Черный дом, стр. 50

– Я – копписмен, – вырывается у Джека. Устыдившись, он краснеет. – Извини, эта глупая фраза вертелась у меня в голове и вдруг выскочила наружу.

– Почему бы нам не помыть посуду и не приняться за «Холодный дом»?

После того как тарелки установлены в сушку, Джек берет книгу с дальнего края стола и идет за Генри в гостиную, по пути, как обычно, бросив взгляд в студию своего друга. Дверь с большой стеклянной панелью ведет в комнатку со звуконепроницаемыми стенами, заставленную электронным оборудованием: микрофон и проигрыватель вернулись из «Макстона» и теперь стоят перед вращающимся стулом Генри. Под рукой и музыкальный центр для лазерных дисков, и пленочный магнитофон, и пульт для микширования. Большое окно выходит на кухню. Когда Генри проектировал студию, Рода потребовала прорубить это окно, потому что хотела видеть, как он работает. Все провода скрыты от глаз. Аккуратностью и порядком студия напоминает капитанскую каюту на корабле.

– Похоже, ты собирался поработать этим вечером, – замечает Джек.

– Я хотел закончить две программы Генри Шейка, и я готовлю праздничный салют в честь дня рождения Лестера Янга и Чарли Паркера.

– Они родились в один день?

– Практически. Двадцать седьмого и двадцать девятого августа. Что скажешь, зажигать свет или нет?

– Пожалуй, зажги.

Генри Лайден зажигает две лампы у окна, Джек Сойер садится в большое кресло у камина, включает торшер и наблюдает, как Генри садится на удобный диван, зажигает два торшера по его сторонам. Ровный свет наполняет длинную комнату, кресло Джека стоит в наиболее освещенном месте.

– «Холодный дом», Чарльз Диккенс, – объявляет он. Откашливается. – Ну что, Генри, поехали?

– «Лондон. Михайлова сессия [58] близится к завершению… – читает он и уходит в мир грязи и сажи. Грязные собаки, грязные лошади, грязные люди, день без света. Скоро он добирается до второго абзаца. – Туман везде. Туман в верховьях Темзы, где он плывет над зелеными островками и лугами; туман в низовьях, где он клубится среди леса мачт и над отбросами большого (и грязного) города. Туман на Эссексских болотах, туман на Кентских высотах. Туман заползает в камбузы угольных бригов; туман лежит на верфях и плывет сквозь снасти больших кораблей; туман оседает на бортах барж и маленьких суденышек».

Голос смолкает, действительность смешивается с вымыслом. Атмосфера удивительно напоминает Френч-Лэндинг, Самнер-стрит и Чейз-стрит, свет в окнах гостиницы «Дуб», Громобойную пятерку с Нейлхауз-роуд, серый склон, поднимающийся от реки, Куин-стрит и зеленую изгородь «Макстона», маленькие дома, рассыпанные вдоль шоссе… Все упомянутое задушено невидимым туманом, который накрывает своим пологом и потрепанный временем и непогодой щит с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», и бар «Сэнд», после чего ползет дальше, по холмам и долинам.

– Извини, – говорит Джек. – Задумался…

– Я тоже, – отвечает Генри. – Продолжай.

Джек, понятия не имеющий о существовании за щитом «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» черного дома, в который со временем ему придется войти, сосредоточивается на «Холодном доме». За окнами темнеет, свет ламп становится ярче. Дело Джарндайса и Джарндайса плетется по судам, ускоряемое или замедляемое стараниями адвокатов Чиззла, Миззла и Дриззла; леди Дедлок оставляет сэра Лейсестера Дедлока одного в их огромном поместье с обветшалой часовней, застывшей рекой и «дорожкой призрака»; Эстер Саммерсон начинает рассказ от первого лица. Наши друзья решают, что в честь появления Эстер недурно и выпить, раз уж ее рассказ затягивается. Генри поднимается с дивана, идет на кухню, возвращается с двумя низкими широкими стаканами, на треть наполненными виски «Болвени даблвуд», и стаканом чистой воды для чтеца. Пара глотков, несколько слов одобрения, и Джек вновь читает. Эстер, Эстер, Эстер. За розовыми очками, через которые она смотрит на мир, история набирает ход, увлекая и чтеца, и слушателя.

