Всадник без головы (худ. Н. Качергин), стр. 41
Глава XLII
КОРШУНЫ СЛЕТАЮТСЯ
Стая черных коршунов, кружащих над прерией, — картина обычная для южного Техаса, и тот, кто путешествовал здесь, конечно видел это зрелище.
Слетевшись в стаю целой сотней, они описывают в воздухе широкие круги или же вьются спиралью; то спускаются вниз, почти касаясь травы или макушек деревьев, то вдруг взвиваются вверх на распростертых неподвижных крыльях. На фоне неба отчетливо видны их черные силуэты.
Путешественник, который увидит это зрелище впервые, невольно остановит свою лошадь, чтобы понаблюдать за птицами. Даже тот, для кого стаи коршунов не новость, не может пройти мимо, не задумавшись: для чего собрались эти хищники? Они кружат неспроста. Они чуют добычу.
И увидит ли путешественник или нет, но он знает, что на земле, как раз на том месте, над которым кружат хищники, лежит сраженный зверь или, быть может, не зверь, а человек, мертвый или умирающий.
Наутро после той мрачной ночи, когда три всадника пересекли равнину, можно было видеть, как стая черных коршунов спускалась над лесом, как раз в том месте, где просека делала поворот. На рассвете еще ни одного коршуна не было видно. Но не прошло и часа, как сотни коршунов уже парили здесь на широко распростертых крыльях; мрачно вырисовывались их черные тени над яркой зеленью леса.
Недаром кружили коршуны.
В лесу на расстоянии четверти мили от лужи крови, известной уже читателю, лежал на земле человек — юноша с прекрасным лицом, не искаженным смертью.
Умер ли он?
На первый взгляд каждый подумал бы, что он умер. Положение тела и выражение лица не оставляли в этом сомнения.
Он лежал на каменистой земле, тяжело раскинув руки и ноги, как будто потерял способность владеть ими.
Недалеко рос огромный дуб, но он не защищал юношу своей тенью, а белая панама лишь слегка прикрывала голову, и лучи солнца, только что начавшие проникать в рощу, скользили по бледному лицу, обращенному к небу.
Умер он или нет?
Судя по поведению коршунов, можно было подумать, что умер.
Но на этот раз инстинкт обманул хищников: распростертый человек приоткрыл глаза.
Лучи ли солнца, светившие ему прямо в лицо, вызвали это, а может быть, отдых вернул его к жизни, но глаза открылись, и юноша пошевелился.
Вскоре он немного приподнялся, опершись на локоть, и посмотрел недоумевающе вокруг себя.
Коршуны взвились высоко в воздух.
— Умер я или жив? — прошептал юноша. — Сон это или правда? Что это? Где я?
Солнечный свет ослеплял его. Он не мог смотреть, пока не защитил глаза рукой, но и тогда видел все как в тумане.
— Деревья надо мной, вокруг меня… Камни подо мной… Как я попал сюда?.. Ах, вспоминаю! — сказал юноша после короткого размышления. — Я ударился головой о дерево. Вот оно. Вот тот самый сук, который выбил меня из седла… Левая нога болит… Что это? Неужели она сломана?
Юноша попытался встать, но это ему не удалось: больная нога отказывалась служить — она сильно распухла в колене.
«Где же лошадь? Ушла, конечно. Теперь она уже, наверно, в конюшне Каса-дель-Корво. Мне о ней нечего беспокоиться. Я не мог бы сесть на нее, если бы она даже и стояла здесь рядом… О боже, что это было за зрелище! Неудивительно, что лошадь испугалась… Что же мне делать? Моя нога, должно быть, сломана. Без посторонней помощи я не могу двинуться с места. Разве можно надеяться, что кто-нибудь придет сюда?.. Ух, эти мерзкие хищники! Они вытягивают свои клювы, как будто уже не сомневаются в том, что я умер!. Долго ли я здесь лежал? Солнце поднялось не очень высоко, а я сел в седло на рассвете. Наверно, я пролежал без сознания целый час. Дело скверное. Нога, повидимому, сломана, хирурга здесь нет… Каменистая постель посреди техасских джунглей… Заросли кругом тянутся на много миль — нечего и думать самому отсюда выбраться. А человек сюда не придет. Волки на земле и коршуны в воздухе… И как это я поехал, не подобрав поводья?»
