День лошади. (Сборник), стр. 8
— А вы придумайте, дедушка, — Андрей с мольбой смотрел на деда Хоботьку.
— Давай-ка так, Андрей. Я себе буду думать, а ты себе. Вот и придумаем что-нибудь хитрое гуртом. Добре?
— Добре! — радостно ответил Андрей.
— Теперь айда по домам — солнце к вечеру…
— А про то, как казарок в пруду капканами ловили?! Ну, дедушка…
В это время до них донесся звонкий женский голос:
— А-а-ндре-ей!
— Э-э, видишь, зовут! В другой раз! Задачи-то, небось, не все порешал, а? Беги, Андрей, а то мать будет мылить тебя на суху руку. Прощевай. Если получишь хоть одну тройку, и во двор ко мне не заявляйся… Понял?
— Понял, — ответил Андрюшка и с большой неохотой пошел домой. Необычайные охотничьи похождения деда Хоботьки всколыхнули его фантазию, и вот теперь он изобретает в свободное от уроков время свои собственные способы охоты на лисиц и зайцев — охоты без ружья, по методу знаменитого охотника деда Хоботьки.
Андрюшка считает себя учеником деда Хоботьки, и теперь в хуторской школе часто слышат от него такие слова:
— Что ружье?! Чепуха… На сорок метров бах — и мимо! Надо головой стрелять.
Доброе начало
Хуторяне говорят, что Иван Егорович, заведующий клубом, нарочно вкопал пенек у афишного столба, чтобы, споткнувшись о него, прохожие обращали внимание на объявление.
Наверно, правду говорили хуторяне. Дед Хоботька, занятый своими мыслями, шел мимо клуба и так крепко ударился о пенек, что чуть было не упал. Ругая Ивана Егоровича неделикатными словами, вроде «суконный сын», «хай тебе грец», он поднял голову и прочитал: «Сегодня в восемь часов вечера в клубе состоится лекция «Алкоголизм и борьба с ним». После — концерт».
Дед Хоботька достал кисет и, закурив, посмотрел по сторонам. Хуторская улица была пустынной. Не с кем было переговорить.
— Вишь ты, какое дело! — сказал он задумчиво. — Месяц назад приезжал лектор — боролся с алкоголизмом — и ноне приезжает. А что толку-то?.. Пенек приспособил, умник, а не придумает что-нибудь против пьяниц!
Дед Хоботька потоптался перед афишей, сказал еще раз: «Вишь ты, какое дело» и пошел прочь, покачивая головой.
Лекция с концертом в хуторе Вербном — обычное явление. Полюбили хуторяне такие вечера и приходили в клуб все: от мала до велика.
И на этот раз зал был битком набит. В течение часа слушали лектора внимательно и равнодушно. Дед Хоботька вел себя неспокойно: ерзал в кресле и сердил соседей.
— Будут вопросы? — спросил Иван Егорович.
С минуту в зале стояла тишина, потом кресла заскрипели, раздались голоса:
— Все ясно!
— Мы понимающие.
— Начинай концерт!
Сказав про себя: «Наука учит только умного», дед поднялся, одернул пиджак и с ласковой ехидцей спросил:
— Я вот, граждане, узнать желаю, что делать будут с нашими местными алкоголиками, с этими самыми самоубийцами, как сказал доктор. Меры к ним какие судебные принимать будут аль начнут выселять из хутора?
В зале засмеялись:
— Придумает же — выселять!
— Тихо, Хоботька дело говорит.
Иван Егорович вышел из-за стола.
— Вопрос по существу, — сказал он довольно. — Я отвечу на него.
— Не разводи антимонию, Иван Егорович. Начинай концерт! — пробасил Платон Перетятько.
— Ты, милок, потерпи. Твоя судьба решаться будет, — сказал ехидно дед. Он, блестя лысиной под ярким электрическим светом, стоя ожидал ответа.
— Сядьте, — сказал Иван Егорович, и все поняли, что заведующий клубом рассчитывает говорить не меньше лектора.
— Конечно, товарищи, — начал он, — если дело до этого дойдет, то пьяниц и судить будут, и выселять. Однако прежде надо испытать на них одно суровое оружие — общественное мнение.
Иван Егорович грозно нахмурился, показывая, каким должно быть это мнение.
