Мегрэ и порядочные люди, стр. 7
— Какого вы мнения о мадам Жослен?
— Я ее мало знаю, но, по-моему, она не очень приятная женщина, они с мужем очень разные.
— А дочь?
— Что вы имеете в виду?
— Она более гордая, чем он.
— Она иногда заходила к отцу на работу, но мы с ней почти не общались.
— Полагаю, что смерть месье Жослена ничего не изменит в ваших финансовых делах?
— Я об этом еще не думал… Минутку… Нет… Ничего не должно измениться. Вместо того чтобы выплачивать установленную сумму ему, мы будем перечислять ее наследникам… Вероятно, мадам Жослен…
— Сумма значительная?
— Это зависит от того, насколько удачным будет год.
Ведь соглашение включает в себя и участие в прибылях…
Во всяком случае, на эти деньги можно жить безбедно.
— А вы считаете, что Жослены жили на широкую ногу?
— Они жили хорошо. Прекрасная квартира, машина, вилла в Ля-Боле.
— Но могли бы жить с большей роскошью?
Жуан подумал:
— Да… Вероятно…
— Жослен был скупым?
— Если бы он был скупым, то не предложил бы мне и Гуле таких выгодных условий… Нет… Видите ли, мне кажется, что он жил так, как ему хотелось… Он не любил роскошь… Предпочитал спокойную жизнь…
— А мадам Жослен?
— Мадам любила заниматься своим домом, дочерью, а теперь внуками…
— Как Жослены отнеслись к замужеству дочери?
— На это мне трудно ответить… Ведь это происходило не здесь, а на улице Нотр-Дам-де-Шан… Конечно, месье Жослен обожал Веронику, и ему трудно было с ней расстаться… У меня тоже дочь… Ей двенадцать лет… И признаться, я уже сейчас с ужасом думаю, что когда-нибудь ее отнимет какой-то чужой человек и она не будет больше носить мою фамилию… Полагаю, это свойственно всем отцам.
— А то, что его зять не имел состояния?
— Скорее он считал это достоинством.
— А мадам Жослен?
— Вот в этом я не уверен… Одна мысль, что ее дочь выходит замуж за сына почтальона…
— Отец Фабра — почтальон?
— Да, в Мелене или какой-то окрестной деревне…
Я говорю вам то, что знаю… Кажется, когда он учился, то жил только на стипендию… Говорят также, что если б он захотел, то мог бы стать одним из самых молодых профессоров медицинского факультета…
— Еще один вопрос, месье Жуан. Боюсь, что после всего того, что вы рассказали, это может вас покоробить. Вы не знаете, была ли у месье Жослена любовница или любовницы? Интересовался ли он женщинами?
Жуан уже собирался ответить, но Мегрэ его перебил:
— Полагаю, что за годы семейной жизни вам приходилось иметь дело с женщинами?
— Признаться, приходилось. Однако я избегал длительных связей. Вы понимаете, что я имею в виду? Я не хотел рисковать семейным счастьем.
— Ведь у вас работает много молодых женщин…
— О нет… Никогда… Это уже вопрос принципа…
Кроме того, это было бы рискованно…
— Благодарю вас за откровенность. Вы считаете себя нормальным мужчиной. Рене Жослен был таким же. Он поздно женился, в тридцать пять лет…
— Я понимаю, что вы хотите сказать… и пытаюсь представить себе месье Жослена в подобной ситуации.
Но не могу… Не знаю почему… Я понимаю, что он был таким же, как все… И все же…
— На ваших глазах у него не было ни одной любовной истории?
— Ни одной. Никогда не видел, чтобы он по-особому поглядывал на какую-нибудь из работниц. А ведь среди них есть и очень красивые… Должно быть, многие из них заигрывали с ним, как и со мной… Нет, господин комиссар, не думаю, что вы что-то найдете с этой стороны. — И вдруг спросил: — А почему об этом ничего нет в газетах?
Будет сегодня днем. — Мегрэ, поднимаясь, вздохнул: — Благодарю вас, месье Жуан… Если вам что-нибудь придет в голову, даже какая-нибудь мелкая деталь, которая может мне помочь, пожалуйста, позвоните.
