Ценою крови, стр. 63
— Ой, не надо, не надо! — сразу же запротестовала та. — Со мной ничего серьезного.
— Я тоже так думаю, — заверила ее Солей, решительно проходя в ее альков. — Но зачем рисковать? Посижу здесь в уголочке часок-другой. Увижу, вы спите и жара нет, тоже пойду лягу. А если проснетесь и что-нибудь вам понадобится, зовите меня, не стесняйтесь. Вы уже давно лежите, спина у вас не затекла? Хотите, разотру? Мама говорила, что это у меня хорошо получается.
— Спину? Это неплохо. Но что же, вы из-за меня бодрствовать должны?
На этот раз Франсуа перехватил красноречивый взгляд сестры, обращенный к Селест, и Солей решительно опустила занавеску — это не для мужских глаз.
— Что это значит? — недоуменно спросил он.
— О чем это ты? — ответила вопросом на вопрос Селест, налила горячей воды в таз и поставила его на стол. — Хотела бы помыться, если не возражаешь. Отвернись, пожалуйста!
Франсуа захлопал глазами, потом пожал плечами:
— Валяй! Мне-то что? — отвернулся и добавил: — Я спать ложусь. Мойся, сколько угодно.
Сердце у Селест билось в груди как птица в клетке. Она быстренько ополоснулась, время от времени тревожно оглядываясь, не подсматривает ли он. Теперь что делать? Вообще-то спать хотелось, но ведь эта Солей не отстанет…
— Селест, возьми это! — это Солей ей чашку чая протянула. — Ну-ка, давай! — Это она уже произнесла шепотом.
— Я не знаю, что делать, — ответила Селест тоже шепотом ей прямо в ухо.
— Залезь к нему под одеяло, и он все сам сделает!
Селест с опаской глянула на закрывшегося с головой Франсуа. Наверняка еще не спит — не мог так быстро заснуть.
— А вдруг он тоже не знает, что делать? — прошептала она жалобно.
— Знает, знает, — заверила ее подруга и исчезла в комнатушке хозяйки.
В душе Селест начал просыпаться гнев. И что это она командует? Солей всегда ее заставляла делать то, чего Селест вовсе не хотела: на деревья забираться, по бревнам ходить — однажды она с него в ручей свалилась, зеленые яблоки есть — обеих потом несло. Прямо как Антуан с Франсуа… Франсуа… А ведь так хочется к нему! Ну почему она такая трусиха? И ведь к тому же надо его от этой твари спасти… Он, конечно, зайдет, как сказано, к ней — воду проверить, это же надо такое придумать! Она протянет руки и… Дальше воображение Селест уже не шло, но с телом стало твориться что-то невообразимое: соски набухли, внизу живота все как пламенем занялось…
Из печки выскочил уголек и упал около ее лежанки. Она слегка ахнула и отдернула одеяло подальше. Франсуа заворочался:
— Что там такое?
И тут ей как будто сама пресвятая дева подсказала ответ.
— Ой: я отдернула одеяло от печки и что-то… что-то мне в глаз попало! — она закрыла глаз ладонью и сама почти поверила в то, что сказала. — Ой, больно!
В мгновение ока он оказался перед ней, отвел руку.
— Не горячее попало-то? Не из печки?
Что говорить? Что делать?
— Да нет, не из печки. Может, щепочка какая-нибудь.
— Иди-ка сюда, поближе к огню, я посмотрю. Сядь!
Последнее было исполнить легче всего: ноги и так ее уже не слушались. Она неловко опустилась на колени. Франсуа тоже.
— Подними голову, погляжу.
Одной рукой он держал ее за подбородок, другой ловко завернул веко. У нее захватило дух: он так близко!
— Закати глаз. Теперь посмотри налево. Я не вижу ничего, свету мало… Может, еще свечку зажечь?
— Нет, не надо! — поспешно возразила Селест. — Мне уже лучше. Правда. Наверное, проморгала…
Он все еще не отпускал ее подбородка. Она посмотрела ему в глаза, в них что-то неуловимое изменилось. Она еще немного подвинулась к нему — и он ей навстречу. Ее глаза сами собой закрылись — за секунду до того, как его губы коснулись ее губ. Поцелуй был нежный, как прикосновение пушинки, зато когда он обнял ее, то сжал так, что почти больно стало. Но она не вырвалась.
