Новая жизнь Димки Шустрова, стр. 21
— Но я буду навещать вас. Обязательно буду, — добавила Надежда Сергеевна. — А ты, Дима, в июле побудешь в лагере.
— Вот так-так! Горестно всплеснула руками Елена Трофимовна. — Они уже все обдумали, обсудили. Нас не спросили только!
— Мама, довольно на сегодня. Я очень устала… А это… — Надежда Сергеевна взяла со стола счетную машинку, — ладно, Дима, пусть у тебя останется. Как память о твоем отце и его странной, ломаной жизни, поломавшей судьбу еще двоим людям.
Надежда Сергеевна ушла в свою комнату, но тотчас вернулась и положила перед Димкой письмо.
— Персонально на твое имя. В ящике лежало. Я не вскрывала, не волнуйся. Уважаю тайны других… В отличие от некоторых шпионов, которые следят за чужими домами! — И, улыбнувшись, погрозила Димке пальцем.
Одни
Провожать Любчика на вокзал Димка не ходил. Отправлялся его друг тем же шестичасовым поездом, каким уезжала на юг и Марина. Но тогда их всех повез на своей машине Дмитрий Васильевич. И хотя жалко было, что Марина уезжает, но чувствовали они себя непринужденно, и было им весело.
А тут Любчика и его мать отвозила на вокзал служебная машина отца. Шофер был очень суров на вид, ничего не говорил. Он молча вынес вещи на улицу и даже не стал укладывать их в багажник — поставил сзади, где садятся пассажиры. Только для одного Любчика и осталось место на заднем сиденьи. Впрочем, и так было ясно: с другом Димке надо прощаться здесь, у подъезда. Они и попрощались. Пожали друг другу руки, улыбнулись сконфуженно, и Димка, чтобы уж совсем-то не было грустно, слегка побоксировал Любчика кулаком и сказал:
— Давай, накачивай мускулы.
В ответ Любчик радостно кивнул и сел в машину.
Это было в начале шестого, а сейчас вздрагивающая секундная стрелка на телевизионном экране проворно приближалась к верхней отметке — 21 час.
— Дима, — сказала с кушетки бабушка, — хватит тебе его смотреть, голова разболелась.
Ну что ж, можно и выключить. И правда, почти три часа просидел у телевизора. И фильм-то неинтересный — одни разговоры, и смотреть не надо бы. А вот сидит и сидит, от нечего делать. А чего делать? Бабушка и то, уж как любит на кухне возиться, а вот все деда переделала, и легла на кушетку.
Спать не хочется Димке. Чего же спать — за окном еще светло. Хотя, конечно, и на улицу не пойдешь — поздно.
За маминой дверью — тишина. Мама днем, около четырех часов, позвонила из редакции. Разговаривал с ней Димка.
— Димочка, — сказала она, — не ждите меня сегодня. Слышишь?.. Не сердись, родной. Все будет хорошо. Гуляй. Ты уже пообедал?
— Да, — ответил он.
— Умник. С мячом побегай. Путевку в пионерский лагерь я тебе достану. Обещают… Димочка, кончаю говорить, тут пришли. До свидания, родной. Я тебе позвоню.
— А когда? — спросил он.
— Не знаю. Как получится. Там ведь телефона нет, ты знаешь… Но не беспокойся. Все будет хорошо.
— А бабушку не позвать?
— Димочка, тут люди… До свидания. Будь умником…
Димка посмотрел на серый, померкший экран телевизора, на бабушку, на кота, свернувшегося калачиком у нее в ногах.
— Бабушка, тебе свет не мешает?
— Потуши. Подремлю немного.
Он нажал кнопку выключателя, лампы в зеленых рожках люстры погасили — в комнате едва-едва видно. Димка открыл мамину дверь.
С минуту ходил по комнате. Рассматривал знакомые мамины вещи. Потом присел перед ее туалетным столиком. Расческа лежит, губная помада, красная ватка — мама губы вытирала. Димка посмотрел на себя. Собственная унылая физиономия, отраженная сразу в трех зеркалах, ему не понравилась, и он пересел за другой стол — письменный. Слева — бумаги, справа — пишущая машинка, которую мама, когда работает, ставит на стул с подложенными газетами.
Нет мамы, и машинку скоро заберет. Димка снял крышку футляра, вставил чистый лист, подумал и, разглядывая на вогнутых пуговках белые буквы, неумело, прямым указательным пальцем, четыре раза ударил по клавишам. На листке отпечаталось: «мама».
