Япония. Год в дзен-буддийском монастыре, стр. 29
Глава 16
Несостоявшееся убийство и поход по магазинам
Давным-давно, в один из зимних вечеров мой отец разжёг камин и сидел в кресле, наблюдая за пламенем. На уик-энд я привёл в дом двоих своих друзей-ровесников, лет девятнадцати-двадцати.
— А кем вы хотите стать?
— Торговцем, — ответил один из них. — Торговцем на старый манер. Чтобы фирма размещалась в здании семнадцатого века, на складе была ручная лебёдка для небольшой разминки, а потолок в офисе держался на старых балках. Чтобы товар шёл на экспорт и мне приходилось бы постоянно путешествовать. Чтобы я курил сигары и общался с людьми дружелюбно и с шутками. Чтобы я чуть-чуть потолстел и выглядел солидным человеком. Чтобы у меня были часы с цепочкой и чтобы я каждый день получал письма со всех концов света. Чтобы торговал чем-то особым.
Отец кивнул, сказанное ему явно понравилось.
— Писателем, — сказал второй друг. — Чтобы путешествовать по всему миру с одним чемоданом и пишущей машинкой. Чтобы жить на яхте в Средиземном море. Чтобы постоянно издавать новые книги, зарабатывая деньги на следующее путешествие. Чтобы у меня была каморка на чердаке в Амстердаме и иногда меня навещала красивая женщина.
Отец снова кивнул, но неуверенно, это ему уже не очень нравилось.
— А ты?
Возможно, я ответил, чтобы разозлить его, возможно, именно так я и думал. Сказал, что хочу быть отшельником и медитировать в одиночестве — в пещере или в лесной хижине, месяцами, а то и годами. Не привязываться абсолютно ни к чему, быть свободным, и в первую очередь свободным от самого себя, от нескончаемых забот, от восхищения то тем, то другим. И наконец обрести истинное умиротворение, которое есть в каждом. Великую тишину.
— Что за нелепость! — воскликнул отец. — Очень сложно и необычно и однако же не более чем мечта. У тебя никогда это не получится! Ты не сумеешь обрести покой и жить самостоятельно. Тебе следует делать то, что возможно. А сидеть в одиночестве годами? В пещере? Ха!
Возможно, отец был прав.
Из меня не только не получился даже самый захудалый отшельник, который со временем сбежал бы из пещеры или леса, чтобы начать печальное странствие по миру, но даже здесь, в монастыре, несмотря на помощь старших учеников и никогда не отчаивающегося наставника, мне нечем было гордиться.
Каждый день у меня начинался с бесконечной борьбы с ленью. Вряд ли здесь имело значение то, что мне приходилось вставать очень рано: всё было бы точно так же, если бы я вставал не в три часа утра, а в семь. Каждое утро напоминало предыдущее. Звонил будильник, я нажимал кнопку и продолжал спать. Тогда приходил Питер, ставил меня на ноги вместе со спальным мешком, легонько шлёпал меня по лицу, ждал, когда с меня упадёт спальный мешок, и заталкивал в ванную.
Сначала я мирился с таким обращением, но гордость заставила меня быть умнее. Я переставил будильник на комод, так что до него было не дотянуться, и таким образом заставил себя вставать. Иногда я всё-таки просыпался чуть позже, вероятно, потому, что был слишком утомлён и не слышал будильника. Но радости от этого было мало — ведь всё, что я делал (вставал, медитировал, убирал в доме), я делал не по своей воле. Я придерживался правил, но только потому, что за мной присматривали. Добровольно я не делал ничего, не считая изучения японского языка, но на его изучение тратил гораздо больше времени, чем позволял мой распорядок дня.
Впрочем, я не был исключением, и это открытие меня обрадовало. У Питера остановился приезжий дзенский монах. Не знаю, зачем он приехал в Киото, но он прожил с нами десять дней в комнате в задней части дома. Монах сказал, что поступил в монастырь потому, что этого захотели его отец и родственники, и что, проведя там три года, он остался изучать коаны дальше. Таким образом у него был тот же статус, что и у меня: он был волонтёром.
