Лунный удар, стр. 4

Проснувшись, Тимар увидел, что запутался в разодранной москитной сетке, а комната залита солнечным светом. Но солнце это было невеселое.

Сидя на кровати, Тимар прислушивался к звукам в доме. Четыре или пять раз в течение ночи он слышал сквозь чуткий сон, что кто-то приходил и уходил, кто-то шушукался и как будто лил воду в треснувший фаянсовый кувшин.

Как только прибыл врач, хозяйка, выпроводив гостей, заставила и Тимара подняться в комнату.

«Если я вам буду нужен…» — со смешной настойчивостью лепетал он.

«Хорошо! Понятно! Ложитесь спать!»

Что с Эженом? Жив ли он? Как бы то ни было, в кафе подметали пол. Приоткрыв свою дверь, Тимар услышал голос хозяйки:

— У нас не осталось швейцарского сыра? В фактории тоже? Открой банку зеленого горошка. На десерт подашь бананы и абрикосы, те, что в правом ряду.

Понял, скот?

Она не повышала голоса. Она не была в дурном настроении. Просто с неграми всегда говорила так.

Когда несколько минут спустя Тимар, небритый, сошел вниз, он застал ее за кассой. Она сортировала талоны, зал уже прибрали и привели в порядок. Адель была аккуратно одета. Ее черное платье — проглажено, волосы хорошо причесаны.

— Который же это час? — растерянно спросил он.

— Начало десятого.

Приступ у хозяина начался в четыре утра. Тогда в кафе была грязь, беспорядок. Адель не ложилась, и вот она уже успела составить меню завтрака, позаботилась о сыре и фруктах!

Все же она казалась бледнее обычного. Под глазами чуть синели круги, и этого было достаточно, чтобы изменить выражение ее лица.

— Вашему мужу лучше?

Адель посмотрела на него с недоумением, но, должно быть, вспомнила, что Тимар в колонии всего несколько суток.

— Не дотянет до вечера.

— А где он?

Она указала на потолок. Тимар не посмел спросить, есть ли кто-нибудь при умирающем, но Адель угадала его мысль.

— У него уже все путается в голове. Эжен ничего не сознает. Кстати, вам тут пришла повестка.

Она поискала на прилавке и протянула своему жильцу бумажку официального вида, в которой «вышеупомянутого Тимара» просили явиться возможно скорее в комиссариат полиции. Она не проявляла беспокойства. И кафе имело точно такой же вид, как в любое утро.

Вошла негритянка с корзиной яиц. Хозяйка только отмахнулась.

— Вам лучше пойти, пока не слишком жарко.

— Как вы думаете, что…

— Сами узнаете. Когда пойдете, сверните за молом вправо. Комиссариат будет немного не доходя Объединения грузчиков… Не забудьте шлем.

Быть может, Жозеф сам себе это внушал, но он был почти убежден, что негры сегодня вели себя подозрительно.

Правда, на рынке шли обычные шумные пререкания.

Мелькали разноцветные набедренные повязки. Но вдруг из толпы на белого устремлялся чей-то тяжелый взгляд.

В другом месте трое или четверо негров разом смолкали и отворачивались.

Жозеф Тимар ускорил шаг, хотя и так был весь в поту. Он сбился с дороги, очутился перед виллой губернатора, вынужден был повернуть назад и, наконец, в глубине криво проложенной улицы заметил домик с вывеской «Комиссариат полиции».

Вывеска написана плохо, белой краской, и два «ее» в слове «комиссариат» смотрели в разные стороны. На ступеньках веранды сидели босоногие негры в форме полицейских. В темных недрах дома стрекотала пишущая машинка.

— Нельзя ли повидать комиссара?

— Где ваша повестка?

Тимар нашел повестку и подождал, стоя у ступеней веранды. Через некоторое время его позвали в канцелярию с закрытыми жалюзи.

— Садитесь! Вы Жозеф Тимар?

В полумраке он разглядел наконец отечное лицо. Под глазами навыкате набухли мешки.

— Когда вы прибыли в Либревиль? Садитесь же.

— Я прибыл последним пароходом, в среду.

— Вы случайно не родственник генерального советника Тимара?

— Это мой дядя.

Комиссар мгновенно поднялся, оттолкнув свой стул, протянул дряблую руку и уже совершенно иным тоном продолжал:

— Садитесь! Он все еще проживает в Коньяке? Я пять лет служил полицейским инспектором в этом городе.

Тимар почувствовал некоторое облегчение. В начале пребывания в этой мрачной, плохо обставленной комнате в его сознании волнами сменялись негодование и разочарование. Кажется, в Либревиле было не более пятисот белых? Эти люди обрекали себя на суровую, иногда опасную жизнь во имя того, что во Франции восторженно называли освоением колоний.

И вот не успел человек высадиться, как его требуют в комиссариат полиции и грубо разговаривают с ним, как с нежелательным пришельцем!

— Ваш дядя выдающийся человек! Стоит ему захотеть, и он будет депутатом Национального собрания, но вы-то зачем приехали сюда?

Теперь пришла очередь комиссара удивляться, и его удивление было таким искренним, что вызвало у Тимара беспокойство.

— Я подписал контракт с «Сакова».

— Разве директор уходит?

— Нет. Теоретически я должен руководить постом на реке, но…

Теперь на лице комиссара отразилось уже не удивление, а высшая степень изумления и огорчения.

— Это сказал вам дядя?

— Он добыл мне место. Один из его друзей занимает административную должность в…

Тимар все время сидел. А комиссар описывал около него полукруги и с интересом наблюдал за ним. Иногда начальник полиции попадал в полосу света, и тогда видно было, что верхняя губа у него рассечена и лицо, в особенности профиль, более мужественно, чем казалось по первому впечатлению.

— Какая странная идея! Впрочем, об этом мы еще поговорим. Знали ли вы супругов Рено, прежде чем прибыли сюда?

— Рено?

— Хозяев «Сантраля»… Кстати, он еще жив?

— Судя по всему, не дотянет до вечера.

— Черт возьми! А…

Тимар вдруг понял, что так стесняло его, несмотря на сердечность чиновника: расхаживая взад и вперед по канцелярии, тот смотрел на Тимара почти таким же взглядом, как Адель.

Смесь удивления, любопытства и даже маленькой доли нежности.

— Выпьете виски?

Не дожидаясь ответа, он приказал одному из боев принести виски.

— Само собой разумеется, вы не больше других знаете о том, что случилось этой ночью…

Тимар покраснел, и комиссар это заметил. Тимар покраснел еще больше, а его собеседник, взяв из рук негра бутылку, разлил содержимое по стопкам, не переставая отдуваться, как человек, жестоко страдающий от жары.