Княжна, стр. 22

Катерина замотала головой.

– Что ты, государь очень учёность уважает. Он сестру свою, Наталью очень хвалит за то, что она немецкий язык освоила, а теперь голландский старается. Он и мне подьячего из приказа приставил, чтоб грамоте меня учить.

– Вы грамоту не знаете?

– Свою знаю, а русскую нет ещё. Такие трудные русские буквы и так много их.

– Выучишь, – подбодрила её Мария, – У тебя разум светлый.

И тут же прикрыла рот ладошкой.

– Ой, простите, Катерина Алексеевна, забылась нечаянно.

Катерина улыбнулась успокоительно.

– Это ничего, когда нет посторонних. Мне приятно, что вы – мои подруги, говорите со мной просто, когда мы одни.

Она обращалась ко всем троим, но улыбкой откликнулась одна Мария. Лица Вареньки и Нины были непроницаемы.

2

Когда они вошли в залу офицерского собрания, та была уже полна. При их появлении все сразу обернулись к дверям и расступились, открыв широкий проход. Было похоже, что кто-то предупредил о происшедшем сегодня событии.

Пётр подал Катерине руку и медленно повёл её к центру залы. По мере их движения стоявшие по сторонам залы дамы приседали, кавалеры складывались в поклонах. Дойдя до середины, царь остановился и, не торопясь, оглядел собравшихся. Увиденным остался доволен, набрал воздуха и начал:

– Господа офицеры! Понеже султан турский объявил против нас войну, и уже войска турские идут в наши пределы и намерены они короля шведского, неприятеля нашего, силою чрез Польшу проводить, того ради надлежит вам выступить с войском нашим противу супостатов, дабы царство наше оборонить, а также постоять за веру православную против богопротивной турковой веры и в защиту сербов, хорватов, черногорцев, янинов… – Пётр остановился набрать воздуху, – и всех единоверных христиан, кои под гнётом нечестивых томятся. Всякий, кто любит Россию и любит Бога и уповает на него с чистым сердцем, возьмёт на себя сей труд. Настоящая война является справедливой. Опояшем же себя шпагою, начнём войну и прославим царство наше! – закончил Пётр зычным рыком.

Обвёл глазами внимательные лица и добавил:

– А Катерину Алексеевну почитайте как свою царицу.

И не дав никому опомниться, махнул музыкантам, чтоб начинали играть. Сам же и пошёл с царицей своей в первой паре.

Большинство кавалеров составляли офицеры. Они охотно бросились разбирать дам – московских боярышень, кои танцевать не все были ловки, зато блистали белыми плечами и свежими лицами. К сегодняшнему вечеру и сами девицы и, в особенности, их мамаши отнеслись со всей серьёзностью – были и наряжены отменно и приветливы к своим кавалерам. Москва невестами издавна обильна, а вот женихов в последнее время сильно поубавилось. Оно и понятно, каждый год, да не по одному разу производился смотр дворянским недорослям, иногда даже царём самолично. Брали и в армию, и в ученье. Лили слёзы родители, голосили невесты, да ничего не поделаешь – царский указ. Так что на нынешний вечер многие матери засидевшихся девиц надежду имели.

Мария, как и прежде, в танцах нарасхват была, но сегодня Михаил Шереметев от неё не отходил и всех кавалеров перебивал. Мало-помалу к ней и подходить с приглашениями перестали – только некоторые кивали издали Михаилу понимающе.

Мария не против была такого кавалера – Шереметев танцор изрядный, ей под стать. И так у них все движения сладились, что гляделись они сегодня лучшей парой, и даже все единодушно танца не начинали, покуда они не вступят, словно они по должности первой парой поставлены.

Время для Марии как один миг пролетело. Как ноги гудят, почуяла только, когда стали по лестнице спускаться, на выход. Михаил рядом шёл, провожал до кареты. Неожиданно он встал перед нею, заступив дорогу.

– Мария Борисовна, постойте минутку, прошу вас.

Он стоял перед ней на две ступеньки ниже, и она видела его, как никогда раньше – сверху вниз. Непривычно было наблюдать его кудрявую макушку.

– Мария Борисовна, я еду на войну, может, мы больше не увидимся. Я хочу, чтоб вы знали: никогда прежде, ни здесь, ни в других краях не встречал я красоты более дивной, чем ваша. Более всего хотел бы я иметь вашу парсуну, чтобы, идя в бой, прижать её к сердцу.

