Бродяги Севера (сборник), стр. 97

Другой способ игры у бобрят еще больше разочаровал Бари. Невдалеке от того места, где он впервые встретился с Умиском, поднималась из воды высокая, футов около десяти, балка, которая представляла собою наклонную плоскость, спускавшуюся обратно в воду. Она была гладко утоптана и тверда. Умиск взбирался на нее в том месте, где она была не особенно крута, влезал на самую ее вершину, садился на свой плоский хвост, давал себе толчок и, точно на санках с ледяной горы, спускался на нем вниз и с шумным всплеском въезжал в самую воду. Обыкновенно таким спортом были заняты сразу около десятка бобрят, но иногда к этой молодежи присоединялся вдруг и какой-нибудь старик, который точно так же вскарабкивался на гору и съезжал с нее на своем хвосте. Однажды под вечер, когда наклонная плоскость была особенно отполирована от недавнего употребления, Бари по примеру бобров тоже взобрался на ее вершину и принялся за ее осмотр. Оказалось, что нигде так сильно не пахло бобрами, как здесь. Он стал обнюхивать гору и неосторожно зашел дальше, чем следовало. В один момент его ноги потеряли устойчивость, опора выскользнула из-под них, и, громко взвизгнув от испуга, Бари покатился вниз. В следующую затем минуту он барахтался в воде, а еще минуту или две спустя уже с трудом выкарабкивался из мутной заводи на твердый берег. Теперь уж он был определенного мнения об этой игре бобрят.

Возможно, что Умиск видел, как он съезжал с горы. Возможно, что история этого приключения с Бари очень скоро стала известна всем обитателям бобрового городка, потому что, когда Бари пришел в этот вечер к Умиску и застал его за ужином, то Умиск уже смело приблизился к нему, и они в первый раз за все время обнюхались носами. По крайней мере, слышно было, как обнюхивал Бари, а Умиск в это время сидел как сфинкс. Это окончательно закрепило их дружбу, во всяком случае со стороны Бари. Он несколько минут самым развязным образом прыгал вокруг Умиска, стараясь этим показать ему, как он любит его и какими закадычными друзьями они могли бы сделаться. Но Умиск не отвечал. Он не тронулся с места, пока не окончил своего ужина. Но как бы то ни было, а выглядел он все-таки добрым товарищем, и Бари чувствовал себя счастливее, чем когда-либо с тех пор, как покинул свою кучу валежника.

Эта дружба, если бы она и показалась с внешней стороны только односторонней, все-таки оказалась как нельзя более счастливой для Умиска. Всякий раз, как Бари являлся к заводи, он всегда старался держаться как можно ближе к Умиску, если сразу его находил. В один прекрасный день он лежал на траве и щурился в полудремоте, в то время как немного в стороне Умиск копошился за какой-то работой в кустах ивняка. Вдруг послышался тревожный стук бобрихи хвостом по воде, и Бари окончательно проснулся. Затем другой, третий, – точно пистолетные выстрелы. Он вскочил на ноги. Все бобры кинулись к воде. В эту минуту и Умиск выполз из своего ивняка и также поспешил со всех своих жирных, коротких ног прямиком к заводи. Он почти уже добежал до самой воды, как что-то красно-бурое, точно стрела, метнулось в вечернем солнце у самых глаз Бари, и в следующий затем момент большая лисица бросилась вдруг на Умиска и вонзила ему в горло клыки. Бари услышал отчаянный крик своего друга, кровь бросилась ему в голову, и он озверел. Так же быстро, как и сама лисица, он решился на отважный подвиг. Он был такой же величины и такого же веса, как и она, и когда он набросился на нее, то его ожесточенное ворчание Пьеро мог бы услышать на далеком расстоянии. Он, точно ножи, вонзил свои зубы бандиту в плечо. Эта лисица оказалась из породы лесных разбойников, которые всегда нападают сзади. Она не была создана для борьбы один на один, и нападение Бари было для нее так сильно и так неожиданно, что она тотчас же выпустила Умиска из пасти и бросилась бежать без оглядки. Бари даже не преследовал ее. Он подбежал к Умиску, который все еще лежал в грязи и забавно хрюкал и стонал. Самоотверженный Бари обнюхал его, толкнул его носом, и минуты две спустя Умиск уже встал на свои заплетавшиеся ноги, тогда как около тридцати бобров со страшным шумом суетились в воде у самого берега.

После этого события Бари еще более почувствовал себя с бобрами как дома.

