Дело Фершо, стр. 30

Мишель рассчитался, сунул газеты в карман плаща и направился к набережной. Вскоре он увидел направляющихся к нему тихим шагом Фершо и Лину. Видимо, Фершо рассказывал ей, смешной анекдот: она громко смеялась. Но, заметив мужа, резко оборвала смех. Наверное, вспомнила утреннюю сцену? Боялась его выходки?

— Досье Меркатора опубликовано, — объявил Мишель.

Обычно Фершо поднимался к себе в комнату, чтобы спокойно прочитать газеты. Сегодня, несмотря на важные новости, он продолжил прогулку, лишь задав несколько вопросов. Были ли названы имена? Что и какая именно газета писала? Упоминалось ли о брате? Есть ли о нем что-нибудь в «Тан»? И под каким заголовком?

Он молча выслушал ответы, засунув руки в карманы и приглаживая языком бороду, к которой еще никак не мог привыкнуть.

— Завтра или послезавтра, я думаю, вам придется снова съездить в Брюссель.

Он посмотрел на Мишеля так красноречиво, что тот перевел его слова следующим образом:

«Следует ли мне посылать его в Брюссель? Не воспользуется ли он этим, чтобы предать меня?»

Мишель возразил:

— Я, конечно, поеду, если вы прикажете, но не очень-то стремлюсь к этому.

Призывая мужа к спокойствию, Лина дотронулась до его руки.

Мог ли Фершо не думать о возможном предательстве? Ведь Мишель мог поехать в Брюссель или Париж, к братьям Блестейнам или к Эмилю Фершо, обратиться непосредственно к полиции или к враждебной стороне.

Как было бы им не вознаградить его за поимку Дьедонне Фершо, который платил ему восемьсот франков в месяц и мог бросить в любую минуту!

Пришла бы Мишелю эта мысль, если бы Фершо не поглядывал на него подозрительно? И только сегодня, а довольно часто. Начиная с того дня, когда он вернулся из Брюсселя, и хозяин остался при убеждении, что Мишель что-то от него утаил.

Лина ничего не понимала, объясняя все мужской ревностью со стороны человека, который только начинал жить; к тому, что уже прожил длинную жизнь.

— Еще пишут о вашем брате. Одна из газет требует его ареста.

Фершо тотчас назвал газету, давая понять, что он в курсе дела и что совершенно сознательно втягивал брата в эту историю.

Что было им троим делать в десять утра в городе, в котором шла размеренная жизнь, где никому до них не было дела? На набережной их толкали люди, занятые разгрузкой и погрузкой судов, они дышали угольной пылью, наблюдая, как быстро засыпают этот уголь электрокраны, наталкивались на веревочные ограждения, на твердый и замерзший железный лом.

У них была возможность покинуть пределы города, пройтись вдоль пляжа навстречу ветру и волнам, но Фершо передвигался с трудом и быстро продрог. Улицы, рынок, женщины с непокрытыми головами, рабочие дорожной службы — все это тоже составляло убогий фон их утренней прогулки.

Полиция всюду разыскивала Фершо, а он, прихрамывая, медленно брел вдоль тротуаров, задевая ящики с овощами или лотки с мясом. Лина и Мишель не решались нарушить его молчание.

Ноги сами привели их к маленькому кафе поблизости от дома. Они уже привыкли к его запаху, к опилкам на влажном полу и хозяину, начищавшему кофейник.

Они уселись за свой обычный столику, потребовали красную салфетку, карты, фишки, минеральную воду для Фершо и кофе с вином, которое Мишель пил, не вызывая недовольства жены.

Лина играла плохо. В «Воробьиной стае» и Кане Фершо во время игры был сварлив, придирчив и нетерпелив, если партнер медлил с ходом.

— Трефы козыри.

— Нет.

Лина нерешительно разглядывала свои карты, не зная, брать ей или нет.

— Твой ход, — сказал ей Мишель.

— Я не знаю, с чего ходить… Брать или нет?.

На этот раз Фершо молчал, не выражая никакого недовольства.

— Поступай как хочешь, но играй.

— Если ты будешь меня торопить, я сыграю не правильно.

— Думаешь, весело ждать, пока ты пойдешь?

Начиная игру, она разглядывала карты с гримасой избалованного ребенка. Теперь же ее руки немного дрожали, казалось, что она вот-вот заплачет — верхняя пухлая губка ее надулась еще больше.

— Ты будешь играть?