Каждое утро до десяти часов он не выходил из своей комнаты. Должно быть, медитирует, думал я. Встаёт, как и мы, в три часа утра, но он настолько продвинут, что, в отличие от нас, не нуждается ни в чашке чая, ни в душе. Просто сидит и семь часов медитирует.
Но как-то утром я услышал, что из его комнаты доносится громкий храп. Я пошёл взглянуть и увидел, что монах крепко спит. Рядом с ним я обнаружил несколько книг и полную окурков пепельницу. Выходит, что он читал до поздней ночи и проспал до позднего утра, то есть поступил точно так же, как поступил бы и я, если бы ничто мне не мешало.
— Вы, кажется, не медитируете? — спросил я монаха, когда мы вместе рыхлили землю в саду.
— Я медитирую в монастыре, — ответил он. — Там я медитирую в определённые часы, а кроме того, самостоятельно, в саду или в комнате, не меньше часа.
Я внимательно посмотрел на него.
— Конечно, — сказал монах, — это неправильно, но всякий раз, когда я покидаю монастырь, я не практикуюсь. Я бы хотел медитировать, быть сосредоточенным, делать всё как можно лучше, быть непривязанным и тому подобное, но обо всём забываю. Я читаю, курю, ем и много сплю.
— И вас не мучает совесть?
— Мучает, — ответил монах и опять взялся за грабли.
Я хотел спросить его, решил ли он свой коан, но не стал этого делать. Всё, что связано с коанами, небезопасно. Если он ответит «нет», это может означать, что на самом деле он решил коан. А если скажет «да», он, возможно, просто создаёт видимость. Да и что бы он ни сказал, это ничуть не приблизит меня к решению моего коана.
По традиции дзенские монастыри принимают странствующих монахов только в том случае, если они могут предъявить доказательство того, что решили коан.
Как-то один монах постучался в монастырские ворота. Монах, открывший ворота, вместо того чтобы поздороваться, сказал: «Покажи мне своё настоящее лицо — то, что было у тебя до того, как ты родился». Монах, который хотел переночевать в монастыре, улыбнулся, снял с ноги сандалию и шлёпнул ею спрашивающего по лицу. Тот отступил, вежливо поклонился и пригласил посетителя войти. После обеда хозяин и гость стали беседовать, и хозяин похвалил гостя за прекрасный ответ.
— А вы сами-то знаете ответ на коан, который мне задали? — спросил гость.
— Нет, — ответил хозяин, — но я знаю, что ваш ответ был правильным. Вы ни секунды не раздумывали. Ответ возник внезапно. Он согласуется со всем, что я слышал или читал о дзене.
Гость ничего не сказал и продолжал пить чай. Внезапно хозяин что-то заподозрил: что-то в лице гостя ему не понравилось.
— Но ведь вы-то сами знаете ответ? Разве не так? — спросил он.
Гость рассмеялся и в конце концов повалился от смеха на циновку.
— Нет, мой почтенный брат, — проговорил он, — но я тоже много слышал и читал о дзене.
Во время моего последнего визита к Лео Марксу (меня вновь напоили вином и накормили, я прочёл ещё одну книжку ван Гулика, меня покатали на лимузине) он подарил мне старинную деревянную статуэтку дзенского учителя высотою в фут. Я поставил статуэтку на столик в моей комнате, зажёг ароматические курения, украсил этот алтарь цветами и плодами, чтобы он помогал мне в учении. У учителя, сидящего в позе лотоса, было суровое выражение лица, и однако же от него исходили утешение и покой. Для меня он символизировал мои собственные усилия, ибо всё связанное с моим обучением было создано другими, тогда как эту статуэтку поставил я сам в подтверждение целеустремлённости моей души, пусть даже души не существует.
Статуэтка особенно помогала мне, когда я возвращался домой в конце длинного дня. Маленький учитель внимательно глядел на меня своими стеклянными глазами. Немного доброты не помешало бы, поскольку Питер использовал любую возможность, чтобы покритиковать меня, и зачастую делал это в присутствии других. Я, по его словам, чересчур шумел, когда мыл посуду, забывал инструмент в саду, крошил на кухонный стол, оставлял после себя беспорядок в ванной, не там парковал своего «Кролика», забывал запереть дверь…