Лошадиные истории, стр. 29
Фон Штюц распахнул окно. Солнце село, но по-прежнему еще по-азиатски жарко и душно. Хорошо бы сейчас принять ванну — день у него был напряженным. Ничего, этот день станет последним неприятным днем в его жизни. Завтра лошади придут под конвоем в станицу Дольскую. С утра он отправит в разведку «фокке-вульф», засечет табун в степи, и туда полетят «мессершмитты» для ликвидации коневодов.
Капитан Рихтер стоял за дверью, раздумывал. Он хотел вернуться к оберсту и сказать, что у него, у Рихтера, возникло подозрение: пойманный утром раненый подросток и есть тот самый юный коневод, который вместе со стариками сопровождал косяк кобыл с жеребятами… Почему он так думает? Да потому, что лично видел этого коня, на котором скакал подросток и который лежит теперь на краю кукурузного поля неподалеку от станицы. Видел на фотографии, сделанной агентом в летнем лагере конефермы, и запомнил примечательное крестообразное белое пятно на лбу у коня. Легко найти ту фотографию, и еще легче доказать, что это один и тот же конь. И следовательно… Нет, он, Рихтер, не станет делать этого. Он не воюет с детьми, и ему не нравится людоедская «стратегия» этого мясника фон Штюца… Он видел уничтоженные ночными бомбардировщиками эшелоны с детьми…
И еще одна мысль остановила капитана Рихтера у дверей: «А все же фон Штюц не очень-то дорожит мной, опытным разведчиком, если посылает как обыкновенного унтера к черту на кулички за какими-то лошадьми, пускай и породистыми!.. Самого-то фон Штюца беспокоит прежде всего благополучное состояние собственной шкуры…» Нет-нет, он не пойдет к фон Штюцу и ничего не скажет о своих подозрениях и догадках. Он не палач детей, у него свои представления о войне, и в конце концов ему наплевать на всех племенных лошадей… А все-таки, что же там, на стоянке у колодца, произошло? Почему этот подросток остался жив и зачем поехал сюда, в станицу Дольскую, поздней ночью? Или он не знал, что станица уже занята немецкими войсками? Наверное, так… Рихтер хотел бы узнать это просто для себя, но раненый юный коневод держится стойко. Держится с достоинством, не проявляет страха и упрямо повторяет, что ничего не знает ни о каком косяке кобыл с жеребятами…
Глава восьмая
Леля подняла косяк на рассвете. Лошади, отдохнувшие, сытые, напоенные, бежали ровной рысью. Часа три шли хорошо, а потом взошло солнце и разбудило ветер. Тугой, встречный, он сушил глаза, и оттого степь казалась блескучей — больно было вглядываться вдаль, высматривать как надежду и спасение зеленые камыши лимана и синеву чистой воды.
Вдруг обеспокоенно заржала Лошадия. Ветер пел в ушах Лели, да и плохо еще она слышала — не сразу различила гул самолета. И когда увидела среди пыльных облаков «раму», ужас охватил ее. Замахала плетью, закричала на кобыл:
— Пошли, пошли, рысью арш!.. Карьером, карьером!
А «рама» вдруг стала снижаться и, снизившись метров на сто, пролетела над скачущим косяком. Леля окаменела от страха: горбатый самолет с двумя фюзеляжами показался ей вблизи доисторическим страшилищем.
«Фокке-вульф», поднявшись выше, улетел, лошади немного успокоились, но продолжали бежать хорошим, быстрым аллюром: бугры неожиданно раздвинулись, и дорога повернула вниз — в широкую зеленую долину. Вдали между камышами сверкнули радостные солнечные озера. Леля облегченно, глубоко вздохнула, распрямилась в седле. Страх, сковывавший тело, прошел. И лошади взбодренно зафырчали в предчувствии отдыха, водопоя и кормежки на свежем, сочном лугу. Скошенное сено в долине было собрано в копны, они стояли длинными рядами вдоль камышей старой речки, а между ними отрастала отава…
И тут из-за бугра, словно черные стрелы, с воем выметнулись три «мессершмитта». Они промахнули над косяком, почти касаясь брюхом копен. Кобылы дико заржали и рассеялись между копнами. Леля закричала:
— В камыши! В камыши!
Изо всей силы тянула повод, направляя Лошадию в зеленые защитные заросли, но Лошадия не слушалась, мчалась в страхе, как слепая, неведомо куда, и за ней, спотыкаясь на кочках, скакал Коська.
