Лошадиные истории, стр. 18
А на Петьке были латаные дедовы галифе, драная сорочка и дырявые черевики. Он был похож на бродягу Челкаща. За год парень подрос, окреп, в плечах раздался. И лицо изменилось, повзрослело, скулы стали резче, а глаза, зеленые, блескучие, — серьезней.
— Брось, Петька, заговариваться… Придумал тоже: в кино не видел, — проговорила она в смущении. — Ты это что?
Петька, краснея, подошел ближе, погладил шею коня и выговорил с запинкой, но смело глядя ей в глаза:
— Правда, Леля, ты такая красивая, что я тебя просто не узнаю. Просто загляденье!..
— Ну, Петька… Знаешь, Петька, — протянула она и остановилась, чувствуя, как ее лицо полыхнуло жаром. Никто никогда не говорил ей таких удивительных слов. И она сказала с обрывающимся дыханием, словно бы в воду прыгала: — А ты, Петька… ты такой чудной, Петька! Ты просто удивительно чудной какой!
А он, внезапно побледнев, не отрывая упрямого взгляда от ее горящего лица, от ее темно-серых ясных глаз, произнес с какой-то настырностью:
— Да скажи: дурак я!.. Я хотел написать тебе письмо, но адреса у меня не было.
— А ты бы у деда Лукьяна взял… — Леля быстро спешилась и, отворачиваясь от Петьки, похлопала по сумке, притороченной к задней луке седла. — Тут книги, которые я тебе обещала. Про лошадей. Слушай! Дед твой срочно тебя на помощь зовет, сказал, чтобы прямо ехал к нему. А мой получил приказ от военкома обучать призывников военному делу. Я тоже там буду. У меня поручение. Я уполномоченный инспектор. — Сунула ему повод в руки. — Бери коня и не медля скачи в летний лагерь! — Быстро пошла со двора, бросила ему от ворот, не оглядываясь: — Покедова, Петро!
— Покедова, Леля, — протянул Петька, машинально приглаживая одичалую чуприну.
Неотрывным взглядом проводил он Лелю, ловкую, гибкую, крепенькую, быстро шагавшую по аллейке вдоль дворов…
Через некоторое время по сонной хуторской улице, заросшей спорышем, распугивая кур и индюков, наметом промчался молодой бравый казак, остановился на полном скаку у двора Лукьяна Мирошникова, поднял коня на дыбы и зычным голосом прокричал:
— Эй, там, граждане Мирошниковы!
Из летней кухни в тот же миг выметнулись во двор дед, бабка и внучка. Они едва признали в этом молодом казаке Петьку Середина. На нем была хорошо подогнанная казачья форма. Сапоги немыслимо сверкали, отражая солнце, а из-под красного околыша синей фуражки вполне организованно задирался вверх укрощенный сливочным маслом русый чуб.
— Леля Дмитриевна, так что сказал мой дед? Прямо так и ехать к нему? — громко и отчетливо спросил он.
— Да, прямо так и ехать… он сказал, — растерянно промолвила Леля. Она ведь вроде бы все ясно ему до этого объяснила.
— Слушаюсь! — рявкнул Петька, взял резвого дончака в шенкеля, и тот, приученный брать барьеры, мигом оказался во дворе, поразив всех Мирошниковых, всполохнув кур, уток, собаку и кошку с котятами, перемахнул второй забор, повыше, отделявший двор от огорода, и галопом, бешеными скачками по грядкам лука, чеснока, петрушки, морковки, гороха, через картошку и кабаки помчался напрямую в степь. И только видели его!
Бабка Даша, ошеломленная Петькиной выходкой, немыслимым безобразием — по политым овощным грядкам конем топтаться! — с опозданием схватила палку и, будто бы гонясь за ним, затопала ногами на месте, крича:
— Да куда ж тебя понесло?! Тебе повылазило, бандюк?! Я вот поймаю тебя!..
— Вот что значит любовь! — философски заметил дед Лукьян.
И Леля все поняла: Петька отомстил ей!.. Она ведь явилась нафуфыренная: в бриджиках, в гимнастерочке, в козловых сапожках… «У меня поручение… Я уполномоченный инспектор…» Ах-ах!.. Пыль в глаза ему пускала!.. А он стоял перед ней, как оборванец, в рабочей одежде, грязный, босой… Вот он и ответил ей тем же: приоделся — где только форму достал! — и рванул на коне прямиком через грядки.
И Леля расхохоталась: молодец, Петька!..