Почему, ну да, почему она подняла глаза на Фершо, словно призывая его на помощь? И тот спокойно произнес:

— Не спешите, Лина. У нас нет никакого другого дела весь день.

— Вот именно, не спеши! Все равно пойдешь неверно.

Разве не имел он права относиться к жене как ему заблагорассудится?

— Послушай, Мишель…

Она показала карты, готовая бросить их на стол.

— Не поддавайтесь на слова вашего мужа. Я вижу, у вас есть девятка треф и валет. Надо брать…

Руки у Мишеля дрожали. Ему хотелось бросить карты и уйти. Искушение было так велико, что он только чудом удержался и ничего не сказал. Затем сыграл сам, посматривая на партнеров. Гроза грохотала где-то рядом и никак не решалась разразиться. Лина выиграла партию.

— Видите! Не надо терять голову и оглядываться на мужа.

Она благодарно улыбнулась. Они сыграли еще партию, и дурное настроение Мишеля, который проиграл, усилилось, особенно после того, как он не заказал каре дам, о чем Фершо не замедлил ему напомнить.

Казалось, Фершо видит карты Лины.

— Снимите. Теперь, если у вас есть бубновый туз, ходите им. Если нет, ходите самой сильной картой. У вашего мужа козырей больше нет.

Так продолжалось около часа. Выпить кофе зашла дочь рыбака в черной блестящей плиссированной юбке.

Она стояла у стойки, высокая, стройная, светлоглазая, и с открытым ртом смотрела на них.

Играя, Мишель поглядывал на нее. Ему показалось, что она смотрит только на него, и он призывно ей улыбнулся. Та отвернулась и заговорила с хозяином.

Мишель находился в таком состоянии, когда для вспышки достаточно было любого повода. Фершо протянул руку и, не глядя, взял карту Лины, показывая, что играть надо ею.

Мишель встал и бросил свои карты на стол — ему уже давно хотелось это сделать.

— Если вы решили вдвоем играть против меня одного…

Он направился к вешалке, взял шляпу, перекинул через руку плащ и вышел.

— Хотел ли он произвести впечатление на вошедшую девушку? Было и это. В его чувствах было все — отвращение, нетерпение, унизительное сознание своего ничтожества, желание возвыситься в собственных глазах.

На улице он растерялся, не зная, куда идти. А так как не хотел, чтобы видели его нерешительность, то побрел к дому г-жи Снук. Инстинкт подсказывал ему, что дальше идти опасно, что тогда будет трудно вернуться.

Он вошел в дом, поднялся к себе, запер дверь на ключ и бросился на постель.

Только час спустя, когда он уже стал беспокоиться, на лестнице послышались неуверенные шаги, и в дверь тихо постучали.

Это был сам Фершо, Лина осталась внизу.

10

Едва увидев, как они спускаются по лестнице, Лина, по обыкновению занявшая место за столом, поняла, что в их отношениях что-то надломилось. Однако это не походило на драму. Казалось даже, что они довольны друг другом, обмениваясь во время завтрака любезностями и нерешительными взглядами, как любовники после ссоры.

Внешне из них двоих более скованно вел себя Мишель. Его тонкая кожа при малейшем волнении сразу покрывалась красными пятнами. Как он ни пыжился, а все равно был похож на ребенка, только что задыхавшегося от рыданий, который, всхлипывая, еще чувствует соленый вкус своих слез.

Взгляд Фершо был тяжелее обычного и туманился воспоминаниями, даже когда ему случалось улыбнуться, если Лина старалась их развеселить.

Они сидели втроем в маленькой столовой с низким потолком, за короткий срок словно пропитавшейся их близостью. Портрет капитана Снука с медалями не казался им больше чужим, побрякушки, в строгом порядке лежащие на черном мраморе камина, выглядели не смешными, а трогательными, а швейная машинка в углу у окна, казалось, жила своей замкнутой и благодушной жизнью.

Как обычно, кто-то завтракал на кухне. Все клиенты г-жи Снук более или менее походили друг на друга: им было под пятьдесят, это были широкоплечие, краснолицые мужчины, и Лина могла поклясться, что у них у всех одинаковые голубые наивные глаза. Они смущались, когда, открыв застекленную дверь, обнаруживали в столовой постояльцев. В таких случаях они быстро проходили мимо, задевая за стену и застенчиво кланяясь. Г-жа Снук ставила им на кухне приборы и обслуживала вперемежку с теми, кто сидел в столовой.