Истребители развернулись над плавнями, и вот уже в прицельных кругах их пулеметов появился луг, летящие между копнами лошади с жеребятами и маленькая всадница.
Ошалевшие лошади повернули обратно в степь.
— Куда вы?! В камыши! За мной! — кричала Леля, охлестывая плетью Лошадию, пытаясь повернуть ее.
Черная дымная стежка пробежала по земле сбоку всадницы — это пилот ведущего самолета отсекал ее пулеметными очередями от табуна. Огневой веер разрывных пуль второго и третьего истребителей накрыли копны сена. Сделав разворот над степью, плюясь огнем, они пошли на снижение, а лошади повернули на луг — Леле удалось справиться с Лошадией и повести косяк за собой. «Мессершмитты» ударили из скорострельных пушек, пытаясь взрывами преградить путь лошадям. Косяк рассеялся, оставив у воронок несколько кобылиц и жеребят.
Леля не успела уйти в камыши. С третьего захода истребители взяли ее под прицел. Шея Лошадии окрасилась кровью — пуля стесала кожу. Мотая головой, она мчалась мимо горящих факелами копен. Жеребенок тянулся за ней из последних сил. Пунктир взрывной строчки пересек ему дорогу. Он споткнулся о нее, кувыркнулся через голову, пронзительно крича. Услышав его предсмертный крик, Лошадия опомнилась, резко остановилась. Лелю сорвало с нее. Прокатившись по земле, она распласталась в беспамятстве, зажимая в судорожно сжатых пальцах клочки золотисто-рыжей гривы.
И напрасно звала Лошадия своего золотого лошонка — он уже не мог ответить ей нежным, игривым ржанием.
Еще раз низко пролетели «мессершмитты» над задымленной долиной, еще раз перечеркнули разрывными пулями пядь земли, на которой неподвижно лежала Леля. Вспыхнула ближняя копна, и ветер прикрыл ее дымным шлейфом.
Истребители взмыли к серым облакам.
Леля лежала среди небольших воронок, припорошенная землей и пеплом. На изорванном платье проступали пятна крови. На щеке багровела ссадина. Лошадия стояла над ней. Шевеля губами и негромко фырча, притрагивалась к ее волосам, к плечам. Леля пошевелилась, открыла глаза и закашлялась от дыма. Не могла подняться сама. Уцепилась в гриву Лошадии, стоявшей над ней с опущенной головой, и встала, покачиваясь и постанывая от боли. Повисла на шее у лошади.
Из дыма догоравших копен к ним выходили кобылицы с жеребятами.
…Леля провела косяк по гати через старую закамышелую речку, впадавшую в лиман, и вывела на сожженное пшеничное поле, по которому прыскала черная поземка и кружились черные вихри. А навстречу косяку по черной дороге ехала странная повозка. И когда она приблизилась, поняла Леля, что это в тачку, на которой лежали узлы, сундук и стол вверх ножками, были впряжены корова и старая женщина.
Леля придержала лошадь, остановилась и женщина. Она печально посмотрела на избитую, оборванную, окровавленную всадницу.
— Видна диточка!.. Шо с тобой?.. Ты вся обраненная…
— По мне «мессершмитты» стреляли… Хотели убить.
— За что?!
— Наверно, чтоб я не угнала лошадей.
— А куда же ты их гонишь?
— В станицу Дольскую, к нашим, — хрипло ответила Леля и закашлялась.
— Та нема уже тут наших! Нимци везде. Хутор наш спалылы. И дида мого убылы. До сестры еду, можэ вона жива.
У Лели сморщилось лицо, ей захотелось заплакать, но она сдержалась.
— А где наши?
— Хто знае!.. Можэ, за Манычем. За лиманом. Да неужели ж ты туда погонишь коней?!
— Дедушка наказал, чтоб сдала лошадей нашим.
— Боже ж мий! Диточка, да ты ж совсем замученная! Поихалы со мной. Хороши кони, да брось их, все одно нимци отнимуть их у тэбэ. У мэнэ коняку забралы. Поихалы со мной, а?
— Не могу… Дедушка наказал сдать лошадей, — упрямо повторяла Леля.
— Ну, тоди вертайся за греблю, и по той стороне гони коней. По-над камышами, по-над камышами в самый лиман, вон к тем, бачишь, трем вербам. Кажуть, там, за Манычем, наши.
Леля молча повернула Лошадию, подтолкнула шенкелями, замахала плетью: