Разум и чувство (другой перевод), стр. 68
Элинор ничего не ответила. Она глубоко задумалась о том, как несправедливо обошлась с этим человеком судьба. Слишком ранняя независимость породила привычку к праздности, роскоши, вседозволенности, которая нанесла непоправимый вред его душе и характеру, отняла счастье. А ведь он от природы был наделен открытой и честной натурой, нежным и чувствительным сердцем, да и таланты приобрел немалые. Свет сделал его тщеславным и расточительным, что, в свою очередь, породило надменность, холодность и эгоизм. Именно тщеславие заставило его искать грешного торжества в победе над другим сердцем, но неожиданно привело к познанию искреннего чувства. Однако расточительство, вернее, порожденная им нужда заставила принести это светлое чувство в жертву. Каждая порочная склонность вела его по дороге зла, но обрекала на наказание. Чувство, которое Уиллоби, вопреки всему хорошему, что оставалось в его душе, безжалостно подавил, теперь вышло из-под контроля и завладело всеми его помыслами. И даже брак, принесший столько горя ее сестре, теперь тоже обещал стать для него источником вечных мучений, причем без надежды на избавление. От этих невеселых мыслей Элинор отвлек Уиллоби, который очнулся от тяжелой задумчивости и встал, собираясь откланяться.
– Больше мне незачем здесь оставаться. Пора ехать.
– Вы вернетесь в Лондон?
– Пока нет. Сначала я заеду в Комбе-Магна и приведу там в порядок дела. В город я вернусь дня через два.
Он протянул ей руку, и не подать ему своей Элинор не могла.
– Вы правда думаете обо мне уже не так плохо, как раньше? – спросил он и остановился, облокотившись на каминную полку, словно позабыв, что собрался уходить.
Элинор заверила его, что изменила свое мнение, что прощает его, жалеет и желает всяческих благ. Она сказала, что будет рада услышать, что он счастлив, и добавила несколько ненавязчивых советов на будущее. Его ответ не слишком обнадежил.
– Что поделаешь, – вздохнул он, – дальше буду жить, как сумею. О семейном счастье больше речи нет. Но если мне будет позволено думать, что вы и ваши близкие питаете благожелательный интерес к моей судьбе… это может заставить меня остеречься. Мне будет ради чего жить. Марианна, конечно, потеряна для меня навсегда. Я понимаю и не питаю никаких надежд, что, даже если бы мне счастливый случай вернул свободу…
Элинор с негодованием вскочила.
– Что ж, – проговорил он, – прощайте. Я уеду и буду жить в страхе перед одним событием.
– Каким?
– Браком вашей сестры.
– Почему? Неужели вы не понимаете, что она не может быть потеряна для вас больше, чем теперь.
– Но она будет принадлежать другому! А если этим другим окажется некто, менее всего… Но я лучше промолчу, чтобы не лишиться вашего сострадания. Не хочу показать, что я не способен к прощению. Благослови вас Бог!
С этими словами Уиллоби выбежал из комнаты.
Глава 45
Элинор осталась одна и погрузилась в глубокую задумчивость. Уже давно стих в отдалении стук колес экипажа Уиллоби, а она все еще сидела в кресле, пребывая во власти грустных мыслей. На какое-то время она даже забыла про сестру.
Всего полчаса назад она всем сердцем презирала Уиллоби, считала его низким и недостойным человеком. Теперь же он поневоле возбуждал сочувствие. Собственные пороки обрекли его на страдания и навсегда отторгли от их семьи. Элинор думала о нем с сожалением, пожалуй даже с нежностью, которые более соответствовали его желаниям, это она отчетливо понимала, чем истинным достоинствам. Она чувствовала, что влияние Уиллоби на нее усиливается причинами, которые холодный рассудок должен был проигнорировать, – его внешней привлекательностью, приятными манерами, обезоруживающей искренностью – что вовсе не было его заслугой. К тому же, судя по всему, он был по-прежнему пылко влюблен в Марианну, а чувство это теперь стало совершенно непозволительным. В общем, Элинор еще долго пребывала в смятении, прежде чем обрела способность мыслить здраво.
Когда она поднялась к ничего не подозревавшей сестре, Марианна как раз открыла глаза после долгого спокойного сна. Она чувствовала себя даже лучше, чем можно было надеяться. Вглядываясь в лицо сестры, Элинор почувствовала, что больше не в силах сохранять сдержанность и спокойствие. Прошлое, настоящее, будущее, долгий разговор с Уиллоби, появившаяся уверенность в выздоровлении Марианны, предстоящее свидание с матерью – все это ввергло ее в такое волнение, что она с трудом могла его скрывать. Она только боялась, что не сумеет сохранить внешнее хладнокровие и выдаст свое смятение сестре. Впрочем, мучиться ей пришлось недолго. Не прошло и получаса после ее возвращения от Уиллоби, как она снова поспешила вниз, услышав шум подъехавшего экипажа. Она так спешила избавить мать от мучительного страха, что выбежала в переднюю, чтобы встретить и обнять ее еще на пороге.
