Опасный беглец. Пламя гнева, стр. 89
— Спасибо, Гантье, я сейчас сойду.
Гантье постоял ещё, поёжился.
— Холодно у вас, менгер, — сказал он.
— Очень холодно, Гантье, — сказал жилец.
— Тот ящик с углём уже кончился, менгер?
Жилец не отвечал. Он писал согнувшись.
— Поди вниз, Гантье. Я сейчас приду, — сказал жилец.
Минут пятнадцать спустя он сошёл вниз, без пальто и шарфа, весёлый. Гантье видел это по глазам.
Музыканты устраивались за крайним столом.
— Швабскую! — попросил хозяин.
Музыканты сыграли весёлую.
Жилец сидел за столиком в углу.
Он не стучал по столу, не просил ни кофе, ни пива. Он веселел и отогревался в светлом зале, в тепле, в музыке.
Старик музыкант приложил скрипку к подбородку и заиграл, а мальчик отложил бубен и запел старинную фламандскую песню.
За столиками притихли.
— Ещё! — попросил хозяин.
Мальчик пел новую:
Над рейнскою струёю,
Над светлым током волн
Раскинулся по склону
Старинный город Кёльн…
Жилец качал головой в такт песне. Он задумался. Хозяин с участием смотрел на него; он уже привык к тому, что чердачный жилец не спрашивает ни еды, ни пива.
Мы с матушкою жили
На рейнском берегу…
Жилец подсказывал слова.
— Хорошая песня! — вежливо сказал хозяин. — Вы знаете её?
— Это слова Гейне, поэта Гейне, — сказал жилец.
Музыканты кончили песню. Старик наклонился над столиком и пододвинул к себе кружку с пивом. Мальчик укладывал скрипку в футляр.
«Сейчас он пойдёт по столикам с шапкой», — подумал Гантье и увидел, как вдруг забеспокоился чердачный жилец. Он торопливо ощупал карманы.
Мальчик обходил столики. Серебряные монетки, как улов мелкой рыбы, блестели у него в шапке. Через два столика сидел жилец. Он обвёл присутствующих глазами. И весёлость, и задумчивость — всё пропало. Гантье больно кольнуло в сердце, — такое смущённое и несчастное лицо было у него.
— Менгер Деккер! — Гантье тихонько подбежал к жильцу. — Вот у меня есть!
Он положил у его руки двадцать сантимов.
— Спасибо, Гантье! — сказал жилец.
Он бросил монетку в шапку музыканта.
— Спасибо, Гантье, милый, — сказал он ещё раз. — Сегодня я не мог без музыки.
Гантье слышал, как он что-то невнятно пел, взбегая по своей лестнице.
Попозже вечером Гантье ещё раз поднялся к двери чердачной комнаты.
Жилец зажёг, наконец, свою свечу. Он писал быстро, склонясь над подоконником. Он громко говорил и смеялся, один, сам с собой.
— Жилец сошёл с ума! — Гантье в испуге приник ухом к скважине замка.
«Но довольно, мой добрый Штерн!… Теперь я, Мультатули, берусь за перо!…
Знайте же все: яванец стонет под гнётом!…
Я буду протестовать!…»
Жилец кричал.
«Сошёл с ума!… — терзался под дверью Гантье. — Заболел от истощения и холода!…»
— Я буду протестовать против походов и геройских подвигов в борьбе с несчастными людьми, которых насилием принудили к восстанию… в борьбе с жертвами постоянного и подлого разбоя!…
Правда, повстанцы — это бедные, изголодавшиеся люди, а пираты — «почтенные» люди Голландии.
Мне не поверят?
Тогда я переведу свою книгу на те немногие языки, которые я знаю, и на те многие, которым я ещё могу научиться, и я потребую у Европы того, чего не нашёл в Голландии.
И во всех странах мира будут петь песню с припевом:
Между Фрисландией и Шельдой
Лежит пиратская страна.
А если и это не поможет?
Тогда я переведу свою книгу на малайский, яванский, сунданский, альфурский, бугинейский, баттайский языки…
И я научу военным напевам тех мучеников, которым я обещал помочь.