Дочитав очередную главу, Джек закрывает книгу и зевает. Генри встает и потягивается. Они идут к двери, Генри выходит вместе с Джеком под бескрайнее, усыпанное звездами небо.

– Хочу задать тебе один вопрос, – нарушает тишину Генри.

– Валяй.

– Попав в полицейский участок, ты действительно почувствовал себя копом? Тебе казалось, что ты им прикидываешься?

– Знаешь, меня самого это удивило, – отвечает Джек. – Едва переступив порог, я снова стал копом.

– Хорошо.

– Почему хорошо?

– Потому что твои слова означают, что ты бежишь навстречу своему таинственному секрету, а не от него.

Качая головой и улыбаясь, сознательно не отвечая Генри, Джек садится за руль и уже из кабины прощается с хозяином. Двигатель кашляет и заводится, вспыхивают фары, Джек едет домой.

Глава 9

Не столь уж много часов спустя Джек вышагивает по пустынному парку развлечений под серым осенним небом. Оставляет позади лоток по продаже хот-догов, тир, павильон игровых автоматов. Прошел дождь, но в воздухе пахнет новым. Неподалеку кто-то играет на гитаре. Вроде бы мелодия веселая, но Джека она пугает. Нечего ему тут делать. Это старое место, опасное место. Он проходит мимо русских горок. Перед аттракционом щит: «СПИДИ ОПОПАНАКС ОТКРОЕТСЯ В ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ [59] 1982 ГОДА – ТОГДА И УВИДИМСЯ».

«Опопанакс», – думает Джек, только он более не Джек; теперь он Джеки. Точнее, Джеки-бой, и он и его мать бегут. От кого? От Слоута, разумеется. От пугающе опасного дяди Моргана.

«Спиди, – думает Джек, и, словно получив его телепатический сигнал, густой, чуть глотающий слова голос начинает петь: – «Малиновка вдаль / Улетает, звеня, / Нет голоса в мире чудесней… / И нет больше слез, / Где мерцание звезд / Подпевает в такт ее песне…»

«Нет, – думает Джек. – Я не хочу тебя видеть. Я не хочу слышать твою песню. Ты не можешь быть здесь, ты умер. Умер на пирсе Санта-Моники. Старый лысый чернокожий мужчина, лежащий под застывшими лошадками карусели».

Да нет же. Когда возвращается логика полицейского, она пробирается и в сны. Ему не требуется много времени, чтобы понять, что это не Санта-Моника: слишком холодно и слишком далеко в прошлом. Это земля прошлого, в которую Джеки и королева би-фильмов убежали из Калифорнии. И бежали не останавливаясь, пока не добрались до другого побережья, до места, куда Лили Кавано Сойер…

Нет, я не думаю об этом, я никогда не думаю об этом.

…пришла, чтобы умереть.

«Проснись, немедленно проснись, соня!»

Голос его давнего друга.

Друга, как бы не так. Это он указал мне путь, на котором меня ждало столько преград, он встал между мной и Ричардом, моим настоящим другом. Из-за него я едва не погиб, едва не сошел с ума.

«Просыпайся, просыпайся, вылезай из кровати!»

Просыпайся-просыпайся. Пора взглянуть в лицо страшному опопанаксу. Пора вернуться в не такое уж милое прошлое.

– Нет, – шепчет Джек, и дорожка тут же заканчивается. Впереди карусель, вроде той, что была на пирсе Санта-Моники, вроде той, которую он видел… ну, в прошлом. Это гибрид, плод воображения, не существующий ни здесь, ни там. Но вот о человеке, который с гитарой на коленях сидит под одной из застывших лошадок, такого сказать нельзя. Джеки-бой всегда и везде узнал бы это лицо, и его сердце вновь переполняется любовью. Он борется с ней, но это борьба, в которой очень немногие могли бы выйти победителями, и уж конечно, не те, кто внезапно вернулся в далекое детство.

– Спиди! – кричит он.

Старик смотрит на него, и его коричневое лицо расплывается в улыбке.

– Странник Джек! Как мне недоставало тебя, сынок.

– Мне тоже, – говорит Джек. – Я больше не странствую. Осел в Висконсине. Это… – Он указывает на волшебным образом вернувшееся тело мальчика, футболку и джинсы. – Это сон.

– Может, да, а может, и нет. Во всяком случае, тебе предстоят новые странствия, Джек. Я уже не один день пытаюсь тебе это сообщить.