Миссис Дэшвуд была охвачена безмерной тревогой и в последние часы пути успела убедить себя, что Марианны нет на свете. У нее даже не хватило сил поздороваться с Элинор и спросить о состоянии больной. Но любящая дочь не ожидала ни слов приветствия, ни вопросов, а тотчас сообщила радостное известие. Необыкновенно чувствительная миссис Дэшвуд от счастья совсем лишилась сил. Элинор и полковник проводили ее в гостиную, поддерживая под руки. Проливая слезы радости и все еще не обретя дар речи, она вновь и вновь обнимала и целовала Элинор, а в промежутках между благодарными объятиями пожимала руку своего дорогого друга. Взгляд, обращенный на него, лучше слов выражал глубину ее признательности, в нем светилось убеждение, что полковник вместе с ней разделяет счастье этого мига. Он был безусловно счастлив и при этом ни разу не нарушил молчание.
Едва миссис Дэшвуд удалось взять себя в руки, она пожелала немедленно подняться к Марианне и несколько минут спустя уже нежно ласкала горячо любимую дочь, ставшую ей еще дороже из-за долгой разлуки, постигшего ее тяжелого горя и едва миновавшей смертельной опасности. Радость, с которой Элинор наблюдала их встречу, умерялась только боязнью, что Марианна теперь долго не сможет заснуть. Однако, когда речь шла о жизни и здоровье ее детей, миссис Дэшвуд умела быть осмотрительной и благоразумной. А Марианна, успокоенная мыслью, что мать с ней, и слишком ослабевшая, чтобы разговаривать, охотно подчинилась уговорам своих сиделок постараться уснуть. Миссис Дэшвуд осталась у постели больной, а Элинор послушалась мать и ушла к себе в спальню отдохнуть. Однако нервное возбуждение долго не давало ей сомкнуть глаз, несмотря на бессонную ночь и долгие изнурительные часы тревоги. У нее не выходил из головы Уиллоби, и мысленно она уже называла его «бедным». Она понимала, что поступила правильно, выслушав его оправдания, и попеременно то винила себя за то, что сурово судила о нем прежде, то вновь оправдывала. К тому же ее очень угнетало данное обещание рассказать о его признаниях сестре. Она откровенно боялась его исполнить, опасаясь, что рассказ может произвести слишком сильное впечатление на чувствительную Марианну и она не сможет обрести счастье с другим. На миг она даже пожелала, чтобы Уиллоби овдовел, после чего подумала о полковнике Брэндоне и снова упрекнула себя. В конце концов, своим постоянством и молчаливыми страданиями он заслужил в награду руку ее сестры и более достоин ее получить, чем его соперник. А значит, нынешней миссис Уиллоби следует от души пожелать чего угодно, только не преждевременной смерти.
Известие, с которым явился в Бартон полковник Брэндон, потрясло миссис Дэшвуд меньше, чем можно было ожидать, поскольку ее тревога уже давно переросла все мыслимые пределы. Опасаясь за Марианну, она не ожидала ничего хорошего и сама начала собираться в Кливленд. Когда приехал полковник Брэндон, она уже была совсем готова, и ему пришлось только подождать, чтобы миссис Кэри заехала за Маргарет. Мать не захотела взять с собой младшую дочь, опасаясь, что та может заразиться.
Марианна быстро поправлялась, и, глядя на сияющее лицо миссис Дэшвуд, легко верилось, что она и правда, как постоянно повторяла, самая счастливая женщина в мире. Услышав в очередной раз о безмерном счастье матери, заглянув в ее счастливые глаза, Элинор как-то поймала себя на мысли, что та вовсе забыла Эдварда. Но дело обстояло значительно проще: с одной стороны, миссис Дэшвуд вполне доверяла спокойствию, с которым Элинор написала ей о своих обманутых надеждах, а с другой – была до крайности измучена тревогой за Марианну, и теперь она подсознательно стремилась думать лишь о том, что увеличивало ее счастье. Марианна благополучно выздоравливала от тяжелой болезни, опасности которой, как втайне подозревала миссис Дэшвуд, в немалой степени способствовала она сама, поощряя интерес дочери к Уиллоби. У ее радости был еще один источник, о котором Элинор пока не знала. Впрочем, в неведении она пребывала недолго. Лишь только матери и дочери удалось остаться наедине, Элинор услышала: