Пассажир “Полярной лилии”, стр. 18

— Что вы собирались делать в Киркинесе?

Она не ответила, лишь с сожалением поглядела на него и пожала плечами.

— Оставьте меня! Что вам за прок от этих разговоров? Передайте мне лучше сумочку.

Она достала из нее зеркальце и с иронией оглядела себя. Схватила губную помаду, но тут же отшвырнула.

— Есть у вас родные?

— Какое это имеет значение? В Киркинесе вы просто сдадите меня в полицию за неоплаченное шампанское и вино, которое я пила за столом. А стюард не получит чаевых.

Заплачь она, рви на себе волосы — и тогда Петерсен не почувствовал бы в ней большего отчаяния, большей подавленности.

— Вы завтракали? — спросил он только затем, чтобы не молчать.

— Нет.

Ногти на ногах — она касалась ими капитана — были такие же розовые и ухоженные, как на руках.

— Вам известно, что часть похищенных денег найдена в каюте третьего помощника?

— У Вринса?

Наконец-то вскинулась и она. Не глядя, отшвырнула папиросу.

— Что вы сказали? Это невозможно! Неужели вам не понятно, что этого не может быть?

Девушка попробовала приподняться, но в слишком тесной каюте ей некуда было поставить ноги и пришлось встать коленями на койку.

— Послушайте, капитан. Даю вам слово, что…

Тут руки ее опустились, она смолкла, устало понурилась, и Петерсен заметил, что кожа у нее на лбу покраснела: простудный прыщик.

— Уходите! Вы не поверите мне, даже если я… И все-таки это нужно как-то уладить.

— Вы были на улице Деламбр в Париже?

Она не вздрогнула, словно ждала этого вопроса.

Лишь опять пожала плечами и повторила:

— Уходите.

Потом неожиданно спохватилась:

— Где Вринс?

— Стоит вахту на мостике.

— Оставьте меня. Я должна…

Она встала на чемодан. Сняла с вешалки платье.

— Вам, кажется, угодно оставаться здесь?

Катя приняла решение — это чувствовалось. Она неожиданно сбросила с себя пижамную куртку и натянула платье.

Не найдя повода, которым он мог бы объяснить свой уход, Петерсен молча отступил. В ресторане прибор его еще стоял на столе, у дверей ждал стюард.

— Завтракать будете, капитан?

Однако Петерсен поднялся в салон, где Эвйен беспокойно расхаживал взад-вперед, а Шутрингер опять играл в шахматы сам с собой, что не помешало ему поднять голову и осведомиться:

— Нашлись мои две тысячи марок?

— Пока что нет.

— Не понимаю одного: куда делись десять тысяч крон и золотые монеты, — начал Белл Эвйен, видимо долго размышлявший об этом. — Вору незачем было делить деньги на две неравные части. Это имело бы смысл только в случае, если бы мы куда-нибудь заходили.

— Вор принял все меры предосторожности! — проворчал Шутрингер. Он сделал ход черным слоном, подпер подбородок рукой и обдумывал положение. — И теперь, когда у него есть…

Петерсен увидел тень, мелькнувшую за иллюминаторами, и, хотя не узнал проходящего, у него сложилось твердое убеждение, что это Петер Крулль.

— Каково мнение инспектора? — продолжал Эвйен. — Вы не находите, капитан, что наш полицейский — человек неглупый? Он напоминает мне… Как бы это сказать?..

— Обыкновенного полицейского, — снова вставил немец в очках.

И, проведя языком по губам — так они пересохли у него от напряжения, — он передвинул ладью на три клетки и пробормотал себе под нос:

— Шах и мат!

Спускался вечер. Теперь только горы излучали свет, да и тот был какой-то неестественный. Серые тона постепенно темнели, и волны, сливавшиеся на горизонте с небом, были совсем уж чернильного цвета.

Когда капитан вышел и направился к трапу на мостик, оттуда спускался Крулль с прилипшим к губе окурком.

