Просто вдвоем, стр. 4

– Наверное, те из вас, для кого мой предмет не является основным, задаются вопросом: зачем нам вообще нужна эта экономика? – сказал Хеллер.

Я вздохнул, потому что заранее знал ответ. Весь курс лекций я успел выучить наизусть.

– Экономика нужна затем, чтобы вы, когда останетесь без работы, хотя бы поняли, почему это произошло.

Как и следовало ожидать, по аудитории пробежал недовольный гул. Я сам еле удержался, чтобы не закатить глаза, в четвертый раз выслушав одну и ту же остроту. Но Джеки улыбнулась (со своего места я видел ее щеку и уголок рта).

Значит, ей нравились бородатые шутки.

А парень ее был из тех, кто разочарованно заныл.

На тот же день был назначен мой семинар. Первый за семестр. Недели две после начала учебы большинство студентов и в ус не дует, даже если у них уже появляются «хвосты». Поэтому я не ждал, что на моем дополнительном занятии соберется толпа. Я вообще не был уверен, придет ли на него хоть кто-нибудь.

Когда я только начал работать ассистентом у Хеллера, на первый семинар семестра явилась всего одна студентка – соседка той, с кем я переспал двумя неделями раньше. Саму ту девушку я почти не помнил, хотя мы и провели вместе пару часов. А вот подружку узнал сразу, потому что над кроватью у нее красовалась доска, вся увешанная эксгибиционистскими фотками, и они меня немного… отвлекали. Казалось, что я занимаюсь сексом в присутствии полуголых зрительниц. Было дико неловко. Интересно, что эта нимфоманка делала со своими фотографиями, когда к ней приезжали родители? Завешивала их таблицей Менделеева или портретом Эйнштейна?

Итак, на своем первом занятии я чертил графики, объясняя разницу между смещением кривой спроса вниз и падением спроса одной-единственной студентке, которая даже не подозревала о том, что я видел ее топлес. Я не мог смотреть ей в глаза, да и вообще не мог на нее смотреть, а больше было не на кого. В общем, хоть сквозь землю провались.

Ну а на этот раз ко мне пришли четыре человека, и все они очень удивились тому, что их так мало. Ни Кеннеди Мура, ни Джеки Уоллес среди них не оказалось. Я почувствовал одновременно облегчение и разочарование, хотя и то и другое было совершенно безосновательно.

– Я работаю ассистентом доктора Хеллера уже третий семестр, – сказал я, обратившись к своим слушателям, которые расселись за первыми столами в крошечной аудитории. На меня сосредоточенно уставились четыре пары глаз. – В прошлом году все, кто посещал мои дополнительные семинары весь семестр два или три раза в неделю, получили на экзамене А или В.

Глаза слушателей расширились. Судя по всему, ребята решили, что я волшебник. Не ввел ли я их в заблуждение? Если честно, то на мои занятия чаще всего ходили круглые отличники. Такие студенты пропускают лекции и семинары только по случаю срочной операции или чьей-нибудь смерти, все читают от корки до корки, знают ответы на вопросы в конце каждого параграфа и делают все дополнительные задания. Учеба для них главное, и в большинстве своем они вполне справились бы с курсом экономики без моей помощи.

Как бы то ни было, эти статистические данные помогли мне не остаться без работы, и я воспользовался возможностью ими блеснуть.

Каждую неделю мои ассистентские обязанности отнимали у меня около пятнадцати часов, включая сами семинары, а также подготовку к ним, присутствие на лекциях и индивидуальные консультации, которые я проводил очно и по электронке. То, что я за это получал, покрывало четверть стоимости моего обучения. Две другие мои работы приносили больше денег (я следил за порядком на университетской парковке и стоял за прилавком в кафетерии «Старбакс»), но помогать Хеллеру было как-то спокойнее.

Во всяком случае, пока я не встретил ее.

Глава 3

Лэндон

Отец как будто не замечал, что я бросил хоккей. А еще он не замечал, что я отдалился от друзей и замкнулся в себе. Он только каждый день присылал за мной в школу водителя, да и то потому, что я сам, выходя из машины в первое утро после похорон, спросил, как мне добраться домой.

