В тылу врага, стр. 32
Окровавленные, раненые, мертвые дети лежали в пыли… Прибежав вместе со студентами, Мариана подхватила на руки маленькую, с русыми кудряшками девочку. Она еще дышала. “Доктора!” – закричала Мариана не споим голосом.
От ее крика девочка на мгновение приоткрыла большие, ясные, как небо, глаза. Мариане показалось, что в этих невинных детских глазах звучит приказ: “Отомсти за нас!” И Мариана тогда в душе поклялась: “Мы отплатим за тебя!”
К ее ногам прижался маленький мальчик: “Тетя, почему они стреляют?”
– Они убийцы!
– Я хочу к маме, – громко заплакал мальчик, испуганно озираясь вокруг…
“Наверное, – думала Мариана, стоя на опушке польского леса, – и эти несчастные дети протягивали ручонки к матерям на виду у палачей”.
Слезы брызнули из ее глаз… Анатолий, как мог, успокаивал девушку, стараясь увести от этого страшного зрелища.
Едва разведчики вышли из леса, как их остановили немцы.
– Хальт! Ваши документы!
Они показали свои документы, из которых явствовало, что Янек Врацлав и Зося Врацлав, жители города Львова, эвакуированные в глубь Польши.
– Мы слышали, что где-то около Перемышля остановились наши родные, – ответил Анатолий-Янек на вопрос полицая. – Но мы, кажется, сбились с пути. Проше, панове, направить нас в Катовицы.
– Знаем мы таких беженцев! – злобно бросил полицай. В этих местах все полицейские были немцы и не доверяли никому.
Анатолия и Мариану втолкнули в машину и доставили в лагерь.
Выйдя из машины, разведчики взглянули друг на друга и одновременно еле заметно прикусили чуть высунутый язык. Это означало: ни при каких обстоятельствах не раскрывать своего подлинного лица. Они назвали фамилии в соответствии с имевшимися у них запасными документами. Немцы не могли придраться к них, ничего недозволенного у них не было обнаружено. Но то, что они оказались в прифронтовой полосе, в запретной зоне, само по себе уже было подозрительным.
В ЗАСТЕНКЕ ГЕСТАПО
Поместили их в старый барак, стоявший на окраине большого поселка. Барак был набит людьми, в основном женщинами. Из разговоров Мариана поняла, что они все шли по разным делам и, не зная о запретной зоне, попадали в нее. Гитлеровцы их ловили и отправляли в этом барак.
Мариана немного успокоилась. Она надеялась, что их отпустят или куда-нибудь выведут вместе с этими явно невиновными женщинами, а потом и бежать будет нетрудно. Но не тут-то было. В барак вошел немец, схватил Мариану за руку и толкнул к двери.
“Неужели Анатолий не выдержал?” – промелькнуло в ее голове. – Как же держать себя дальше?
Солдат проводил ее через двор и втолкнул в маленькую полуподвальную каморку. От сильного удара у Марианы потемнело в глазах, и она упала на цементный пол. Через несколько минут она очнулась, оглядела помещение. На разваленной плите увидела ломти хлеба и большой чем-то наполненный котел.
“Что это? Зачем они меня сюда привели? Что это за хлеб?” – думала Мариана. Жажда и голод нестерпимо томили ее. Она протянула дрожащую руку к хлебу, лежавшему на плите, и тут же отдернула ее.
“Нет, нет, я не должна его есть. Может, он отравленный…” – убеждала девушка сама себя. Но голод брал свое, и она не выдержала…
Хлеб был испечен из опилок и отрубей. Но она не могла остановиться, пока не наелась.
К вечеру Мариана почувствовала себя плохо: опух живот, под глазами образовались отеки, кружилась голова.
“Зачем я съела этот ужасный хлеб?” – в отчаянье думала девушка.
Кто- то снаружи подошел к двери. Мариана услышала, как поворачивается ключ. Дверь открылась. На пороге стоял человек в черном прорезиненном фартуке. Заметив исчезновение нескольких кусков хлеба, он уставился на девушку.
– Ты съела все это?