Тебе посвящаю я свою книгу, Вильгельм Третий, король владетель прекрасной страны, островной Индии…
Тебя спрашиваю я: такова действительно твоя воля, чтобы тридцать миллионов подданных именем твоим заставляли голодать и терпеть насилие?…
Жилец стонал. Гантье застучал в двери:
— Менгер!… Что с вами, дорогой менгер?… Может быть, вы…
Но жилец вдруг поднял мальчика к самому потолку чердака, встряхнул в воздухе и поцеловал.
— Гантье! — сказал жилец. — Я кончил свою книгу!
Глава тридцать пятая
ЭТО ЕЩЕ РУКОПИСЬ
— Хорошо написано, — сказал менгер Ван-Леннеп.
— Тем более опасно, — возразил менгер Рошуссен.
— Несмотря на ужасный почерк, на бледные разбавленные чернила, на всё увеличивающуюся слабость зрения, я прочитал её в одну ночь!
— Дроогштоппель!… Это так талантливо!…
— Я так смеялся! — сказал Рошуссен.
— Тем хуже, если талантливо, — хмуро сказал Ван-Леннеп. — Это не рукопись — это бомба, начинённая порохом.
— Пока это рукопись, это ещё никому не приносит вреда.
— Рукопись может стать книгой!…
Оба менгера стояли друг против друга. Они были не похожи друг на друга: Ван-Леннеп — пожилой, в бакенах, с тростью, с лошадиными зубами, в гороховом длиннополом сюртуке старого помещика; Рошуссен — помоложе, гладко бритый, пухлощёкий, в котелке, сдвинутом на ухо, в городском костюме.
— Если эта книга выйдет и получит распространение, — сказал Ван-Леннеп, — позор ляжет на голову нашего короля.
— Если эта книга выйдет, — сказал Рошуссен, — мой табачный контракт в Индонезии может лопнуть.
— Надо принять меры! — сказал Ван-Леннеп.
— Я дам автору приличную сумму денег и попрошу его отказаться от издания.
— А если он не согласится? Он может предложить свою книгу во Франции. Это будет ещё хуже!
Внизу позвонили.
— Вот он идёт!
— Что же вы предлагаете, менгер Ван-Леннеп?
— Начинайте вы. Если у вас не выйдет, тогда я… Я приберёг одну штучку.
— Какую?
Эдвард уже входил. Он был бледен и едва держался на ногах.
За ним прислали через два дня после того, как он оставил свою рукопись для прочтения Ван-Леннепу, известному в Амстердаме покровителю литературы, всеми уважаемому человеку. Прислали для «срочных переговоров».
Эдвард увидел замешательство на лицах обоих менгеров. Ван-Леннеп отошёл к окну. Сердце у Эдварда оборвалось.
«Плохо!» — подумал он.
Конечно, его работа никуда не годится. Это был бред, горячка, наспех подобранные слова. Воспаление мозга от истощения и холода… Рукопись не подошла, это ясно…
Сейчас они ему это скажут, и он уйдёт, и всё будет кончено.
— За мной посылали, менгер Рошуссен, — нетвёрдо начал Эдвард. — Значит… значит, менгеры уже прочли мою рукопись?
Он боялся спросить прямо: понравилась ли она, помогут ли они ему напечатать её.
— Менгер Деккер! — твёрдо сказал Рошуссен. — Я человек прямой и люблю начинать прямо с дела. Сколько вы возьмёте за то, чтобы ваша рукопись никогда не появилась на свет?
— Я не понимаю вас, менгер Рошуссен, — едва выговорил Эдвард. — Моя книга плоха?
— Ваша книга вредна! Она не должна выйти в свет!… Это позор для моей страны!… Это ущерб кофейной и сахарной торговле!… Это опасный бред, за который Голландия может слишком дорого заплатить!
— Понимаю! — сказал Эдвард. — Значит, книга моя не так плоха.
Эдвард сел. Его плохо держали ноги. Он провёл рукой по лбу, точно проверяя себя.
— Никаких денег я не возьму, — сказал Эдвард.
— Что же вы хотите, менгер Деккер? Может быть, место? Приличное место в колониях или здесь? У меня есть связи в Амстердаме.
— Резиденство! — дерзко сказал Эдвард. — Резиденство на Яве!… Любое, в восточной или западной, мне всё равно. Я требую резидентства, в котором мне будут даны все полномочия… Полная свобода проводить реформы, облегчать положение туземцев, как я найду это нужным.