Встреча с капитаном явно не привела его в восторг.

— Зачем лазил наверх?

— Подышать — я сейчас свободен.

— Ты что, читать не умеешь?

И Петерсен указал на объявление, запрещающее посторонним вход на мостик.

— Это первый пароход, где…

— С кем говорил?

— Ни с кем. Все молчат, как треска.

У капитана появилось неприятное ощущение, что собеседник старается прочесть его мысли. Это было ему тем более неприятно, что в них сейчас царил сумбур.

— Убирайся! — процедил он и пошел вверх по трапу.

Лоцман, стоявший у компаса, указал Петерсену рукой на запад и объявил:

— Ночью похолодает. Если так пойдет и дальше, в Киркинесской бухте придется пробиваться сквозь лед, как в середине зимы.

На ветру лицо Вринса совсем побелело. Крылья мостика с двух сторон забраны стеклами, чтобы служить укрытием вахтенному, но молодой человек оставался на не защищенной ничем середине, хотя жестоко мерз в своем тонком реглане. Он не повернул головы, услышав лоцмана. Губы у него посинели, руки без перчаток вцепились в поручни.

— Что я приказал? — рявкнул Петерсен.

Вринс остолбенело взглянул на него, напрягая память.

— Я приказал вам, заступая на вахту, брать теплое пальто у кого-нибудь из коллег. И перчатки!

— Есть, капитан.

Вринс не шелохнулся.

— Сколько оборотов?

— Сто десять.

— Сколько сажень под килем?

— Восемьдесят.

Этого мальчишку со впалой, слегка вздымающейся грудью и синевой под глазами хотелось отхлестать по физиономии или оставить без сладкого — столько немыслимо ребяческого было в том, с каким отчаянным усилием воли он стискивал челюсти, чтобы выглядеть как можно более лихо в новенькой форме с золотыми, еще не потускневшими нашивками.

9. Племянник Штернберга

Сумерки наступали быстрей, чем обычно. Было всего три часа дня, а уже пришлось включить свет.

— Пусть задраивают люки — так спокойней, — распорядился капитан.

Он все еще стоял на мостике, украдкой наблюдая за Вринсом, когда увидел инспектора Йеннингса с листком бумаги в руке. Вид у полицейского был взволнованный.

— Простите. Нам нужно поговорить — не здесь, конечно. Судовой экспедитор только сейчас вручил мне телеграмму, хотя валялась она у него с часу дня.

Вринс, который, несомненно, услышал полицейского, не обернулся и не вздрогнул. Капитан зашел в штурманскую рубку и углубился в чтение.

— Что вы на это скажете?

Телеграмма совершенно сбила Йеннингса с толку.

— Вы полагаете, убийца до сих пор прячется в трюме?

Петерсен перечитал сообщение и выглянул из рубки: «Полярную лилию» неожиданно качнуло так сильно, что он забеспокоился.

— Нет, здесь Эриксена нет. Во-первых, пароход дважды обыскали, причем один раз силами бергенской полиции и со всей возможной тщательностью. Во-вторых, трюмы почти разгружены и не могут больше служить убежищем. В-третьих, Эриксена видели на борту только Катя Шторм и Вринс.

— А вы сами?

— За два часа до отхода я со спины видел человека в сером пальто, и третий помощник сказал мне, что это Эриксен. Но у того было достаточно времени покинуть «Полярную лилию».

— Зачем? Проезд он оплатил, багаж его был на борту…

— Вот именно — зачем? И таких «зачем» немало.

— Докуда он взял билет?

— До Ставангера.

Капитан снова подошел к двери и хмуро спросил лоцмана:

— Люки задраены?

Тот указал ему на горизонте подозрительно светлое серо-аквамариновое пятнышко.

— Но вы ведь проверили их паспорта, — продолжал Петерсен, вернувшись назад.

Инспектор тоже забеспокоился — нет, он, конечно, не предвидел шторм, но усиливающаяся качка рождала в нем смутную тревогу.