Мегрэ и старики, стр. 7
Глава 3
Повернув на улицу Сен-Доминик, Мегрэ сразу их заметил и что-то проворчал сквозь зубы. Это была добрая дюжина журналистов и фоторепортеров у дома графа де Сент-Илера. Некоторые из них, словно приготовившись к длительной осаде, сидели на тротуаре, прислонившись спиной к стене.
Они узнали его издали и устремились к нему.
— Вот кому будет рад наш дорогой месье Кромьер, — процедил Мегрэ, обращаясь к Жанвье.
Это было неизбежно. Как только дело поступало в районный комиссариат, кто-нибудь сообщал о нем прессе.
Фотографы, у которых уже была сотня клише с его фото, набросились на него со своими камерами, как будто он изменился со вчерашнего дня. Репортеры атаковали его вопросами. К счастью, по ним он сделал вывод, что им известно меньше, чем можно было бы опасаться.
— Это самоубийство, господин комиссар?
— Исчезли какие-нибудь документы?
— Господа, пока мне нечего вам сказать.
— Можно ли предположить, что это политическое убийство?
Они пятились перед ним с блокнотами в руках.
— Когда вы сможете дать нам какую-нибудь информацию?
— Возможно, завтра, а может, через неделю. — Он имел неосторожность добавить: — А может быть, никогда. — Он тут же постарался исправить оплошность: — Я шучу, конечно. Будьте добры, дайте нам работать спокойно.
— Правда, что он писал мемуары?
— Настолько правда, что два тома уже вышли в свет.
Полицейский в форме стоял у дверей. Немного позже Мегрэ позвонил в квартиру, и им открыл Торранс без пиджака.
— Мне пришлось вызвать сержанта, шеф. Они проникли в дом и развлекались тем, что звонили через каждые пять минут.
— Ничего нового? Никто не звонил?
— Звонили раз двадцать из разных газет.
— Где старуха?
— На кухне. Каждый раз, когда звонит телефон, она бросается к нему, чтобы опередить меня. В первый раз попыталась даже вырвать у меня трубку.
— А сама не звонила? Вы знаете, что в спальне есть другой аппарат?
— Я оставил дверь кабинета открытой, чтобы слышать, как она ходит. В спальню она не заходила.
— А из квартиры она не выходила?
— Нет. Она попыталась это сделать под тем предлогом, что нужно купить свежего хлеба, но я ей не позволил. Что мне теперь делать?
— Возвращайтесь в управление.
Мегрэ и сам было подумал отправиться туда и захватить с собой Жакетту, чтобы как следует допросить ее. Но он был еще не готов к этому допросу. Поэтому предпочел побыть еще в квартире и попытаться заставить говорить старую служанку в кабинете графа.
Комиссар распахнул обе створки высокой застекленной двери и сел в кресло графа. Он протянул руку к пачке писем, когда дверь открылась и вошла Жакетта Ларрье, с кислой и еще более недоверчивой миной.
— Вы не имеете права делать это.
— Вам известно, чьи это письма?
— Это не имеет значения. Это частная переписка.
— Сделайте одолжение, отправляйтесь на кухню или в свою комнату.
— Я могу выйти на улицу?
— Пока нет.
Она немного поколебалась, подыскивая обидные слова, но не нашла и, бледная от ярости, вышла из кабинета.
— Принеси мне, Жанвье, фотографию в серебряной рамке, которую я заметил в спальне.
Утром Мегрэ не обратил на нее особого внимания.
Слишком многие вещи были ему еще чужды. У него был принцип не составлять поспешного мнения, потому что он не доверял первым впечатлениям.
Во время обеда на террасе он вдруг вспомнил литографию в спальне своих родителей. Наверное, ее купила и повесила там его мать. Она была в белой рамке, сделанной в стиле начала века. На литографии молодая женщина в платье принцессы, в шляпе со страусовым пером и с зонтиком в руке стояла на берегу озера.
Выражение ее лица, как и окружающий пейзаж, были исполнены меланхолии, и Мегрэ был уверен, мать находила это изображение поэтичным. Может, это соответствовало поэзии того времени?