Лицо молодого человека омрачилось. Оно становилось все мрачнее и мрачнее, по мере того как он осознавал опасность своего положения.
Еще раз он попробовал встать на ноги, с большим трудом поднялся, но тут же обнаружил, что служить ему может только одна нога — на другую нельзя было ступить.
Пришлось опять лечь.
Так он пролежал без движения еще два часа. Время от времени в лесу раздавался его крик, взывающий о помощи. Кричал он до тех пор, пока не убедился, что его все равно никто не услышит.
От крика у него пересохло в горле и мучительно захотелось пить. Жажда все росла, пока не заглушила все остальные ощущения, даже сильную боль в ноге.
«Я погибну от жажды, если только останусь здесь, — думал раненый. — Надо напрячь все силы и добраться до воды. Насколько я помню, здесь где-то недалеко должен быть ручей. Я доберусь до него хотя бы ползком — на коленях и руках».
— На коленях? Но ведь одно колено у меня никуда не годится. Что же делать? Все равно надо попробовать — чем дольше я пробуду здесь, тем будет хуже. Солнце начинает палить. Оно уже жжет мне голову. Я могу потерять сознание, и тогда — волки, коршуны…
Он вздрогнул от ужасной мысли и замолчал.
Через несколько минут раненый заговорил:
— Если бы только я знал дорогу! Я помню ручей довольно хорошо. Он течет по направлению к меловой прерии — на юго-восток отсюда. Попробую взять это направление. К счастью, я могу теперь ориентироваться по солнцу. Только бы хватило сил!
С этими словами раненый стал ползком пробираться через заросли. Он полз по каменистой земле, словно ящерица, волоча больную ногу.
Ему часто приходилось останавливаться, чтобы отдохнуть и собраться с силами. Ведь нелегко путешествовать в таком неестественном для человека положении — на коленях и на руках, в особенности когда одно из коленей отказывается служить.
Юноша продвигался медленно, но и это доставляло большое страдание. И тем мучительнее было это путешествие, что раненый не знал, движется ли он в правильном направлении или, может быть, все его усилия напрасны.
Только угроза смерти заставляла его продолжать этот путь.
Раненый прополз уже около четверти мили, и тут мелькнула у него мысль, не сможет ли он продвигаться другим способом.
«Хорошо бы попробовать поковылять на ногах. Только для этого нужен костыль… О, да ведь нож со мной! А вот и подходящее деревце — карликовый дуб».
Раненый вытащил из-за пояса охотничий нож, срезал деревце и сделал из него костыль. Опершись на костыль, юноша встал на ноги и продолжал свой путь, придерживаясь, как и раньше, юго-восточного направления.
Он ориентировался главным образом по солнцу. Лесные заросли часто сбивали его с пути, так как приходилось кружить, пробираясь по прореженным местам. Некоторые указания он искал в рельефе местности, зная, что ручей должен протекать где-то в ложбине.
Так, понемногу пробираясь вперед, часто останавливаясь для отдыха, юноша наконец преодолел милю пути. Тут он заметил следы зверей. Следы были едва видны, но шли по прямому направлению. Повидимому, это была тропа к водопою — к какому-нибудь ручью, пруду или роднику.
Не обращая больше внимания ни на солнце, ни на откосы и ложбины, раненый поспешил по звериным следам. Время от времени он возвращался к своему первому способу передвижения — полз на четвереньках, так как идти, опираясь на костыль, было очень утомительно.
Но скоро радостное настроение сменилось разочарованием: звериная тропа кончилась, она привела на поляну, окруженную густой стеной зарослей. Юноша понял, что водопой был не здесь, а на противоположном конце тропы.
Ничего не оставалось делать, как повернуть обратно.
Подгоняемый жаждой, раненый напрягал свои последние силы, но с каждой минутой их становилось все меньше. Деревья, между которыми приходилось пробираться, почти не давали тени — это были по большей части акации с ажурной листвой, перемежающиеся с колючими кактусами и агавой. Полуденное солнце жгло немилосердно.