Глава XI

Попался!

В то время как Бари все более и более привязывался к бобрам, а Пьеро и Нипиза, со своей стороны, обдумывали, как бы поймать его, потому что его белая звезда и белые кончики ушей напоминали им о другом Бари, которого они любили, Буш Мак-Таггарт, с поста Лакбэн, за сорок миль к северо-западу отсюда, тоже кое-что придумывал. Мак-Таггарт уже семь лет был фактором в Лакбэне. В книгах Компании Гудзонова залива он был записан, как самый полезный служащий. Расходы по содержанию его поста всегда были ниже средних, а каждая полугодовая доставка им мехов всегда превышала всякие ожидания. В главном списке сотрудников около его имени имелась приписка: «Доставляет доходов более, чем кто-либо на севере Божьего озера».

Но всем индейцам была отлично известна причина такого успеха. Они прозвали его «ижпао-ветику», что значит «человек-дьявол». Они иначе его и не называли: это имя они с омерзением произносили у себя в юртах только шепотом или говорили его так, чтобы оно никоим образом не долетело до ушей самого Буша Мак-Таггарта. Они боялись его. Они ненавидели его всей душой. Они умирали под его управлением от голода и истощения, и чем крепче он сжимал свои железные пальцы, управляя ими, тем больше, казалось, они подпадали под его власть. У него была ничтожнейшая душа, находившаяся в теле зверя и наслаждавшаяся властью. И здесь, в этой дикой пустыне, простиравшейся до бесконечности во все четыре стороны, его власть была самодержавна. Компания поддерживала его. Она сама сделала его королем всего этого края, в котором не было никакого другого закона, кроме его собственного. И в благодарность за это он отправлял ей такие караваны и такие тюки мехов, на которые она даже и не рассчитывала. Владельцы Компании сидели от него за целые тысячи миль и только подсчитывали доллары.

Все это мог бы вывести на чистую воду Грегсон. Он был контролером в том краю и раз в год посещал для ревизии Мак-Таггарта. Он мог бы легко донести, что индейцы прозвали этого Мак-Таггарта «человеком-дьяволом» за то, что он уплачивал им за доставляемые ими меха половинную цену; он мог бы доложить своей Компании вполне обстоятельно, что в течение зимы Мак-Таггарт доводил звероловов до полной нищеты, что они на коленях вымаливали у него плату за свою работу и что он всегда портил местных индейских девушек, принуждал их отдаваться ему на посту. Но и сам Грегсон извлекал выгоду из своих ревизий поста Лакбэн. При каждом своем наезде туда он всегда мог рассчитывать на две недели самой развратной жизни у Мак-Таггарта и вдобавок еще привозил оттуда своей дочери и жене самые драгоценные меха, которые получал от Мак-Таггарта подпольными путями.

Однажды вечером Мак-Таггарт сидел у себя в конторе при свете керосиновой лампы. Отослав своего краснощекого счетовода-англичанина спать, он остался один. Вот уже шестую неделю он испытывал какое-то странное беспокойство. Шесть недель тому назад Пьеро имел неосторожность за все семь лет службы Мак-Таггарта в Лакбэне в первый раз привезти туда и Нипизу. И она-то и смутила его сердце. С тех пор он только и думал, что о ней. Два раза за эти шесть недель он сам наезжал в гости к Пьеро, в его далекую хижину. Завтра он собирался ехать к нему опять. Он позабыл уже о своей наложнице, маленькой индианке Мари, как до Мари забыл о дюжинах таких же несчастных девушек, как и она. Теперь его занимала Нипиза. Он никогда не видал такой красавицы, какою была дочь Пьеро.

Он вслух проклинал Пьеро, глядя на лист бумаги, на который он уже целый час выписывал из главной книги своей конторы какие-то сведения. Этот Пьеро стоял у него поперек дороги. Судя по этим сведениям, отец Пьеро был настоящим, чистокровным французом. Поэтому Пьеро был полуфранцузом, а его Нипиза – квартеронкой, хотя она была так красива, что можно было поклясться, что в ее жилах текло не более двух капель индейской крови. Если бы оба они были индейцами вполне, тогда другое дело: с ними не стоило бы вовсе и церемониться. Он скрутил бы их в бараний рог, и Нипиза явилась бы к нему сама, как полгода тому назад к нему явилась Мари. Но в них текла эта проклятая французская кровь; с Пьеро и Нипизой шутки были плохи.