Пареньки села Замшелого, стр. 4

А какие же они были легковерные, эти замшельские кумушки! Что до оборотней и псоглавцев, то они уже в те времена редко наведывались в их края, но зато всяческой нечисти развелось в Большом лесу видимо-невидимо, а в иных местах бродили привидения, частенько захаживая в Замшелое, конечно, все больше около полуночи, когда удобнее пугать народ. Замшельцы уверяли, хотя своими глазами никто не видел этого, что в Большом лесу живет двухголовая козуля, лось с одним рогом посреди лба и белый заяц, который скачет не так, как положено всем прочим, а задом наперед. Равным образом все замшельцы верили, хотя своими ушами никто не слышал, что кукушка иной раз смеется человеческим голосом, а коты, мяукая, льют горькие слезы, и что лет сто, а может, и триста назад был у старосты конь, который выучился говорить своему хозяину «доброе утро».

Во всевозможнейшие чудеса верили замшеловские хозяюшки, а отчасти и их мужья. На каждом шагу чудилась им опасность: в лесу, в воздухе, в сумраке риги, даже в матушке сырой земле. Если кто-нибудь поутру, вылезая из постели, ступал на левую ногу, в тот день это был человек пропащий, а если с ним самим ничего не приключалось, то либо ребятишек приходилось драть, либо завязывалась перепалка с соседями. Кому случалось весною натощак услышать кукушку или дрозда, тому маяться весь год. Если только что окрещенное дитя по дороге из церкви обдует ветром, чесотка будет мучить его до самого первопричастия. Ежели веток для порки ребятишек надрать с березы как попало, а не наломать ровнехонько или не нарезать ножом, от выучки не будет никакого проку, и парнишка, это уж как пить дать, станет еще строптивей. Метлу упаси бог ставить за дверьми череном книзу: сор полетит обратно в дом и разведутся блохи. В постолы [2] и лапти обору надо продевать слева направо, не то разом стопчутся и продерутся.

Ладно еще, что против всевозможных напастей, злосчастий и хвороб обитатели Замшелого знали разные средства, не то они бы все вконец извелись и погибли. Рожу, чирьи и зубную боль лечат простым заговором — это штука немудреная; от резей в животе помогает заговоренная вода, кошачий жир — от ломоты в костях и в пояснице; если кто порежет палец или ногу и надо остановить кровь, то, помимо верных заговорных слов, помогает еще такое снадобье, как клок мохнатой, густо пропылившейся паутины. В Замшелом всегда трудились две-три знахарки; самая старая из них считалась самой сведущей, так что жила она припеваючи.

Хворь у скота тоже можно было лечить заговором; от колик и вспучивания, к примеру, другого спасения не было. Но случались и такие напасти дома и на воле, которые можно было предотвратить загодя. Надобно только знать средство. Ежели отхлестать скотину ведьминой метлой, то это убережет ее от прострела. Ежели на дверях хлева начертить углем крест, то нечистая сила не посмеет туда сунуться и не станет до полусмерти загонять скотину. От пожара спасали вырезанные на косяках дверей и окон ломаные кресты или гнездо аиста на коньке риги. Там, где селилась эта длинноногая птица, пожаров не бывало. Круглую дырку в земле от громовой стрелы следовало затыкать вымоченным в заговоренной воде колышком рябины — тогда конь не зашибет ногу на поле и зубья бороны не будут ломаться, как лучинки из высушенного на печи полешка.

Зато больше всего хлопот доставляли замшельцам колдуны и ведьмы, оттого что против них не было таких верных средств, как, к примеру, сваренное знахаркой снадобье от надсадного кашля или боли под ложечкой. Не было от них и такой надежной защиты, как заклятье от воров. Поэтому «ведьмины плевки» на старом осиновом пне обтыкали можжевеловыми колышками, чтобы ненароком их не коснулись дети или скот, покуда эта погань не высохнет и не превратится в трутовики, в точности похожие на человечьи уши. Ну, а если к тому же окурить их пылью гриба-дождевика, то почти без всякой опаски можно на том месте жечь костер. Зато уж ни в коем случае нельзя было дотрагиваться до валяющейся где-нибудь на тропинке лошадиной челюсти или до подброшенного в крапиву яйца-болтуна — все это были ведьмины штучки; они валялись до тех пор, пока сами собою не исчезали, словно их и не бывало. Витень из спутавшейся ржи просто-напросто со всех сторон обкашивали, и так он стоял, покуда осенний ветер не погнет и не сломает колосья, а птицы не выклюют все зерна. Ведь той твари, что летает по воздуху либо в воде живет, не страшны ни колдуны, ни ведьмы.

