Второе признание (сборник), стр. 49
Вульф вытащил из ящика стола бумагу.
– Я хочу, чтобы вы это подписали. Данный документ был напечатан мистером Гудвином сегодня вечером, перед вашим приходом. Он датирован сегодняшним числом. Здесь написано: «Я, Уэбстер Кейн, настоящим удостоверяю, что подписанное мною двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок девятого года заявление, в котором я признаюсь, что, находясь за рулем автомобиля, случайно сбил насмерть Луиса Рони, не соответствует действительности. Я подписал его по настоянию Джеймса Сперлинга-старшего, а теперь отрекаюсь от него». Арчи!
Я встал, забрал у него документ и протянул Кейну, но тот не шелохнулся. Выдающийся экономист серьезно влип, и по его лицу было видно, что он это понимает.
– Уберите последнее предложение, – потребовал Сперлинг. – В нем нет никакой необходимости.
У него тоже был не самый счастливый вид.
Вульф помотал головой:
– Само собой, вам это не нравится. Придется смириться. На суде вы не сможете отпереться, так зачем же увиливать теперь?
– О господи! – Сперлинг был чернее тучи. – На суде! Черт меня побери, если все это не спектакль! И кто тут Рейнолдс?
– Я скажу вам не раньше, чем мистер Кейн подпишет этот документ… А вы его засвидетельствуете.
– И не подумаю.
– Да, сэр, засвидетельствуете. Вся эта заваруха началась, когда вам взбрело в голову разоблачить коммуниста. Вот он, ваш шанс. Неужто вы им не воспользуетесь?
Сперлинг свирепо взглянул на Вульфа, на меня, наконец, на Кейна. От ангельской улыбки, подумал я, не осталось и следа. Миссис Сперлинг что-то пробормотала, но никто не обратил на нее внимания.
– Поставь подпись, Уэб, – прорычал Сперлинг.
Кейн машинально протянул руку. Я дал ему журнал – подложить под бумагу – и свое перо. Он поставил крупную, размашистую подпись, и я передал документ председателю правления. На его подпись стоило посмотреть: «Джеймс У. Сперлинг» с таким же успехом можно было принять за «Лоусон Н. Спифшилл». Но я, и глазом не моргнув, забрал у него бумагу и вручил ее Вульфу, который мельком взглянул на подписи, положил документ под пресс-папье и вздохнул:
– Позови их, Арчи.
Я подошел к двери, ведущей в гостиную, и крикнул:
– Заходите, господа!
Я бы не пожалел пяти долларов, чтобы узнать, сколько времени и усилий они потратили, стараясь хоть что-нибудь расслышать из-за звуконепроницаемой двери. Это было невозможно. Они вошли, каждый сообразно своему характеру. Харви, сконфуженный и сразу ощетинившийся в присутствии стольких капиталистов, подошел к столу Вульфа, обернулся и смерил каждого тяжелым пристальным взглядом. Стивенса же интересовал только один человек – тот, которого он знал под именем Уильяма Рейнолдса; остальные в его глазах были лишь марионетками, не исключая и окружного прокурора. Его взгляд тоже был тяжел и пристален, но видел лишь одну мишень. Оба не пожелали занять отведенные им места.
– Пожалуй, – начал Вульф, – обойдемся без светских условностей. Один из вас прекрасно знает этих господ; у других вряд ли возникнет желание с ними знакомиться, да и они сами не жаждут вам представляться. Это высокопоставленные члены американской Компартии, не скрывающие своего членства в ней. В моем распоряжении имеется документ, подписанный этими господами сегодня вечером, – он помахал бумагой, – на котором наклеена фотография одного человека. Текст документа, написанный рукой мистера Стивенса, гласит, что человек, изображенный на снимке, уже восемь лет является коммунистом и зовут его Уильям Рейнолдс. Хотя бумага эта вполне убедительна сама по себе, мы с этими господами решили, что будет правильно, если они тоже придут сюда, чтобы лично опознать Рейнолдса. Вы как раз смотрите на него, не так ли, мистер Стивенс?
– Да, – ответил Стивенс, с холодной ненавистью уставившись на Уэбстера Кейна.
– Ах ты, иуда проклятый, – глухо проговорил Харви, также обращаясь к Кейну.
Растерянный и ошеломленный экономист молча переводил взгляд со Стивенса на Харви и обратно. Чтобы сделать первое признание, ему пришлось говорить, писать и подписываться, на этот раз он обошелся без слов. Его потрясенный вид все сказал за него, и каждый присутствующий мог убедиться в этом своими глазами.
