Опасный беглец. Пламя гнева, стр. 17
Ходсон возил эти письма из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Курнаул. Он натер себе до пузырей кожу на ляжках, сжег под солнцем лицо и руки, но пощады у генерала не просил. Ходсон не знал усталости. Охранявшие его сикхи, прирожденные конники, на иных переходах едва поспевали за ним.
Ходсон носился по военным станциям, собирал сведения, налаживал коммуникации. Сикхи бросались, по слову Ходсона, туда, куда он указывал им.
Ходсон сказал сикхам, что мусульмане Дели ополчились на их веру.
— Шах делийский пробует свою силу, — объяснил им Ходсон, — он хочет восстановить свой трон в его прежнем великолепии. Но шах не остановится на Дели. Мусульмане готовят поход на Пенджаб. Они задушат народ сикхов, опоганят их землю, заберут их пастбища и места для охоты. Мусульмане ограбят жилища, осквернят храмы, а женщин увезут к себе и запрут в свою мусульманскую неволю.
Сикхи молча кивали головами. Они верили Ходсон-саибу, он был храбрый воин, он метко стрелял, рубил шашкой как прирожденный конник и, когда говорил с ними, смотрел им прямо в глаза своими светлыми немигающими глазами. Они верили ему. С молчаливой свирепостью они бросались выполнять его приказания. По одному его слову, они снимались с места и неслись вперед.
Ходсон был счастлив. Такой он любил войну: буря, поднимающаяся по слову команды и по слову команды затихающая.
Амбалла — Мирут — Курнаул… Сипаи, разбив оружейные склады, выходили из линий и поднимали знамя восстания. Крестьяне, построившись в отряды и взяв пики, бросали свои деревни и присоединялись к сипаям.
— Убивайте англичан, спасайте страну и веру!…
Власть британской короны объявили низложенной, индусы объединялись с мусульманами в этой народной войне.
Индусы, молясь, возливали воду Ганга, мусульмане клялись на Коране: «Джехад, джехад, священная война!»
Вся Индия поднималась, чтобы навсегда изгнать чужеземцев из пределов страны.
Совет генералов в Амбалле всё еще заседал.
Людей нет. Британская пехота — человек пятьсот, больше не соберешь. Власти на местах растерялись. С военных станций приходят тревожные вести. Оружейные склады под охраной одних лишь инвалидов. Кавалерии мало, лошади измучены. Провианта нет, ничего не готово. В одном месте орудия без людей, в другом — артиллеристы без пушек.
Генералы потели в палатках, курили до теми в глазах и не могли прийти ни к какому решению.
Удивительное дело: все пять генералов, заседавших при штабе, в Амбалле, спустя короткий срок были мертвы. Четыре из них умерли от холеры, и только один — на поле брани.
Этот хоровод смерти открыл сам командующий Ансон. Едва прибыв в Курнаул, он почувствовал недомогание. Вызвали лекаря, в штабе началось смятение.
Симптомы болезни не предвещали ничего хорошего.
— Холера! — определил штабной лекарь.
К полудню Ансон был мертв.
Командование армией временно перешло к следующему за Ансоном по старшинству и чину офицеру, человеку нерешительному и вялому, — генералу Барнарду. Холера и Барнарду приготовила саван, но отсрочила развязку на пять недель.
Военный совет решил соединиться с колонной полковника Вильсона в Мируте и идти на Дели.
Известие об этом Ходсон повез Вильсону в Мирут и привез ровно тридцать часов спустя, не сделав ни одного привала в дороге.
С огромными усилиями колонна Барнарда двинулась дальше.
Повстанцы передвигались быстрее английских регулярных войск: они не были обременены ни штабным багажом, ни походной канцелярией.
Жаркий бой задали войску Барнарда райоты двух безвестных деревень на Курнаульской дороге: в самый разгар дневной жары подожгли по обеим сторонам шоссе соломенные хижины своих селений. И на британцев обрушились сразу ружейный огонь, дыхание пожара и невыносимый жар полуденного индийского солнца.
Не столько солдат погибло от пуль, сколько легло на дороге от солнечного удара.
Всё же колонна Барнарда двинулась дальше и после двух мучительных переходов соединилась с колонной Вильсона.
