Сталин. По ту сторону добра и зла, стр. 105

Держался он этаким простым, славным малым, очень общительный, со всеми на дружеской ноге, но не было в нем ни единого правдивого жеста... Вообще, Сталин был редкостный актер, способный всякий раз, по обстоятельствам, менять маску. И одна из любимых его масок была именно эта — простой, душа нараспашку парень... Адольф Абрамович великолепно знал эту черту Сталина. Он никогда не верил ему и еще задолго до того, как Сталин обнаружил свое подлинное лицо, уже знал ему цену...»

Возможно, Адольф Абрамович был прав, но чего, с другой стороны, стоит политик, который не умеет играть и скрывать свои мысли? Особенно если учесть, что теперь Сталину придется играть всю свою жизнь...

Как это ни удивительно, но начал свою игру Сталин с самого Ленина, для которого 1922 год тоже стал во многом переломным. Это был уже совсем другой Ленин, который раз и навсегда оставил все наивные представления о «государстве и революции» и немедленном построении социализма.

Западный пролетариат и не подумал поддерживать Россию в ее начинании, и страна могла рассчитывать только на себя. Вся беда заключалась только в том, что делать ставку было не на кого. При полном отсутствии культуры было даже теоретически невозможно обеспечить необходимый для социализма уровень гражданской и хозяйственной активности трудящихся и качественный и высокопроизводительный труд.

«Не будьте поэтом, говоря о социализме! — довольно резко заметил в одной из своих бесед с М. Владимировым Ленин. — Время Смольного и первых лет революции далеко позади. Если к самым важным вопросам мы, после пяти лет революции, не научимся подходить трезво, по-деловому, по-настоящему, значит, мы или идиоты, или безнадежные болтуны. Вследствие въевшейся в нас привычки мы слишком часто вместо дела занимаемся революционной поэзией. Например, нам ничего не стоит выпалить, что через 5—6 лет у нас будет полный социализм, полный коммунизм, полное равенство и уничтожение классов».

То, что представлялось еще совсем недавно таким простым, на деле оказалось, выражаясь ленинским языком, архисложным. Партия согласилась с нэпом, но совершенно не понимала его, душила хозяйственная и, что самое печальное, партийная бюрократия.

Взлелеявший большевистскую партию, Ленин с ужасом видел, во что она начинала превращаться. Бесконечные согласования, запросы, указания «сверху» и волокита убивали на корню любое живое дело. И все же сдаваться Ленин не собирался. Трудно сказать, удалось бы ему свернуть головы бюрократической гидре, но сражаться с ней Ильич был намерен не на жизнь, а на смерть.

Вся беда была только в том, что уже с начала 1922 года Ленин чувствовал себя все хуже и неделями не выезжал из Горок. Он и за границей обращался к специалистам по нервным болезням по поводу головных болей, внезапной раздражительности и бессонницы. Но тогда все эти недуги носили эпизодический характер. Теперь же они преследовали его каждый день.

После весеннего обострения в апреле вождя осмотрели светила европейской медицины Феликс Клемперер и бреславский специалист-невролог Р. Ферстер (своим Ленин не доверял). Врачи нашли у вождя «лишь небольшую неврастению» — следствие переутомления, посоветовали Ильичу «беречься и как следует отдохнуть».

Однако с Клемперером были согласны далеко не все осматривавшие вождя врачи, считая, что роковую роль в развитии его болезни играло ранение в шею. Именно в нем они видели причину того, что мозг не получал необходимого кровообращения и постепенно отмирал. Этим и объяснялись его раздражительность, постоянные головные боли и нежелание видеть даже жену.

Сталин проявил трогательную заботу о вожде и через Орджоникидзе предложил Ленину отправиться на Кавказ... Как можно дальше от кремлевских дел. Толком не оправившийся вождь, у которого «все еще продолжались головные боли», выразил опасение от столь длительного и утомительного путешествия: «Боюсь я, признаться, дальней поездки. Не вышло бы утомления, ерунды и сутолоки да склоки вместо лечения нервов».