А больше ничего печатать не стал. Послушал тишину в квартире, вздохнул. Потом из пухлой стопки исписанных листов взял верхний. Смотрел, щурился, несколько слов удалось прочитать. Как она разбирает свой почерк?.. То ли дело у Марины буковки — круглые, ровные, как здесь на машинке.
Димка достал из кармана джинсов сложенный вдвое конверт. Уже четыре раза за эти дни перечитывал письмо Марины. Почти наизусть помнит. И все же снова вынул из конверта листок.
«Дима, здравствуй!
Целую неделю Черное море ласкает меня на своих теплых, зеленых волнах. (В этом месте Димка каждый раз улыбался: он-то мысленно ведь так и представлял эту картину.) Погода стоит очень хорошая. Я плаваю, по оценке бабушки, уже на «4». А бабушка плавает замечательно! Раньше у нее был первый разряд по плаванию. Вчера было очень тихое море, и мы с бабушкой доплыли до красного буйка. Я совсем не боялась. С бабушкой не страшно. Она бы и взрослого человека могла спасти.
Здесь есть один смешной мальчик, Аликом зовут, в шестой класс перешел. Он каждый день приходит сюда с дедушкой. Сегодня Алик нырнул с камнем и целую минуту сидел под водой. А у меня так не получается, я не могу долго сидеть под водой. Потому что в груди больно. И вообще, не хочу. А еще Алик ходит на руках. Идет, идет, и прямо в море заходит.
А буек, к которому мы с бабушкой вчера плавали, похож на парус, как на сёрфинге (я узнала: можно говорить и сокращенно). Я уже несколько раз видела, как вдали проплывали сёрфинги. Красиво! Волны, парус, и человечек стоит.
Остановились на квартире, где и раньше жили. Но если захочешь написать мне письмо, то пиши просто: «Крым. Мисхор. До востребования». К почтовому отделению мне сбегать три минуты. До свидания, Дима. Передай привет своему другу А. Марина».
Дочитал Димка письмо и закрыл глаза. Ясно-ясно все представил. И саму Марину возле буйка, и далекий парус с человечком. Хорошее письмо. Только чего этот Алик все крутится там? Перед Мариной, что ли, выставляется? Водолаз, клоун! На руках ходит!
Надо все-таки научиться ходить на руках. Собирался днем, да забыл. Не сейчас ли попробовать?.. Но раздумал — тесно здесь, еще разобьет что-нибудь. И поздно. Завтра обязательно поучится.
Димка снова закрыл глаза, но почему-то не Марину на волнах представил, а Любчика. Сейчас на полке лежит, наверно, мечтает поскорее приехать. И думает, как бы Марину увидеть. Тоже что-нибудь демонстрировать станет. Он такой — упрямый. Своего добьется…
Больше о Любчике Димка ничего подумать не успел — помешали странные звуки, доносившиеся из другой комнаты.
Он подошел к двери, послушал и догадался: бабушка плачет.
— Ну чего ты, не надо. — Димка тронул ее за плечо. — Слышишь?
— Димушка, — всхлипнула Елена Трофимовна, — одни мы остались. Не нужны ей… Ушла. Тут ей, что ли, плохо было? В тепле, уюте. В квартире я приберу, все сготовлю, на стол подам — ешь, доченька, тепленькое, вкусненькое. Всю жизнь о ней заботилась. Еще Коля у меня был, сыночек, три годочка всего пожил. Вот после него только о Надюше и думала. Ночей, бывало, не сплю. Она в первые годочки тоже всякими болезнями переболела. И годы были трудные — после войны. Какое питание?.. Помню — ангина ее свалила. Такие в горле нарывы, ну, дышать не может. Вижу: погибает ребеночек — посинела, глазки закатила, на губах пузырики. Я и тормошу ее, и переворачиваю, и палец в ротик сую, чтобы воздух продохнула, да нарывы, может, полопаются. Всю ночь маялась с ней. И тепленьким чайком с мятой поила. К утру полегчало. Хорошо задышала. Это нарывы-то, значит, прорвались.
Бабушка снова всхлипнула, погладила внука.
А Димка и сам не заметил, как под глазами у него повлажнело.
— А вырастила, — вздохнула бабушка, — какая теперь за все благодарность? Про все забыла. И нас забыла…
Круг интересов
Писем в своей жизни Димка еще не писал.