Воля и власть, стр. 69

– Овец порежут, коней отгонят – помирать станем! Кому мы, две старухи, нужны!

Уже на подворье, куда пробирались задами, минуя бесконечные плетни и дувалы, вызналось от прибывшего вестника остальное: цесаревича, оказывается, обманул проводник, выведя не к ханскому дворцу, а к торгу (то ли обманул, то ли запутался в тумане, но заплатил за это головой). Булат-Салтан успел собрать неколико дружины и теперь отбивается, а на Русь, к Едигею, послал отчаянного гонца с письмом, мол, приходи и спасай!

Теперь что ж? Василий с трудом обмысливал сказанное, не решив еще для себя, что лучше: чтобы Булат-Салтан усидел или погиб? И тогда погибнет Едигей, заклятый враг Тохтамышевых сыновей, что нынче громит его родину? Но добры ли будут до Руси и они, коли захватят ханский престол?

В углу грудою тряпья, замотав лица до глаз, сидели Керимовы дочери с младшей женою и младенцем. Керим сидел потерянный, не похожий на себя, на лавке, слушая почти не понятную для него русскую молвь споривших друг с другом мужиков.

– Где же хан? – вопросил Василий гонца. Тот махнул рукою:

– В степи! Ускакал! Свои, дак не выдадут!

– Нас-то цесаревич твой не выкурит отсюдова? – тяжело и прямо вопросил, глядя исподлобья, Степан Ворыгин, ключник русского подворья. Гонец глянул исподлобья, перевел плечами, смолчал. Скоро поспела каша и уха из волжской рыбы. Сели за стол. «Убеглым» – Кериму с домашними тоже налили мису ухи, отломили хлеба.

– Етот, твой друг, Булат-Салтанов холуй, что ли? – вопросил Ворыгин.

– Не! В Шадибековой Орде был. Я ево и спас. А до того – у меня служил в сотне! – Степан усмехнулся криво:

– Теперь-то на Москве служишь?

– На Москве! – кратко отмолвил Василий, отметая гадкий намек. Ели молча. Надо всеми висел клятый вопрос – сунутся ли татары сюда?

– И как ты – на Руси? – вопросил вновь Ворыгин, отлагая ложку, которую облизал, прежде чем сунуть за голенище.

– Брат у меня там. С семьей. Не ведаю – живы ли, – отозвался Василий и добавил, помолчав, чтобы все уж разом стало ясно и более к нему не цеплялись: – И жена! Вот, еговая дочь! – Степан присвистнул, понял. Не утерпел все-таки сказать: «Ты как словно наш князь какой, на татарке женат».

– Ну, до князя… – Василий отмахнул рукою, прекращая зряшную молвь. Приходило ждать, и даже подать весть на Русь нынче, до возвращения Едигея, нельзя было.

Он воротился уже в марте, когда начинало таять. Иван Федоров возил бревна на новый терем, с Василием встретились накоротк. «Спасибо Агаше, – сказал Иван. – Приняла нас со всею ватагой! Дров у тебя много пожгли, ну да ты видал! Славная она у тебя и по-русски уже гуторит. А в деревню съезди, сын у Лутони погиб! Старший, Паша. Занадобилось в деревню воротить, проверить, как там и што? И почто полез! А нарвался на татарский разъезд, ну и… Сказывали потом, что Павел не дался запросто так, дрался с татарами, а убил ли кого из них – неведомо. Тело потом нашли. Лисы всего объели. Мотя до сей поры места не находит себе: зачем отпустила, бает! А еще у их, в лесе, маленький помер, замерз ли, внучок… Съезди, повидь!»

Иван отвернулся, смолк. Ему, воину, тяжело было баять о таком… Не уберегли… И он, Иван, не уберег! Сколь людей увели! В Островом почти не осталось народу! Выкупит князь, ай нет, поди знай! А погибло сколь! Теперь по всем дорогам мертвяки, вытаивают из снега, дак страшно и посмотреть-то на их… Он зло сплюнул. Громким голосом выругал мужика, не по-годному сгружавшему бревна.

– Поснидашь? – Василий молча кивнул. Иван поставил времянку на дворе из тонкотья, с печкой, слепленной абы как, посередине избы. И столом служила широкая доска, положенная на две бочки, да и сидели на досках, а спали, вповалку, на полу, на ворохе сена и лапнике, прикрытом рядном, все вместе, мужики и бабы – не до того было!

– К осени поставлю терем! – говорил Иван, в очередь черпая деревянной ложкою щи. – Коней сберегли, то дорого!

– А твой, старший, Иван?

– Иван Иваныч-то? Тоже едва к татарам не угодил, вздумал пробиваться в город, я с костра узрел, отокрыли ворота, уж вырвался сам, обеспамятев, кмети за мной. Едва живого отбили! Думал – не выживет!