Глава третья
Ристалище находилось между ериком и речкой Кагальничкой. На нем в шахматном порядке располагались высокие колы с воткнутыми в их вершины лозинами, деревянный макет немецкого танка, фанерные фигуры вражеских солдат и разные препятствия для всадников. И стоял, держа коней под уздцы, взвод безусых призывников при шашках и с учебными гранатами за поясами.
А под вербами собралась ребячья ватага. Тут была и Леля со своими хуторскими подружками. Она любовалась дедом и удивлялась ему: бывший командир эскадрона Первой Конной армии, а теперь завзятый коневод-селекционер, выводивший новую породу лошадей по приказу самого Маршала Советского Союза Буденного, и впрямь выглядел неузнаваемо: в синих диагоналевых галифе, в темно-зеленой гимнастерке, с орденами Красного Знамени на груди; усы нафабрены и лихо закручены; кривые ноги в начищенных юфтевых сапогах упирались в свеженадраенные стремена.
— Сми-и-рно! — хрипловатым басом скомандовал Лукьян Корнеевич. Пожилой конь, списанный по возрасту из кавполка, услышав строгую команду, вспомнил лучшие годы своей жизни, подтянул живот и затанцевал под всадником, как молодой. — Вольно! Григораш, Дрогаев, на конь! Специально для вас еще раз показываю рубку. Слушать внимательно, смотреть во все глаза!.. Имейте в виду, там не тонкую лозу будете рубить, а матерого фашиста. Наклон с коня — вот так, замах — вот так! — Лукьян Корнеевич показывал, как. — Шашку потягом на себя, наискосок — вот так!.. Рука — с плечом и туловом — вот так! Ясно-понятно?
— Ясно-понятно!
— Отвечать: так точно!
— Так точно, товарищ инструктор!
— Всем внимательно смотреть! — он послал коня рысью, делая заход в аллею лозы, и боевито прокричав: «Аллюр три креста!», помчался галопом, кружа шашку над головой.
Хищно вытянувшись на стременах, он скакал по аллее, посылая коня то вправо, то влево. Шашка со свистом рассекала воздух. Срубленная лоза падала торчком, втыкаясь в дернину. Ни одной целой лозины не осталось за Лукьяном Корнеевичем, когда он, разгоряченный, повернул коня и, подскакав к призывникам, поднял его на дыбы. Выдохнул горячо:
— Вот так надо! Ясно-понятно?
— Так точно, товарищ инструктор! — дружно ответили они.
— Во дает, черт щербатый! Похлеще Чапли Рубаной, — восхитился Кряжев, староста группы, озорной, насмешливый парень.
— Шурка, слыхал я, что ты считаешься в отряде самым отважным и ловким рубакой. Так ли оно? — спросил Лукьян Корнеевич, еще не остыв от боевого азарта.
— Да это он сам себя таким считает! — выкрикнул кто-то из строя.
— Любому из вас могу юшку пустить один на один! — ответил Кряжев с веселой заносчивостью. — И один с троими могу сладить, если дело о жизни станет, — добавил он уже всерьез.
— Ну да? Что ж, поглядим. Твой батька, помню я, давал прикурить белякам. Проведем с тобой, Шурка, наглядный урок для хлопцев, как вести сшибку, как нападать и обороняться. Смогёшь?
— А то! Батя успел меня кое-чему подучить. Давай покажем, Лукьян Корнеевич, этим недотепам, как надо воевать!
— Да ты, Шура, не хвались, идучи на рать… На средней скорости будем работать, чтоб они всё как следует разглядели. Всем следить за нами! Запоминать приемы. Потом попарно проведете сшибку. Кряжев, на конь! Шашку к бою!
Кряжев взлетел на коня, не коснувшись ногой стремени. Выхватил шашку. Горячий дончак, послушный посылам своего хозяина, вмиг оказался около старого всадника. Шашки скрестились в воздухе, сверкнув, как быстрые злые молнии. Девочки ахнули, Леля негромко вскрикнула. Вздыбив коня, Кряжев снова налетел на инструктора. Посмеиваясь в усы, Лукьян Корнеевич уверенно отмахивался от напористых наскоков гибкого, проворного юноши, ловко отбивая довольно опасные удары да еще поддразнивая его:
— Смотри, уши своему коню не отхвати, рубака!
Леля любовалась своим дедом, которого сейчас ни за что бы не назвала старым, и восторгалась Шуркой Кряжевым: в азарте боя он стал просто красивым.
А шашки сталкивались, звенели, высверкивая на солнце, кони сшибались грудью, визгливо ржали. И чем сильнее ярился Кряжев, тем насмешливей становился Лукьян Корнеевич.