Сталин. По ту сторону добра и зла, стр. 161

И он знал, чего добивался. Парламент, демократия, Конституция, депутаты, — красивые, но... совершенно бессмысленные для России слова. Стране Ивана Грозного и Петра Первого был нужен новый царь. И не важно, как он назывался: великим князем, императором или генеральным секретарем. Этот царь должен был обладать великими способностями и не менее великими заслугами. О чем теперь и кричали на каждом углу. И, вбивая в народ идею своего величия, а значит, и непогрешимости, Сталин возводил себе мощный фундамент и возможность всегда и везде выступать от имени этого народа.

Стремление Сталина переписать историю по-своему и выставить себя в самом выгодном свете понять можно. Страна должна была знать своего героя. Да и какой еще человек мог стоять во главе страны, начавшей первой в мире строить социализм? Только великий...

Ничего удивительного в подобном самовосхвалении не было. Оно было в порядке вещей для многих руководителей. И после своего возвышения тот же Ататюрк вспоминал из своей биографии такое, что даже участники тех событий не могли понять, о чем идет речь. Вполне возможно и то, что и сам Сталин уже тогда начинал считать себя великим. Ведь именно он, «самая выдающаяся посредственность партии», стал во главе этой самой партии, а не какие-то там Троцкие, Зиновьевы и Каменевы, всегда смотревшие на него сверху вниз.

Весьма интересно в этом отношении ответное письмо Сталина всем поздравившим его с юбилеем. «Ваши поздравления и приветствия, — писал он, — отношу на счет нашей великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию. И именно поэтому, что я отношу их на счет нашей славной ленинской партии, беру на себя смелость ответить вам большевистской благодарностью. Можете не сомневаться, товарищи, что я готов и впредь отдать делу рабочего класса, делу пролетарской революции и мирового коммунизма все свои силы, все свои способности и, если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей».

В общем-то обычный для таких случаев выдержанный в казенно-слащавых тонах ответ. И все же нельзя не заметить, с какой тщательностью в этом послании продумано каждое слово.

Конечно, Сталин кокетничал, как кокетничает каждый юбиляр, отводя славословия в свой адрес. А вот его трактовка партии выглядела весьма необычно, и как-то само собой получалось так, что партия являлась матерью, а сам Сталин — ее сыном! Если же отбросить тайную суть иносказаний, то Сталин куда как прозрачно намекал, что в лице этой самой матери-партии он хочет видеть (и уже видел!) такое же восхищение, какое он в свое время видел от собственной родительницы.

Как бы нехотя подтверждая свое высочайшее призвание, Сталин изображал себя этаким Оводом, готовым в любую минуту умереть за правое дело. Во что весьма трудно поверить, поскольку никаких свидетельств о его личной храбрости и мужестве не сохранилось. Скорее наоборот. И если мы вспомним его поведение в первые недели войны, то вряд ли сможем себе представить, как он отдавал бы по капле свою кровь.

Что и отметили многие недоброжелатели Сталина, один из которых с нескрываемой иронией заметил: «К чему скромничать и отдавать свою кровь капля за каплей! Не проще ли отдать ее всю и сразу?» Был ли по-настоящему счастлив сам виновник торжества? Думается, вряд ли Каменев, Бухарин, Тухачевский и тысячи их сторонников хорошо знали «выдающиеся способности» «первого ленинца» и истинную цену всего этого славословия. И то, о чем уже молчали их языки, куда как красноречиво говорили их глаза.

Да что там Бухарин! Миллионы крестьян уже начинали видеть в нем отнюдь не великого вождя, а нового, еще более жестокого и беспощадного владыку, чью тяжелую руку они уже начинали чувствовать с осени 1927 года. И уж кто-кто, а они вряд ли могли восхвалять тащившего их назад — в крепостное право — человека.

Но... это все лирика, своей цели Сталин добился, его юбилей превратился во всенародный праздник, и отныне не только СССР, но и весь мир узнал о существовании в нем одного из самых великих людей, каких когда-либо видела история. И купаясь в лившемся на него со всех сторон елее, он готовился к новой, теперь уже сталинской революции. Именно она должна была поставить его в один ряд с классиками. А может быть, и выше. Ведь он намеревался сделать все то, о чем они только писали и чего не делал еще ни один человек в мире...