– Где ни то сейчас?

– В дружине, у Боровицких ворот, в стороже стоит. К вечеру должен прискакать. Руки, ноги целы… Я уж молился, старый дурак, – Господи, мол, возьми меня, а сына моего сбереги!

– А младший в Царьграде?

– Там! Добро, не зрел всей етой беды… Почто вот люди не могут никак добром, и на-пади!

– Не могут! – эхом отозвался Василий, думая о своем и прикидывая, что скажет Лутоне, чем утешит.

Жизнь налаживалась, жизнь шла, несмотря ни на что.

От икон в этом году во многих местах струились миро и кровь.

Джелаль эд-Дин, не сумев одолеть Булат-Салтана, по слухам, ушел к Витовту, в Киев, подобно своему отцу. Все повторялось! Повторялось, как в дурном сне.

Глава 33

Юности не с чем сравнивать. Все увиденное – впервые. Еще нет привычки связей, знакомств, как у бывалого торгового гостя, что и красоты природы перестает замечать порой, и обычаи чужие до того становятся ведомые ему, что и не помнятся после. Мало кто из купцов сохраняет свежесть взгляда, чтобы запомнить и рассказать при случае. А чтобы записать, как Афанасий Никитин о своем хождении в Индию, – и того менее!

И нет той беды в юные годы, что бывает, когда неизвестно допрежь, видишь во второй раз. Опять же – сравнивать не с чем! Для Сергея давние рассказы отца, раковина, привезенная из далеких земель, да братина, да истертый ковер, купленные когда-то в Цареграде, – вот и все, что было известно и руками потрогано, так сказать, из того неведомого, что лежало за гранью ежедневно зримого мира. А тяжелая дорога «водой и горой» сквозь степи, населенные шайками речных и полевых разбойников, только прибавляет очарование неведомому.

Легкая достижимость в наши дни далеких земель погубила романтику странствий. Поезда, а затем авиация вовсе убили поэзию пространства. А телевидение ежедневно показывает нам то, к чему предки стремились годами в жажде увидеть, понять и постичь. «И когда на краю пустыни встают голубые минареты Тимуридов, сердце стесняется от этой сказочной красоты» – не нами сказано. Мы эти минареты уже видели! В журнале или в цветном кино. И мы не пробирались реками, не тряслись в седле день за днем, неделя за неделею, не изнывали от зноя и не замерзали в степи, чтобы узреть Константинополь – столицу мира. Мы туда летали на самолете, за кожаными куртками и, бегая по рынку, даже не заглядывали подчас в замолкшую навсегда Софию. О, волны Эгейского моря! О, походы аргонавтов! О, красные или скорее рыжие, смоленые паруса русичей, плывущих осаждать Херсонес! О, сумрак истории! О, жажда неведомого! Где ты? В силах ли мы вопросить: «А что за краем Земли?» Мы твердо-знаем теперь, что края нет, а Земля кругла и конечна. И как понять, как ощутить вновь, когда – впервые в жизни! – над краем колеблемого ветром «Русского моря» подымаются из воды сизые и голубые, в отдалении схожие с облаком громады греческих гор, с незримою среди них щелью Босфора?

И гор таких, в осыпях серого камня и бескрайнего моря – не видел, не зрел доселе Сергей Федоров, плывущий сейчас вместе с дружиною духовных за новым владыкою Русской земли. Каков он будет? Не стало бы нового Пимена на Руси!

На подходе к Босфору даже и рясоносная братия покинула тесное нутро корабля. Выстроились вдоль борта под хлопающим парусом. Ветер треплет долгие монашеские однорядки, отдувает бороды. И что-то незримое уже явилось в воздухе – запах иной! Стоят, смотрят. Многие, как и Сергей, тут впервые. Молчат. Владимирский архимандрит негромко рассказывает горицкому игумену о прежних злоключениях цесаря Мануила. Тот, приставя ладонь к большому старческому уху, внимательно слушает. Сергей стоит рядом, тоже стараясь ничего не упустить из разговора старцев – ему интересно все. Царь Мануил, по мере рассказа, оживает перед ним со всеми своими заботами и трудами, упорными стараниями во что бы то ни стало сохранить Империю, вернее, то жалкое, что от нее осталось, и хотя бы сохранить обычай старины. Он и венчался на царство по прежнему пышному обряду. Он и турецкие набеги сумел отбить, хотя, конечно, без победы Тамерлана над Баязетом [109] Империя вряд ли существовала бы уже. И к тому же, в Великом городе нынче кого только ни было! Кроме греков – фряги и франки, армяне, болгары, славяне-русичи, грузины, аланы… И больше всего генуэзских фрягов, которые уже почти что съели Константинополь! Кабы не православная вера, и вовсе грекам пропасть! А Сергей слушает и запоминает одно: вера держит власть! Вера – основа государств.