Более того, он дошел до того, что приказал томившемуся в одиночной камере министру вооружения изложить свои соображения (и это врагу народа-то!) относительно мер по развитию производства вооружения в условиях войны.
В конце концов, Сталин освободил Ванникова, Мерецкова и еще нескольких счастливцев, которых доставили из тюрьмы сначала в кремлевский кабинет, а оттуда отвезли в их родные ведомства. Но и здесь речь шла не о какой-то там человечности или исправлении несправедливости. Отнюдь! Перебивший лучших специалистов Сталин очень нуждался в этих людях, заменить которых оказалось уже просто некем. У Сталина хватило прозорливости (о совести рассуждать в данном случае бессмысленно) освободить наиболее талантливых и умелых военачальников, тогда как всех остальных ждала страшная участь. Вслед за правительственными учреждениями их под особым конвоем перевезли в Куйбышев. Несчастные еще томились в пути, а подручные Берии уже читали телеграмму своего шефа: «Никаких судов, по прибытии расстрелять немедленно!»
28 октября из тюрьмы в направлении поселка Барбыш выехало пять крытых машин, в которых сидели два десятка «преступников». Еще пятерых вывезли в пригород Саратова, где их всех и расстреляли из автоматов под грохот работавших автомобильных двигателей. Так уже в военные дни закончилась трагедия 1937 года и были добиты многие видные военачальники...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Тем временем обстановка становилась все хуже, и в начале ноября Жуков сообщил Сталину о том, что немцы вот-вот закончат подготовку своих ударных группировок и перейдут в наступление. Сталин приказал опередить немцев и нанести по их группировкам упреждающий удар. Для чего предложил использовать только что вышедшие из тяжелейших боев войска Западного, Калининского и Брянского фронтов.
И напрасно Жуков пытался доказать вождю, что нанесение таких ударов преждевременно и может осложнить всю дальнейшую жизнь. Сталин был непреклонен. «Вопрос о контрударах считайте решенным, — недовольно сказал он. — План сообщите сегодня вечером!»
Как и предсказывал Жуков, контрудары не принесли желаемых результатов, и тем не менее весьма затруднили начавшееся 15 ноября 1941 года наступление на Москву. Несмотря на все усилия, немцам так и не удалось прорвать советскую оборону. Поверивший в Жукова Сталин назначил его командующим Западным фронтом и дал ему полную свободу действий.
Что бы мы сейчас ни говорили о мудрости Сталина и героизме советского народа, страна в те месяцы находилась в шоке. Оно и понятно, великий Сталин, легендарные маршалы Ворошилов и Буденный так ничего и не смогли сделать с перемалывавшей все на своем пути немецкой военной машиной. Конечно, всенародной паники не было, однако растерянности хватало.
Знал ли об этом Сталин? Конечно, знал! Да и как он мог не знать, если и сам растерялся в первые дни войны так, как, наверное, не терялся никогда в жизни. А потому и принял мудрое решение провести в 24-ю годовщину Октябрьской революции парад на Красной площади.
6 ноября Сталин выступил на посвященном празднику торжественном совещании на станции метро «Маяковская», где откровенно сказал, что «опасность для нашей страны... не только не ослабла, а, наоборот, еще более усилилась». Но в то же время с непоколебимой твердостью заявил, что успехи немцев носят временный характер и связал победу над Гитлером с «появлением второго фронта на континенте Европы».
И все же главную причину поражения гитлеровцев Сталин видел в моральном перевесе советского народа над агрессором. «У нас и не может быть таких целей войны, — заявил он, — как захват чужих территорий, все равно, идет ли речь о народах и территориях Европы или о народах и территориях Азии...» Ну и, конечно же, утверждал он, «неудачи Красной Армии... еще более укрепили как союз рабочих и крестьян, так и дружбу народов СССР...» «Немецкие захватчики, — закончил он свою речь, — хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат. Отныне наша задача... будет состоять в том, чтобы истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей Родины в качестве ее оккупантов. Никакой пощады немецким оккупантам! Смерть немецким оккупантам!»
На следующий день на Красной площади состоялся военный парад, который до самой последней минуты содержался в тайне.
Рисковал ли Сталин? Конечно, и еще как! Достаточно было всего одному немецкому самолету прорваться в центр столицы, чтобы одним ударом уничтожить все политическое руководство страны во главе с генералиссимусом. Но тот подъем, который мог вызвать (и вызвал) этот парад, перевешивал любой риск. И когда командующий Московским военным округом П.А. Артемьев высказал свои предостережения, Сталин довольно резко ответил: «Во-первых, ни один вражеский самолет не должен прорваться в Москву. А во-вторых, если все же сбросит бомбу, то уберите пострадавших и продолжайте парад».
Что ж, все правильно, на войне как на войне... И кто знает, не пришлось бы на самом деле убирать пострадавших, если бы небо над Москвой утром 7 ноября не было затянуто низкими тучами.
«На вас, — говорил Сталин уходившим с парада прямо на фронт бойцам, — смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Димитрия Пожарского, Кузьмы Минина, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
И надо отдать Сталину должное, он все рассчитал правильно, торжественное собрание, и особенно военный парад, по словам Жукова, сыграли «огромную роль в укреплении морального духа армии, советского народа и имели большое международное значение». Это было особенно ценно хотя бы по той простой причине, что немцы вовсю трубили о падении Москвы и пленении самого Сталина. Но теперь весь мир мог убедиться в распространяемой геббельсовской пропагандой лжи и, насколько это было возможно, воспрянуть духом. А это дорогого стоило...
Немцы рвались к Москве как одержимые, и Сталин снова спросил Жукова, удержат ли наши войска Москву. И когда тот ответил, что о сдаче Москвы не может быть и речи, но ему необходимы две армии и 200 танков, лицо Сталина прояснилось. «Это неплохо, что у вас такая уверенность, — с явным облегчением сказал он. — Позвоните в Генштаб и договоритесь, куда сосредоточить две резервные армии, которые вы просите. Они будут готовы в конце ноября, но танков мы пока дать не можем».
Резервные армии сыграли свою роль, и тем не менее немцам во второй половине ноября все же удалось продвинуться к Москве. Но оборону они так и не смогли прорвать, и 29 ноября Сталин наконец услышал от Жукова столь долгожданную им фразу: «Противник истощен!»
6 декабря 1941 года Западный фронт перешел в наступление, и впервые с начала войны немцы начали отступать, неся огромные потери. 13 декабря Советское информбюро заявило на весь мир о провале немецкого плана взятия Москвы. Еще через две недели Сталин на совещании Ставки приступил к обсуждению проекта плана общего наступления Красной Армии.