ГЛАВА ВТОРАЯ

А начинать надо было с того, с чего он уже, по сути дела, начал: с коллективизации. Без товарного хлеба ни о какой индустриализации нечего было и мечтать. О сплошной коллективизации Сталин заговорил уже в январе 1928 года, попутно намекнув, что не плохо бы заодно расправиться и с кулаками. Жизнь без расправы он уже не представлял. Да и как можно было иначе, если слово «кулак» отождествлялось у вождя со словом «саботаж».

Как видно, годы общения с великим учителем не прошли для его лучшего ученика даром, и Сталин умудрился напрочь забыть (это с его-то памятью!) то, о чем всего две недели назад так убедительно говорил на съезде партии, — о недопустимости насилия над кулаками и оберегавшей их от этого насилия советской законности.

Заменить основного поставщика зерна Сталин предложил быстрейшим увеличением в хлебной торговле доли государственных и коллективных хозяйств. Именно они и должны были, по мысли вождя, обеспечить «в течение ближайших трех-четырех лет» треть поставок зерна и тем самым снизить угрозу кулацкого саботажа.

С подачи Сталина местные власти уже с зимы 1928 года расписывали все преимущества колхозного строя, однако крестьяне вступать в колхозы не спешили. И если выразить всеобщее крестьянское настроение, то лучше всего привести фразу из доклада одного из местных начальников «наверх». «Настроение против колхозов, — писал он, — общее — даже у бедноты. Тяги в колхозы нет». В конце концов, Сталину надоело читать подобные донесения (а они шли отовсюду), и, видимо, решив сделать себе подарок ко дню рождения, он за полтора месяца до юбилея со страниц «Правды» объявил о «коренном переломе» в развитии нашего земледелия — от мелкого и отсталого к крупному и передовому», что означало сплошную коллективизацию и ликвидацию кулачества.

О причинах столь резкого преображения вождя мы уже говорили выше, остается только добавить, что коллективизацию начали проводить все под тем же большевистским лозунгом «Даешь!», с каким несколько лет назад «давали» Варшаву и Львов! Как? Да все так же, революцией «сверху». Благо, что спешащих в светлое царство оказалось предостаточно.

«История, — говорил Куйбышев, — не позволит нам продвигаться спокойно... мелкими шажками». «Словом, — клеймил Бухарина Киров, — давайте не спешить... Одним словом, правые за социализм, но без особых забот, без борьбы, без трудностей». «Это вопрос не пожеланий, — вторил им Орджоникидзе, — а политики, и политика товарища Бухарина утащит нас назад, а не вперед».

Догадывался Сталин о той, по сути дела, войне, которую ему придется вести с крестьянством? Не только догадывался, но и знал, поскольку эта самая война уже шла. В 1928 году поднялась Якутия, на следующий год восстание вспыхнуло в Бурятии, которое было потоплено в крови 35 тысяч расстрелянных. Но отступать не собирался. По примеру французских королей он уже мог в известной степени изречь: «Государство — это я». И ради этого самого государства был готов на все.

Чего он не знал, так это... какую именно проводить коллективизацию. Цель была ясна: переход от мелких и отсталых к крупным и общественным хозяйствам, способным произвести наибольшее количество товарного хлеба. А вот что из себя должны были представлять эти самые крупные и общественные коммуны, где общим было все; артель, где обобществлялись средства производства; ТОЗ, где в совместном владении находилась только земля и основной сельскохозяйственный инвентарь, — так пока и оставалось неизвестным.

Да, говоря откровенно, и не нужны ему были все эти знания, они только отвлекали от поставленной цели. Главным было, как любил повторять его великий учитель, ввязаться в драку, а там будет видно! Так было и сейчас. Артели, ТОЗы, совхозы... Зачем было забивать голову подобной чепухой? Главное — загнать крестьян, а потом... они разберутся...