– Нет у меня парсуны, Михаил Борисович.

– Ну… тогда локон ваш прелестный, самый небольшой.

Снизу уже кричали:

– Княжна Голицына! Маша! Едем сейчас!

Мария подхватила юбки и побежала вниз по лестнице. Однако успела сказать Шереметеву:

– Я вам отрежу. Денщика пришлите нынче.

Вечер понравился всем четверым, всю дорогу только об этом и говорили. Дома Катерина лишь ненадолго зашла к себе и быстро вышла. Сказала:

– Не ждите меня, закрывайтесь и ложитесь.

Они втроём попили квасу, ещё поговорили о том, кто с кем и как танцевал, и уже велели девкам гасить свечи, как вдруг за окнами зазвучала музыка. И не балалайка, не трещотка – это было бы привычно, хоть и не ко времени – а дивные звуки скрипок и флейт. И почти сразу вступил голос. Песня была не русская, италианская, кажется. Голос и мелодия столь сладостны… Это казалось необъяснимым чудом.

Три пары босых ног пронеслись по холодному полу, три пары удивлённых глаз приникли к заиндевевшему оконцу. В темноте были видны фигуры музыкантов, и вроде ещё кто-то стоял, не разберёшь. Девы бросили вглядываться, сели с ногами на лавку и слушали. Песня кончилась и сразу началась другая. Нездешняя дивная мелодия манила, обещала неведомые радости… Сон наяву прервала бойкая Глаша. Она вбежала в накинутой прямо на рубаху шубейке и с порога объявила:

– Это господа офицеры. Говорят, что сия музыка, сиречь серенада, есть знак того, что у них симпатик.

– Что?!

– Ну я не знаю, это они так сказали: «симпатик».

– Ой, – забеспокоилась Нина, – мы же не можем их принять в такое время.

– И не надо, – успокоила её Варенька. – Это они для нашего удовольствия просто. А принимать их нам не надо. Глаша, а кто там из господ офицеров?

– Я только Шереметева и Шорникова знаю, что с вами тогда приезжали, и ещё трое каких-то.

Нина захлопала в ладоши.

– У вас по одному поклоннику, а у меня целых три.

Мария выскользнула в свою комнату, торопливо отрезала конец вьющейся пряди, наспех завязала ленточкой. Поискала, во что бы завернуть, попался платочек. Вышла в сени, поманив за собой Глашу.

– Вот, отдай Шереметеву.

Когда Мария вернулась к подругам, те, конечно, принялись спрашивать, что она такое передала. Пришлось сказать. Да и что ж тут такого, ведь воин, на битву идёт.

– Ой, и я Мите срежу, может, сей талисман его убережёт.

Варенька расплела косу, выбирая прядь попригляднее.

Нина притворно рассердилась.

– А мне что же, три пряди срезать? Так и без волос остаться недолго.

Однако, срезала и она и заботливо перевязала тремя розовыми ленточками. Глаша резво эти талисманы доставила, и за окнами, перебивая музыку, послышались крики «Виват!» и «Да здравствуют прекрасные дамы»! Из-за этих криков серенаде и конец пришёл – набежали сторожа, и офицерам с музыкантами пришлось убираться восвояси.

На другое утро, собираясь к завтраку в большой дом, Варенька напевала вчерашние песенки, она любую мелодию в момент перенимала и запоминала. Нина бросала на неё многозначительные взгляды, наконец, не выдержала и спросила:

– Варенька, а тебя родители выдадут за безродного?

Сказала довольно ехидно и, как ни в чём не бывала, принялась расправлять чулок на полной ноге.

Варенька замолкла, как поперхнулась. Лицо её вспыхнуло, глаза погасли. Видно было, что эта мысль уже сидела в её голове.

– Я думаю, отдадут, – вмешалась Мария. – Сейчас не старое время, царская милость выше родовитости считается. А Шорниковы у царя в милости, и Митя, и отец его. О богатстве и говорить нечего – уже несколько заводов у них. Да за такого любой боярин рад дочку отдать.

– Думаешь, правда, отдадут?

Варенька смотрела на Марию с благодарностью и надеждой.