Орджоникидзе заверил вождя, что все будет в порядке и предложил ему в качестве сопровождающего... Камо. Ленин не возражал и попросил Орджоникидзе выяснить «высоту намеченного дома... ибо сердце Надежды Костан-тиновны плохо и большой высоты не вынесет». И пока тот измерял высоту над уровнем моря, Ленину сделали операцию по удалению одной из сидевших в нем пуль.

Рана быстро зажила, а вот головные боли не проходили, и вместо Кавказа Ленин отправился в Горки. И именно с того времени началось его противостояние со Сталиным.

Сообщив новоиспеченному генсеку о том, что достижение в Генуе реального шага к перемирию позволяет пойти на сокращение Красной Армии на одну четверть, вождь потребовал законодательно оформить свою просьбу. Тем не менее его предложение сессия ВЦИК отвергнула. Разгневанный Ленин потребовал ВЦИК, являвший собою по сути парламент, немедленно реорганизовать. О чем и сообщил в своей записке «т. Сталину для Политбюро», предложив ввести в состав членов ВЦИК... не менее 60% рабочих и крестьян, которые не занимали никаких должностей на совслужбе.

Политбюро рассмотрело это предложение и... передало его в особую комиссию. Ни Сталину, ни другим членам Политбюро не очень-то хотелось вводить свежую кровь и изгонять уже ставших для них своими бюрократов.

И вполне возможно, что уже тогда Ленин взглянул на Сталина совсем иными глазами. Почему он передавал все свои предложения через него? Да только потому, что считал его проводником своих идей, как это было в 1917-м. Но, судя по результатам, а вернее, их отсутствию, Сталин ничего делать не собирался. Что, конечно же, не могло не наводить вождя на грустные размышления и заставляло его волноваться.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Кончились все эти волнения печально. И 26 мая в 10 часов утра Розанову позвонила сестра Ленина и сообщила, что «Володе плохо, какие-то боли в животе, рвота». Поспешившие в Горки врачи констатировали у вождя парез, и, как вспоминал потом Розанов, «в тот день впервые смерть определенно погрозила своим пальцем». Того же мнения придерживался и сам Ленин. «Нет, — отвечал он на утешения близких, — это первый звонок...»

Все реакции на сифилис, которыми якобы болели его родственники, оказались отрицательными, и тем не менее в Астрахань, откуда происходили предки Ленина по отцовской линии, отправилась целая медицинская комиссия. Главную заботу о вожде взял на себя Сталин. Он дал инструкции находившемуся в Берлине Крестинскому «всеми средствами воздействовать на германское правительство с тем, чтобы врачи Ферстер и Клемперер были отпущены в Москву на лето... Выдать Ферстеру (Клемпереру выдадут в Москве), — писал он в своей шифрограмме, — пятьдесят тысяч золотых рублей. Могут привезти семьи, условия в Москве будут созданы наилучшие».

В начале июня профессор Клемперер осмотрел сановного пациента и снова пришел к выводу, что его болезнь является следствием того страшного напряжения, в каком вождь пребывал последние годы. В чем и не было ничего удивительного. До 1917 года Ленин тоже много работал, но это была совсем другая работа. К тому же он много отдыхал и вел здоровый образ жизни. И даже в самом страшном сне ему вряд ли могло присниться, какой адский труд его ждет в России после завоевания им власти. Только в течение одного дня — 23 февраля 1921 года — Ленин принял участие в 40 заседаниях и встретился с 68 посетителями.

Самого Ленина вся эта медицинская возня вокруг него очень раздражала, и он просил Сталина «освободить его от Клемперера и избавить от Ферстера. По той причине, что своими врачами Крамером и Кожевниковым вождь был доволен «сверх избытка». Однако Сталин не спешил «избавлять» и «освобождать» больного вождя. Более того, вопреки настояниям Ленина, Зиновьев предложил «оставить немцев», и члены Политбюро согласились с ним. Ну а заодно и огородили вождя глухой стеной молчания.

Ленин тотчас выразил недовольство Сталину. «Тов. Сталин! — с явным раздражением писал он, — врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного припадка в пятницу и сделали сугубую глупость: пытались запретить «политические» совещания (сами плохо понимая, что это значит).