Восьмого июня 1857 года, почти месяц спустя после занятия Дели восставшими полками, британцы разбили палатки своего лагеря за грядой невысоких холмов на север от городской стены.
Так начались бои за Дели.
Часть вторая
ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В ДЕЛИ
Глава тринадцатая
ДЖЕННИ ГАРРИС
Сырым и сумрачным мартовским утром старое транспортное судно «Оливия» отвалило от деревянных стен Арсенальной набережной в Лондоне. Две полевые батареи везла на борту «Оливия» и стрелков Восемьдесят восьмого ее величества пехотного полка — регулярное годовое пополнение Королевской армии в Индии.
«Оливия» торопилась: капитан хотел обогнуть мыс Доброй Надежды, до того как наступит период бурь и жестоких штормов у мыса.
На борту военного транспорта был необычный пассажир — девочка двенадцати лет, Дженни Гаррис. Дженни ехала в Индию к отцу, полковнику Гаррису.
Капитан «Оливии» уступил Дженни каюту своей жены, и Дженни нравилась ее маленькая каюта с круглым оконцем и с подвесной койкой, которую вечером спускали, а на утро подтягивали под самый потолок. В сильную качку подвесная постель Дженни отчаянно моталась из стороны в сторону и едва не ударялась о металлические скрепы стен. Детей, кроме Дженни, на судне не было, и девочка сильно грустила вначале. Она не любила ни рукодельничать, ни шить, а разговаривать со взрослыми не смела. Дженни бродила по судну, скучала, глядела на море, а иногда плакала, забравшись в подвесную койку своей маленькой каюты.
Майор Бриггс, старый офицер колониальной службы, начальник всего воинского состава на «Оливии», считал себя и свой состав на мирном положении, а потому весь день пил ром и брэнди, запершись у себя в каюте, или поднимался на палубу стрелять морских чаек, летевших за кормой. Капитан Генри Бедфорд рома не пил, не читал книг, скучал безбожно всю дорогу и за обеденным столом подолгу рассказывал соседям о своем уютном доме в Бомбее, у Малабарского холма, где в большом бассейне в саду плавают удивительные рыбы, полосатые и звездчатые, тридцати четырех тропических пород. Бедфорд возвращался из Лондона в Индию после долгосрочного отпуска.
«Оливия» шла проливом, навстречу западному ветру, навстречу океанской волне. Маленькие острокрылые чайки летели за ее кормой и кричали резкими голосами.
На рассвете тусклого мартовского дня, ветреного и бурного, они вышли из пролива в океан, в жестокую качку Атлантики.
В этот рейс на «Оливии» был еще один необычный пассажир: невысокий человек в гражданском платье, с несколько странным для европейца цветом лица, в белой войлочной шляпе шотландского горца. При нем была собака Сам — уродливая, черная, с пригнутой книзу тяжелой квадратной мордой, со злобным взглядом исподлобья и короткими кривыми ногами.
Человек в шотландской шляпе — его звали Аллан Макферней — постоянно носился по палубе с плотно набитым кожаным дорожным мешком и всё хлопотал о том, чтобы этот мешок как-нибудь невзначай не подмочило водою.
Оба старших офицера, Бедфорд и Бриггс, с первого дня невзлюбили Макфернея.
— Заметили ли вы, Бриггс… — с беспокойством спросил капитан Бедфорд майора еще в первый день плавания. — Заметили ли вы, дорогой Бриггс, какая у этого человека шляпа?
— Заметил, Бедфорд! Безобразная шотландская шляпа.
— А фамилия, — сказал Бедфорд, — вы приметьте, какова фамилия; Макферней…
— Бесспорно, — сказал майор, — этот человек — шотландец.
— И значит, — не джентльмен. Шотландец не может быть настоящим джентльменом.
— Никогда! — с глубоким убеждением сказал майор Бриггс. — А цвет его кожи, Бедфорд!…
— Да, — сказал Бедфорд, — удивительная окраска кожи.
— Это не загар. Это печень…
— Конечно, — сказал Бедфорд. — Печень. Этот человек долго жил в тропиках.
— Представьте себе, Бедфорд, он пешком исходил всю Индию и весь ближний Восток. Мне рассказал об этом помощник капитана…