— Я не могу найти никакого объяснения этому преступлению…
Мегрэ чуть было не проворчал: «Я тоже».
Однако он знал, что необъяснимых преступлений не бывает. Просто так, без всяких причин не убивают.
И у него само собой вырвалось:
— Кого попало не убивают.
Комиссар уже по опыту знал, что существуют люди, которым судьба уготовила роль жертвы.
— А когда состоятся похороны?
— Тело отдадут семье после вскрытия.
— А вскрытия еще не было?
— Должно быть, идет сейчас.
— Я немедленно позвоню Гуле. Ведь он собирался вернуться только на будущей неделе.
Мегрэ слегка кивнул девушке, сидевшей в застекленной комнатушке, и не мог понять, почему это она, глядя на него, удерживается, чтобы не расхохотаться.
Глава 3
Улица оказалась тихой, провинциальной. Одна сторона была залита солнцем, другая оставалась в тени.
Посреди мостовой обнюхивали друг друга две собаки.
В открытых окнах мелькали женщины, занимавшиеся уборкой. Три монашки из монастыря Сестер милосердия в широких юбках и чепцах, концы которых трепетали на ветру, как крылья у птицы, направлялись к Люксембургскому саду, и Мегрэ машинально взглянул на них. Потом вдруг нахмурил брови, увидев перед домом Жосленов полицейского, на которого наседали с полдюжины репортеров и фотографов.
Он к этому привык. Этого следовало ожидать. Ведь он только что сказал Жуану, что дневные газеты наверняка сообщат об убийстве. Рене Жослена убили, а убитые сразу же становятся достоянием гласности. Через несколько часов после преступления частная жизнь семьи выставляется напоказ во всех деталях, подлинных или вымышленных, и каждый может строить на этот счет свои предположения.
Но почему его это вдруг возмутило? Он даже рассердился на себя. У него создалось впечатление, что он поддался этой почти хрестоматийной атмосфере благополучия, которая окружила этих людей, порядочных людей, как все без конца их называли.
Фотографы налетели на него, когда он выходил из такси. Репортеры окружили, когда он платил шоферу.
— Ваше мнение, комиссар?
Он жестом отстранил их, пробормотав:
— Когда у меня будет какая-то информация, я вам сообщу. Там, наверху, находятся две убитые горем женщины и было бы гуманнее оставить их в покое.
Но сам-то он не собирался оставлять их в покое. Он поздоровался с полицейским и вошел в дом, который впервые видел при дневном свете, и теперь он показался Мегрэ очень светлым и приветливым.
Он прошел мимо привратницкой с застекленной дверью, завешенной тюлевой занавеской, но, спохватившись, постучал по стеклу и нажал на кнопку звонка.
Как и во всех богатых домах, привратницкая походила на маленькую гостиную с начищенной до блеска мебелью. Раздался голос:
— Кто там?
— Комиссар Мегрэ.
— Входите, господин комиссар.
Голос раздавался из побеленной известью кухни, где консьержка, в белом переднике, надетом на черное платье, засучив рукава, стерилизовала рожки.
Она была молодая, привлекательная, но фигура оставалась еще слегка расплывшейся после недавних родов. Указав на дверь, она произнесла вполголоса:
— Говорите потише, мой муж спит.
Мегрэ вспомнил, что ее муж, полицейский, дежурил прошлой ночью.
— С самого утра меня донимают журналисты, и многие, пользуясь тем, что я отхожу от двери, прорываются наверх. В конце концов муж позвонил в комиссариат и сюда прислали полицейского.
Ребенок спал в плетеной колыбельке, украшенной занавеской с желтыми оборками.
— Есть что-нибудь новое? — спросила она.
Мегрэ отрицательно покачал головой.
— Надеюсь, вы можете подтвердить то, что нам сообщили, не так ли? — спросил комиссар, также понизив голос. — Никто не выходил из дома вчера вечером после доктора Фабра?
— Никто, господин комиссар. Я только что говорила это одному из ваших людей, такому толстому, с красным лицом, кажется, инспектору Торрансу. Он больше часа ходил по дому, расспрашивал жильцов. Но сейчас их еще не много, половины нет… Некоторые не возвратились из отпуска. Тюплеры в Соединенных Штатах.
— Давно вы здесь работаете?