Так вот жили и сражались со своими напастями замшельские мужики и их жены. С одной бедой и не столь бы трудно управиться, но как быть, коли навалится их на тебя чуть ли не целый воз? Вот уж где горе так горе! Когда в печи раз за разом подгорает хлеб, коровы одна за другой скидывают, у овец среди зимы лезет шерсть, боровы болеют крупкой, когда ребята вповалку валяются в жару и надсадно кашляют, а пиво скисает и под мартынов день и под рождество, — тут и дитя малое поймет, что в доме, а может, уже и во всем селе орудует нечистая сила и что остается лишь одно-единственное средство от наваждения. Кому-нибудь из замшельских мужиков надобно объехать всю округу Большого леса, найти цыган с медведем и упросить их, чтобы немедля отправились в Замшелое. Ведь медведь приносит счастье и творит чудеса. Ежели он обойдет все углы и закоулки, то всякая нечисть сгинет и под кровом вновь воцарятся мир и лад. Так оно было и в ту зиму, но тут, по сути дела, только начнется рассказ трех старожилов о самом Замшелом и о живших в нем пареньках.

Лютая зима

Такой снежной и суровой зимы в Замшелом не помнили даже старики.

До глубокой осени ни снежинки не выпало, еще на мартынов день стояла такая теплынь, что озимая рожь поднялась выше щиколотки. Капусту сняли и заквасили только к андрееву дню; о ту пору клены сбросили последние листья, так и не дождавшись заморозков. Куры опять стали нестись, овцы наплодили ягнят, а ведь обычно их ждали только перед самой масленицей. Почти что за месяц до рождества лесная речка бурлила, точно весной.

В Замшелом даже малые дети понимали, что все это не к добру. На женских сходках только и разговоров было, что о дурных снах, предвещавших беду. Мужики уже выпили все доброе пиво, выкурили крепкий табак и просто голову ломали: за что бы взяться? Распахивать осенью землю среди замшельцев почиталось величайшим неразумием: ведь земля-то все равно слежится и станет твердой, как точило, — проборони этакую весной, попробуй! Вроде надо бы свезти в ригу лен, хлеб-то уже обмолочен, колосники пустуют. Но куда его тут по теплой погоде мять? Треста сыреет, и колотушка ее не берет: бьешь-бьешь — хоть всю льномялку в щепу расколоти.

Но вот недели за две до рождества наступили холода, без ветров и слякоти, как бывало прежде, а за одну ночь все вокруг будто в ледяные клещи зажало. Под вечер речка умолкла, озерцо на заливном лугу покрылось льдом, гладким, как стекло; поутру еще в потемках ни одного мальчишки дома не сыскать, и матери, что-то пряча за спиной, грозно поглядывают в дверную щель, дожидаясь минуты, когда можно будет поучить уму-разуму этих неугомонных озорников.

Небо нависло свинцовой крышкой, но в воздухе не было ни ветерка и ни единой снежинки. Три дня кряду мороз все крепчал, на четвертый стали подымать вороты кожухов и шубеек, даже когда пробегали по двору до конюшни покормить лошадей. На пятый день все окошки заморозило наглухо, трубы дымились допоздна, вороны опускались на крыши, чтобы хоть как-нибудь обогреться, в хлеву окаменел навоз, у колодцев наросли ледяные горки.

Две недели стоял такой трескучий мороз, что в Замшелом вышли все запасы дров. После праздников мужики, пыхтя и то и дело оглядываясь, побежали в засохший ельник по дрова. Да уж какая тут рубка, коли полушубок не скинешь, а на руках по две пары рукавиц. И что это за возка на телегах! Только колеса поломаешь да лошадь загубишь. Нет, замшельские мужики не привыкли дурака валять. Не прошло и трех дней, как все воротились домой, и теперь уж ни лаской, ни бранью женам не удавалось выгнать их за порог. Малость нарубили — и хватит; а свезут мальчишки, им-то полегче скакать по растреклятым корневищам да буграм, и, коли прихватит морозцем, не беда: озорство из головы повышибет.