История Изабель и графа де Сент-Илера воскресила у него в памяти эту картинку с такой четкостью, что он припомнил также обои в голубую полоску на стенах спальни.
И вот на фотографии, замеченной утром в спальне графа, он вновь увидел тот же силуэт, платье того же фасона и точно такую же меланхолию.
Он не сомневался, что это была фотография Изабель, сделанная в 1912 году, когда она была еще юной и когда с ней познакомился будущий посол.
Она не была крупной, а из-за корсета, по-видимому, талия у была тонкой, а бюст пышным. Портрет дополняли тонкие черты лица, маленький рот и светлые глаза — серые или голубые.
— Что мне делать, шеф?
— Присядь.
Ему нужен был кто-то, чтобы контролировать его впечатления. Пачки писем были разложены перед ним по годам, он брал их одно за другим и читал — не полностью, разумеется, это заняло бы несколько дней, — а отдельные фрагменты.
«Мой милый друг… Дорогой друг… Нежный друг…»
Позднее, возможно потому, что их общение стало более тесным, она начинала письма просто «Друг мой».
Сент-Илер сохранил конверты с марками разных стран. Изабель много путешествовала. К примеру, на протяжении многих лет письма, датированные августом, приходили либо из Баден-Бадена, либо из Мариенбада, аристократических курортов того времени.
Были также штемпели Тироля, Швейцарии и Португалии. Она живо и с удовольствием описывала разные мелкие события, заполнявшие ее дни, довольно вдохновенно писала о людях, с которыми встречалась. Зачастую она называла их просто по имени, а иногда ограничивалась инициалами.
Мария, например, была в то время королевой Румынии. Изабель с отцом были в то время в гостях у нее, и письмо пришло из Бухареста. А некоторое время спустя пришло письмо из Италии, где она тоже гостила при королевском дворе.
«Мой кузен Г.»
Полностью имя было написано в другом письме: речь шла о принце Гессенском.
Во время Первой мировой войны она отправляла свои письма через посольство Франции в Мадриде.
«Отец объяснил мне вчера, что я должна стать женой принца де В., которого вы неоднократно видели у нас в доме. Я попросила у него три дня на размышление и в эти три дня много плакала…»
Мегрэ попыхивал трубкой, время от времени поглядывая в сад на листву липы, передавал письма Жанвье и следил за его реакцией.
«Сегодня днем у меня был продолжительный разговор с Юбером, я была с ним полностью откровенна. Он знает, что я вас люблю, что между нами стоит множество препятствий и что я подчинюсь воле своего отца…»
На прошлой неделе Мегрэ расследовал простое и жестокое преступление на почве ревности. Любовник зарезал мужа своей возлюбленной, потом убил ее саму, а затем безуспешно пытался вскрыть себе вены. Правда, это было в маленькой деревне недалеко от Сент-Антуана.
«Он согласился с тем, что наш брак будет бездетным, а я со своей стороны пообещала ему, что никогда не буду встречаться с вами. Он знает, что я вам пишу, и не подвергает сомнению то уважение, которое вы всегда выказывали по отношению ко мне…»
Время от времени в душе у Мегрэ что-то бунтовало.
— Ты в это веришь, Жанвье?
— Похоже, что все это искренне.
— Прочти это!
Письмо было написано три года спустя.
«Я знаю, друг мой, что вы будете страдать, но, если это вас утешит, я страдаю еще больше вас…»
Это было в 1915 году. Она сообщала, что Жюльен, брат принца де В., недавно погиб в Аргонне во главе своего полка. У нее снова был продолжительный разговор с мужем, приехавшим в Париж в отпуск.
В заключение она писала любимому человеку, что ей придется спать с принцем.
Конечно, она не употребляла таких слов. В письме не было не только ни одного грубого, шокирующего слова, но и сам факт был представлен как нечто нематериальное.
«Пока Жюльен был жив, Юбер не беспокоился, уверенный в том, что у брата будет наследник и что фамилия де В…»
Брата теперь не было. Значит, долгом Юбера было обзавестись потомством.
«Я провела ночь в молитве, а наутро пошла к своему духовнику…»