Он издал какой-то стон — она даже испугалась: вдруг что-то не так сделала? Но нет, все хорошо, только вот почему-то она уже не стоит на коленях, а лежит на спине, лицо Франсуа над ней. Солей была права: их тела сами подсказали им, что делать. Селест погрузилась в какое-то странное состояние: одновременно и небывалое, никогда ранее не испытанное возбуждение, и глубокая, умиротворенная расслабленность… Она уже не беспокоилась насчет того, знает ли Франсуа, что делать дальше. Он все делал правильно.
Звуки были приглушенные, отрывистые, едва слышимые за потрескиванием дров в печке. Солей бы и не услышала их, если бы не прислушивалась — вопреки желанию и правилам приличия.
Интересно, а мадам тоже слышит? В комнатушке темно, не видно, как там она. Во всяком случае, лежит тихо.
Ну, слава Богу, у них, кажется, там все в порядке. Сколько ей еще здесь в холоде сидеть? Она услышала стон наслаждения — чей это, Селест или Франсуа? — и вдруг почувствовала прилив жуткой горечи. Уткнув голову в колени — черт, живот мешается! — она по-настоящему разревелась. Они такие счастливые, ее подруга и брат! А ведь они с Реми тоже были счастливы! Ей так захотелось, чтобы он оказался сейчас рядом с ней, утешил, поласкал ее!
— Господи! Помоги, господи! — взмолилась она шепотом и снова заплакала, безнадежно, безутешно. Ребенок опять зашевелился. Раньше это ее всегда успокаивало. А вот сейчас — нет.
55
Селест лежала счастливо-опустошенная, улыбаясь мужчине, который, приподнявшись на локте, смотрел ей в лицо, освещаемое бликами огня от печки. Никогда еще она не ощущала такой нежности. Она протянула руку, погладила его по щеке, прошлась по губам, задержалась там.
Франсуа поцеловал кончики ее пальцев, отвел руку:
— Не жалеешь?
— Жалеть? Я так счастлива!
— Я бы не вынес, если бы ты сказала, что сожалеешь о том, что случилось. Вроде как я украл что-то…
Когда-нибудь, может быть, она расскажет ему, как сама затащила его к себе в постель, но сейчас не стоит, не время…
— Ты взял то, что я хотела подарить тебе, Франсуа. Я люблю тебя, Франсуа.
Она никому раньше не говорила таких слов, и она знала, чувствовала, что и ему раньше не приходилось никогда этого слышать. И она хотела, просто отчаянно хотела, чтобы он тоже сказал их ей.
— Я мечтал о тебе всю жизнь, сколько себя помню, — прошептал Франсуа. — Когда мы еще были детьми, когда я только начинал понимать, что может быть между мужчиной и женщиной.
Эти слова и то, как он произнес их, удивили ее: почему сейчас, когда она переполнена радостью, он так серьезен, почти суров? Как будто испугался того, что произошло между ними. Странно, она теперь совсем ничего не боится!
— Ты же мне никогда ничего не говорил! — упрекнула его Селест. — Только жуков и угрей за шиворот запускал!
Он даже не улыбнулся.
— Какое-то время я надеялся, что ты меня выберешь. Хотя понимал, что вряд ли. Антуан был…
— Сказать бы мог! Я думала, ты ко мне относишься… ну, как к Солей…
— Если бы я сказал, а ты ответила "нет", это был бы конец всему. Конец надежде… Как бы мне тогда жить?
Она была удивлена и немного раздосадована: в его глазах настоящая боль, и это после того, как им было так хорошо. В ней проснулось какое-то другое, не менее сильное чувство к нему: желание защитить, успокоить его, отгородить от всех и вся…
Она прижалась к нему:
— Я люблю тебя, Франсуа, и буду всегда любить!
Он посмотрел ей в глаза и поцеловал. О, как это было сладко — намного слаще и сильней, чем до того! Она закрыла глаза и дала поглотить себя какой-то жаркой, чудесной волне. Она вовсе не думала об Антуане? А Франсуа все-таки думал…
Глаза у Солей припухли, и она забеспокоилась, что кто-нибудь обязательно спросит о причине или хотя бы остановит на ней вопросительный взгляд. Конечно, в такие дни, когда у всех столько потерь, слезами не удивишь. Опасения были напрасны. Селест и Франсуа вообще просто никого и ничего не замечали вокруг, кроме самих себя. Она была, разумеется, рада за них, но и слегка обижена.