Глаза отец прятал под солнечными очками, и я не видел той боли, которая обжигала его каждый раз, когда он сталкивался с тем, что мамы больше нет и кто-то другой должен делать те вещи, которые всегда делала она. Именно она забирала меня из школы, потому что оттуда до дома было двадцать пять минут езды на машине или на метро, куда мне до сих пор не разрешали спускаться одному, а потом еще и несколько кварталов пешком.

Я хотел предложить: «Мне уже тринадцать, я вполне смогу добраться сам», – но отец сказал:

– Я… пришлю за тобой шофера. Ты ведь освобождаешься в три?

– В половине четвертого, – поправил я, закидывая на плечо рюкзак и выходя из машины. Я почувствовал, как внутри меня закипает злоба, и с трудом ее подавил.

В то время года по утрам уже бывало прохладно, хотя еще и не настолько, чтобы изо рта валил пар. Дети, которых привезли пораньше, болтались у крыльца в ожидании первого звонка, а кто-то еще только вылезал из родительских машин. Ни те ни другие не торопились войти в здание. Как только я появился, все головы повернулись в мою сторону. Родители вместо того, чтобы поскорее отъехать, продолжали стоять у обочины. Их глаза были похожи на десятки маленьких лампочек.

– Лэндон? – Я обернулся на голос отца, смутно надеясь, что он позовет меня обратно в машину и отвезет домой или к себе на работу. Я бы обрадовался чему угодно, лишь бы не оставаться здесь. – У тебя есть ключи от дома? – Я кивнул. – За тобой приедут к половине четвертого. Я вернусь рано. Самое позднее в половине шестого. – На скулах у него проступили желваки. – Как только войдешь в дом, закройся на замок. И проверь окна.

Я еще раз кивнул и захлопнул дверцу. Отец бросил на меня взгляд через стекло, и у меня снова перехватило дыхание от безумной мысли, что он, может быть, все-таки разрешит мне не оставаться здесь. Но он поднял на прощание руку и уехал.

Про хоккей я ему ничего не сказал. Просто бросил занятия. Когда мне наконец позвонил тренер, я отказался вернуться в команду. Тот возразил, что тренировки, возможно, помогут мне отвлечься и что я могу не переживать, если потерял форму, – постепенно я все наверстаю. Ребята будут рады меня поддержать. Кто-то из них даже предложил нарисовать на наших шлемах или вышить на рукавах мамины инициалы. Я слушал молча. Ждал, когда же тренер поймет, что я не стану с ним спорить. Но и на тренировку не приду.

Не знаю, продолжал ли отец платить за хоккей, или ему перестали посылать счета. Мне было наплевать.

До того кошмарного дня (теперь все делилось для меня на «до» и «после») мне нравилась одна девочка. Ее звали Есения. С конца прошлого учебного года мы с ней не виделись, хотя и перебросились за лето несколькими эсэмэсками, а еще обменивались загадочными фразами в социальных сетях. Это было все равно что флиртовать друг с другом при помощи семафора. «Клевое фото! Супер! Особенно глаза» – так она написала, когда я выложил снимок, который мама сделала на пляже возле дедушкиного дома. Я стоял на закате у кромки моря.

По поводу этой фотографии я получил десяток комментариев, но Есения была единственной, чьи отзывы меня действительно интересовали. И это сообщение оказалось самым смелым из всего, что мы друг другу сказали.

За лето я вырос, чему ужасно обрадовался, потому что в седьмом классе мы с Есенией были примерно одинаковые, а девчонки придают таким вещам большое значение: хотят носить каблуки и при этом не быть выше кавалера. Я прибавил три дюйма и не собирался на этом останавливаться. Ведь у отца рост шесть футов с лишним – больше, чем у обоих моих дедов.

Есения была единственной дочерью посла Сальвадора – красивой смуглой девочкой с блестящими, коротко остриженными черными волосами. Во время обеда ее огромные карие глаза следили за мной с другого конца столовой. Семья Есении жила в особняке за Дюпон-Серкл [2]. После каникул я уговорил маму разрешить мне одному съездить туда на метро, но все не мог набраться храбрости, чтобы напроситься к Есении в гости.