– Уэб! – простонал Сперлинг. – Ради всего святого… Уэб!
– Вы потерпели крах, мистер Кейн, – ледяным тоном промолвил Вульф. – Теперь вам никто не поможет. Вы погибли как Кейн, потому что отныне на вас стоит клеймо коммуниста. Вы погибли как Рейнолдс, потому что ваши товарищи продали вас с потрохами, как могут продать лишь они. Вы погибли даже как двуногое животное, ведь вы совершили убийство. Последнее разоблачение – дело моих рук, остальное не так уж существенно. Дело закончено, и слава богу, потому что оно было нелегким. Он ваш, мистер Арчер.
Мне не потребовалось быть начеку, чтобы предотвратить возможные инциденты, ведь рядом были Бен Дайкс и Пэрли Стеббинс, а уж они не зевали. К тому же у меня было еще одно дело. Я придвинул к себе телефонный аппарат, набрал номер редакции «Газетт» и попросил Лона Коэна.
– Арчи? – В его голосе звучало отчаяние. – Выпуск уходит в печать через двадцать минут! Ну, что там?
– Порядок, сынок, – покровительственно ответил я. – Отправляйте.
– Без изменений? Уэбстер Кейн? Он арестован?
– Все по плану. За качество материала мы отвечаем. Да, кстати: если кого интересует место ведущего экономиста, у меня на примете есть вакансия.
Глава двадцать третья
Было уже далеко за полночь, и все разошлись, лишь Джеймс Сперлинг все еще торчал у нас. Он сидел в красном кожаном кресле, грыз орехи, пил виски и осмысливал произошедшее.
Разумеется, главное, что держало его здесь, была потребность восстановить пошатнувшееся самоуважение, прежде чем он поедет домой и ляжет в постель. Впрочем, после ужасного потрясения, которое он пережил, узнав, что столько лет пригревал на груди змею, это было не так-то просто. Кажется, чувствительнее всего его задел эпизод с первым признанием – тем, которое Кейн подписал под его нажимом. Он сознался, что самолично набросал черновик, – считал, что это настоящий шедевр, гордиться которым вправе даже председатель правления; и вот теперь выяснилось, что все это, за исключением крошечной детали (в действительности Рони, когда его задавила машина, не стоял, а лежал), было абсолютной правдой! Неудивительно, что это с трудом укладывалось у него в голове.
Сперлинг настоял на том, чтобы прокрутить все с самого начала. Даже пожелал знать, видел ли Кейн, что Рони вылил выпивку с подсыпанным в нее снотворным в ведерко со льдом. Разумеется, на этот вопрос мы ответить не сумели. На остальные Вульф отвечал охотно. Например, зачем Кейн подписал отказ от первого заявления, где утверждалось, что он сбил Рони ненамеренно? Затем, объяснил Вульф, что так велел ему сам Сперлинг. Последние надежды преступника были связаны с решимостью до последнего играть роль Уэбстера Кейна. Правда, не успел он и глазом моргнуть, как эти надежды развеялись под холодными злобными взглядами его бывших товарищей, но ведь он этого еще не знал, когда брал перо, чтобы поставить свою подпись.
Когда Сперлинг наконец откланялся, он уже немного пришел в себя, но я подозревал, что ему предстоит провести немало бессонных ночей, прежде чем кто-нибудь снова увидит его ангельскую улыбку.
На этом все и закончилось, не считая последствий. Любое дело об убийстве, словно воздушный змей, за которым волочится хвост, имеет последствия. Данное дело повлекло за собой три последствия: одно из них носило общественный характер, а два других – частный.
Итак, первое: в начале июля было объявлено, что контракт с Полом Эмерсоном радиостанцией продлен не будет. Мне посчастливилось узнать об этом чуть раньше, потому что я присутствовал при телефонном разговоре Вульфа с Джеймсом Сперлингом, который позвонил неделей раньше, чтобы сказать, что Корпорация континентальных шахт благодарит его за своевременное удаление из ее внутренних органов коммунистической опухоли и с радостью оплатит любой счет, если таковой будет выставлен. Вульф ответил, что охотно прислал бы счет, но не знает, как его озаглавить, а Сперлинг спросил, в чем заключается трудность. В том, ответил Вульф, что счет должен быть оплачен не долларами, а натурой. Сперлинг поинтересовался, что он имеет в виду.