– Да…
– Ну и дура! Подохнешь, прежде чем тебя повесят! – сказал человек в фартуке и вышел, заперев за собой дверь:
“Повесят? Неужели Толя проговорился? Ведь доказательств у фашистов не было… Никаких улик против нас не обнаружили. Как бы поговорить с Толей или хотя бы увидеться, узнать, в чем дело. Не мог же он так легко сдаться? Но как, как повидаться? Где он сейчас?” – ломала голову Мариана, забыв па мгновение о жгучей боли в животе.
Она с трудом подошла к окошку. Схватилась рукой за железную решетку. Но за ее спиной раздались шаги, затем звяканье ключей. В комнату в сопровождении вооруженного немца вошел человек в белом халате.
“Врач, – догадалась Мариана. – Почему такая забота? А-а, они подозревают и хотят испробовать знакомые приемы… завербовать”.
Человек в халате действительно оказался врачом.
– Ложитесь! – приказал он. Ощупав живот и посмотрев язык, врач обратился к сопровождавшему немцу: – Ничего, обойдется! Она полностью не съела порцию, после которой наступает конец.
Немец помог Мариане встать.
– Пейте, пейте большими глотками, – сказал он, и девушка пила розоватую воду, противно пахнувшую марганцовкой, из большой алюминиевой кружки.
– Вот так. Теперь не есть до утра ничего, – сказал врач.
– Дзенкуе, пан, бардзо дзенкуе, – едва могла произнести обессилевшая Мариана.
– Тебя приказано перевести в камеру, – сказал вооруженный немец. – Марш!
Камера, куда перевели Мариану, оказалась темной комнаткой. Маленькое окошечко-глазок, выходившее во двор, было замазано белой краской. В углу лежала охапка смятой соломы.
“Что с Толей? И что это за камера? За кого они нас принимают?” – эти вопросы мучили девушку всю ночь.
Утром Мариана попробовала соскоблить со стекла краску. Получился небольшой “глазок”. Взглянув через него во двор, она оцепенела от представившейся глазам картины.
Анатолий в сопровождении конвойного шел по двору со связанными за спиной руками, с большим камнем на шее. Под тяжестью груза он сгорбился, лицо его выражали боль, гнев, злобу.
Чтобы не вскрикнуть, Мариана до крови закусила губу… Пальцы, как чужие, вцепились в волосы.
Не мерещится ли ей все это? Значит… значит, они от него ничего не могли добиться…
Девушка горько заплакала. Ей и жалко было товарища и в то же время она им гордилась! Фашисты его не сломили… Молодец Анатолий!
Ну, теперь держаться, держаться, держаться! Нужно только как-нибудь дать знать Анатолию, что она здесь… и что она тоже стойко держится.
Гестапо не давало покоя Мариане и Толе. Ежедневно его, по-прежнему с камнем на шее, со связанными рука- ми, измученного до предела, проводили мимо окошка, за которым в оцепенении стояла Мариана.
Разведчик шел по двору, не зная о том, что с волнением, тревогой и болью в сердце, совсем близко за ним наблюдает верный друг и товарищ.
Досталось в гестапо и Мариане!
Дня не проходило, чтобы не вызывали на допрос. Били, угрожали, но Мариана, как и Анатолий, молчала. Они не сознавались ни в чем.
– Сколько раз ты прыгала с самолета? – спросили девушку на первом допросе. – С каким заданием?
Мариана понимала, что фашистам ничего не известно. И поэтому каждый раз отвечала одно и то же:
– Не понимаю, о чем вы говорите. – И крестилась, роднимая глаза к потолку.
Потом ее начинали бить. Если она падала, теряя сознание, ее отливали водой и снова били. Потом уводили в камеру. И так изо дня в день.
– Где радиостанция? Где партизаны? Кто командир? – сыпались на девушку вопросы один за другим.
“Нет, они ничего не знают, раз спрашивают про партизан”. – И она по-прежнему притворялась, что не понимает, чего от нее хотят, и терпела все.
– Начальника. Назовите его фамилию и имя, – бешено брызгая слюной, кричал жандарм.
– Фамилию командира отряда! Назовите фамилию…
Три недели, точно три года тянулись для Марианы и Анатолия в этом фашистском застенке. Перемешались дни и ночи. Мариану поддерживала только одна мысль: “Я делаю это для Родины”. Она часами простаивала у маленького окошка и если случалось, что мимо проходила пожилая женщина, она искала в ней черты матери. “Дорогая! Хоть бы одним глазом посмотреть на тебя, прежде чем погибнуть!”