— Пьющие люди, как ни странно, — наши люди. — Он говорил, расхаживая по сцене: три шага налево, три направо. — Да, товарищи, это так. Но они попали под сквознячок чуждой идеологии… Простудились, так сказать…
— Ха-ха-ха! Верно сказал Иван, Егорович! — захохотал игриво настроенный кладовщик Раздрокин. — Простудишься, а потом болеешь на похмелье… Гы-гы-гык! — оборвал он смех, крепко поддетый под ребро локтем раздосадованной жены, Явдохи Петровны.
Иван Егорович сердито взглянул на Раздрокина и самоотверженно продолжал развивать свою мысль:
— …И их надо парить в бане общественного мнения до тех пор, пока не выпарится вся эта идеологическая простуда… этот пережиток проклятого прошлого. Вот так надо парить!
— У нас есть запарник! Возите алкоголиков к нам. Мы из них всю нечисть выпарим! — крикнули из ряда, где сидели доярки.
— Своего заведующего попарьте! — предложила тетя Мотя, птичница.
Бритый прямой затылок Платона Перетятько вмиг налился кровью и вспотел. Повернулся Платон через ряд к тете Моте, покосился из-под нависших век:
— Расщебеталась!
— А что, заело?
— Ум-на-я… У кур набралась?
— У-у, буйвол, отвернись!
Громовито прокатился над головами звучный бас вспыльчивой Явдохи Петровны:
— Палкой бы их, пьянчуг кислых, стыд потеряли.
Неуклюжий верзила Раздрокин сгорбился и, косясь на двери, пробормотал:
— Нарочно заманила в клуб, чертова баба!
Зал закипел, как чугунок с картошкой. Громко спорили у самой сцены:
— Ну, прямо как та резачка: че-че-че!.. И чем тебя точили, что ты такая гострая?! Ох, и баба же!..
— Нальется, как пузырек, вместо того чтоб жене на юбку-кофту набрать, идет, как паршивая овца мекает: «Име-е-ел бы я златые горы…» Да такой пьянчуга не то чтоб горы — хребты золотые пропьет…
— Отстань! Мужа своего учи… Нашлась агитаторша!
Страсти разгорались.
— Запретили бы водку!
— Нельзя — лекарство.
— …На похмелье.
— Выселить их к бисовой матери!
— Проголосуем! Кто за…
Иван Егорович сначала слушал споры, с упоением, потом рассердился. Закричал, заикаясь:
— Вид-дите! Слыш-шите, что творится в з-зале? А поч-чему? Почему, спрашиваю?
Притихли. Он стал говорить медленнее:
— Потому, что некоторые слушают лекции, а не воспринимают. До них не доходит. Сознание затемнено алкоголем…
Завклубом в упор смотрел на Раздрокина, который сидел в первом ряду. У того было такое состояние, будто вот-вот обрушится потолок на голову или крикнет Иван Егорович, указав на него: «Вот он, хватайте его, жулика!» Потом ни с того ни с сего в желудке у него застрекотало; Раздрокин боязливо дернулся и, скособочившись, кротко посмотрел на заведующего клубом.
Тот коротким взмахом руки сопровождал каждое свое слово:
— Мы, наше общество, колхозные люди и интеллигенция, не должны относиться терпимо к пьянству некоторых членов колхоза. Борьба за чистоту коммунистической морали и нравственности, борьба за здоровый быт — есть важная, основная часть общей борьбы за построение коммунизма! Товарищи, да время-то какое золотое наступило! Мы, колхозники, стали хозяевами прекрасной техники. Мы, хлеборобы, крылья получили. Это так. И наряду с этим — проявления пьянства в нашей среде. Хватит! Мы должны покончить с ним раз и навсегда! Так я говорю?
— Так! — от дружного выдоха колхозников, казалось, замигали лампочки.
— Есть еще вопросы? — спросил Иван Егорович, не ожидая, когда уляжется волнение. — Прошу на трибуну.
В зале настороженно притихли. Никто не поднимал руки. И неожиданно снова встал дед Хоботька.
— Граждане! — сказал он возбужденно. — Не надо больше спрашивать! Мы задаем вопросы тридцать годов подряд, а пользы нема. Была у деда докука до внука… Иван Егорович, ставь на повестку дня собрание против алкоголизма!.. Президиум законный избрать, за стол посадить… честь по чести. Я предлагаю тебя, бригадира Кавуна и Мотрю-птичницу… Объявляю голосование!
Зал загудел, как разбуженный улей:
— Какое собрание?!
— Что он еще придумал?
— Тише, тише, дело нужное!
Иван Егорович на минутку опешил, но, быстро оценив мысль деда, прокричал, покрывая шум: