Мадемуазель Берта и её любовник, стр. 1
Жорж Сименон
«Мадемуазель Берта и её любовник»
1
«Господин комиссар!
Я понимаю, поверьте мне, что поступаю дерзко, потревожив ваш покой, и я это осознаю более отчетливо еще и потому, что наслышана о вашем прелестном особнячке на берегах Луары.
Но разве вы не простите меня, если я вам скажу, что это для меня вопрос жизни и смерти? Я одинока в огромном Париже. Вокруг меня бурлит водоворот толпы, я никогда не сижу на одном месте, как и другие девушки, но тем не менее каждую секунду может произойти трагедия: пуля, выпущенная Бог весть откуда, или, возможно, удар ножом в спину. Толпа увидит, как я упаду; мое тело отнесут в какую-нибудь аптеку, прежде чем отправить его в морг. О случившемся напишут всего лишь несколько строчек в газетах, если вообще они соизволят упомянуть о происшествии.
Но несмотря ни на что, господин комиссар, я хочу жить, понимаете? Я молода! Я решительна! Я упиваюсь всеми радостями существования!
Вне всякого сомнения, вы удивитесь, получив мое письмо в вашем уединенном уголке, адрес которого так трудно узнать. Да будет вам известно, что я племянница человека, который продолжительное время был вашим коллегой по уголовной полиции и который умер на ваших глазах незадолго до того, как вы вышли в отставку.
Я умоляю вас, господин комиссар, отзовитесь на мой призыв: пожертвуйте ради меня несколькими днями или несколькими часами! Об этом от всего сердца просит вас девушка, которая опускается перед вами на колени, поскольку она не хочет умирать.
Во вторник и в среду в десять часов утра я буду находиться на террасе «Кафе-де-Мадрид». Я надену маленькую красную шляпку. Впрочем, если вы придете, я вас узнаю, ибо у меня есть фотография, где вы стоите рядом с моим дядей!
СОС!.. СОС!.. СОС!..»
Мегрэ сердился. Во-первых, потому, что когда он успокаивался, его всегда обуревало чувство гнева по этому поводу. Во-вторых, по непонятной причине он предпочел не говорить о письме своей супруге и теперь немного стыдился того, что ему пришлось придумывать предлог для поездки в Париж. В-третьих, поспешность, с какой он отправился на назначенную встречу, служила доказательством, что он не был так уж счастлив в своем саду, как ему хотелось бы заставить себя и других в это верить, и что, подобно новичку, он ухватился за первую же тайну.
Наконец, как это чаще всего случается в жизни, существовала прямо-таки смехотворная причина для его гнева. Когда он в семь часов утра уезжал из Мён-сюр-Луар, над долиной стоял пронизывающий до мозга костей холодный туман, и Мегрэ надел свое тяжелое зимнее пальто.
А теперь, когда он сидел на террасе «Кафе-де-Мадрид», сверкающее майское солнце заливало бульвары, по которым прохаживались люди, одетые исключительно по-весеннему.
«Перво-наперво, — размышлял он, — это письмо слишком отдает литературщиной, чтобы быть искренним. Что касается коллеги, убитого на моих глазах незадолго до моей отставки, то им может быть только бригадир Люка, но он мне никогда не говорил о племяннице…»
На террасе было пустынно. Он один сидел за столиком и, не зная, что отведать, поскольку уже выпил свою чашку кофе на Орлеанском вокзале, заказал пива.
«Вот будет хорошо, если она не придет и я смогу вернуться домой одиннадцатичасовым поездом!»
В тот самый момент, когда стрелки электрических часов на ближайшем перекрестке показали десять, в толпе мелькнула маленькая красная шляпка, и минуту спустя немного пухленькая молодая особа уже сидела рядом с Мегрэ, который сразу обратил внимание на ее прерывистое дыхание.
— Прошу прощения… — выдохнула она, прижимая руку к левой стороне груди, где, должно быть, бешено стучало сердце. — Мне все время так страшно… — И добавила, пытаясь изобразить улыбку: — Но с той минуты, как вы пришли, со страхом покончено!.. Я обещаю вам, что стану смелой…
Все это продолжалось лишь несколько секунд, и Мегрэ не переставал удивляться, что рядом с ним сидит живая коротышка, чьи дрожащие пальцы нервно теребили сумочку из крокодиловой кожи. Поскольку за ними наблюдал официант, он спросил:
— Что будете пить?
— Что-нибудь крепкое, если позволите…
— Коньяк?
— Пожалуй… Я не сомневалась, что вы приедете… Но мне было страшно думать, что вы, возможно, не приедете вовремя…
— Вы племянница Люка?
— Да… Я полагала, что вы об этом догадаетесь… Вернее, его внучатая племянница… Я не сообщила вам свое имя и свой адрес только из опасения, что почта…
В этот самый момент она впилась взглядом во что-то, вернее в кого-то: за столик террасы чуть поодаль сел молодой человек. Мегрэ почувствовал, как в глазах девушки промелькнула тревога, и проворчал:
— Это он?
— Кто?
— Вон тот тип…
Но она тут же взяла себя в руки и улыбнулась:
— Да нет же! Вы ошибаетесь… Просто как только появляется мужчина, особенно в бежевом плаще, я вздрагиваю помимо своей воли…
Мегрэ заметил, что вместо того, чтобы осушить свою рюмку одним глотком, она медленно смачивала губы в коньяке. От него также не ускользнул ироничный и немного презрительный взгляд официанта, и он понял, что ему выпала роль некого господина неопределенного возраста, любителя свежей юности.
— Меня зовут Берта, — продолжала девушка, по всей видимости не любившая молчание. — Мне двадцать восемь лет… Теперь, когда вы согласны заняться моим делом, я готова рассказать вам обо всем…
Ее красная шляпка делала ее столь же ослепительной, как и весна, но тем не менее в ней чувствовалась уверенность хозяйки, которая знает, что она хочет.
— Ибо вы согласны, не так ли, господин комиссар?
— Мне еще ничего не известно о вашей истории…
— Вы о ней узнаете! Вы узнаете обо всем! Отныне вы избавите меня от тревоги…
Неужели присутствие молодого человека в плаще выбивало ее из колеи? Она постоянно вертела головой по сторонам. Ее взгляд провожал проходивших мимо людей, возвращался к Мегрэ, потом переходил на рюмку коньяку, на молодого человека, она по-прежнему старалась улыбаться.
— Вас не затруднит пойти ко мне? Я живу недалеко отсюда… Улица Коленкур, что на Монмартре… На такси мы доберемся туда очень быстро…
И Мегрэ, все такой же хмурый, поскольку ситуация казалась ему нелепой, бросил на столик монету. Покидая террасу, он заметил, что молодой человек в бежевом плаще в свою очередь подозвал официанта.
Это был № 67-а, расположившийся рядом с площадью Константин-Пекёр, между булочной и лавкой угольщика. Дом, похожий на большинство домов Монмартра, с привратницкой около парадной двери, с изношенным красноватым ковром на лестнице, со стенами из желтоватого искусственного мрамора и двумя дверьми с медными ручками на каждом этаже.
— Мне неудобно заставлять вас карабкаться так высоко… Это на самом верху, на пятом этаже, и у нас нет лифта…
Встав на половик, она достала из сумочки ключ, и сразу же все преобразилось как по волшебству. Весна Больших бульваров выглядела бледной и безвкусной по сравнению с той весной, что представала взору из этого жилища, взобравшемуся поверх крыш Парижа.
Сверху улица Коленкур, по которой разъезжали автобусы и грузовики, походила на темную реку, и возникало чувство жалости к тем, кто пребывал так далеко от воздуха и солнца.
Наружная застекленная дверь выходила на длинный железный балкон. Вдоль всего балкона герани словно истекали на свету кровью, а в клетке, где еще осталось с утра немного звездчатки, прыгала канарейка.
— Раздевайтесь, господин комиссар… Вы позволите мне немного привести себя в порядок?.. Я собиралась на скорую руку, мучаясь вопросом, придете ли вы…
Все двери были открыты, и поэтому можно было рассмотреть всю квартиру. Она состояла из трех комнат, весьма мило обставленных и старательно убранных, с обилием светлых тканей, что еще больше ее оживляло.