Бродяги Севера (сборник), стр. 141

Он протянул ей рисунок. Она взяла его, некоторое время пристально смотрела на него и наконец подняла на Филиппа глаза. Если она и не понимала его, то, во всяком случае, догадалась.

– Это мой отец, – просто сказала она по-датски, указав пальчиком на мужчину, нарисованного на бумажке.

В этой ее фразе было созвучие с английским языком. Он сразу же ее понял, ему даже показалось, что она произнесла ее по-английски.

– Твой… отец? – воскликнул он.

Она утвердительно кивнула ему головой.

– Да, – повторила она. – Это мой отец!

Точно гора свалилась с плеч Филиппа.

– Уф!.. – произнес он с облегчением и, чтобы замаскировать свое волнение, весело спросил ее: – Селия, а нет ли у тебя еще патронов для этого пугача? Поищи-ка! Хочется пострелять на весь мир!

Глава XIV

Что принес с собой ураган

Филипп позабыл и о Брэме, и об ожидавших по ту сторону изгороди эскимосах, и о безнадежности положения. Так, значит, это ее отец! Ему вдруг захотелось кричать, схватить Селию на руки и заплясать с нею вокруг избушки. Но происшедшая в ней перемена сразу же сдержала его и заставила вспомнить о приличиях. Он побоялся, как бы эти ее лучистые голубые глаза, которые только что смотрели на него с такой удивленной и вопросительной серьезностью, не загорелись вдруг огоньком подозрительности, а может быть, даже и страха, если бы он зашел слишком далеко. Он сообразил, что слишком уж ясно подчеркнул перед ней свою радость, когда она сказала, что нарисованный на бумажке человек – ее отец. Она не могла не обратить на это внимания. Тем не менее он об этом не жалел. Он чувствовал невыразимую радость при одной только мысли о том, что у всякой женщины, под каким бы солнцем она ни родилась, есть, по крайней мере, одна эмоция, которую можно понять и без всяких слов. Ведь в то время, когда он говорил ей то, чего она все равно не понимала, он ясно читал у нее по лицу все ее сокровенные мысли. Он был уверен в этом. Потому-то он и заговорил о патронах.

Но их больше не оказалось. Селия объяснила это ему мимикой. В их распоряжении было всего только четыре патрона, оставшиеся еще в револьвере. Впрочем, это открытие его не очень смутило. Он предпочел бы этому игрушечному пугачу хорошую дубину. И он стал оглядываться по сторонам, стараясь подыскать что-нибудь такое, на что он мог бы наложить руки. Взгляд его упал на стоявшую у стены постель Брэма. Он подбежал к ней, выворотил из нее целую перекладину фута четыре длиной и стал размахивать ею во все стороны, чтобы испробовать ее вес и возможную силу удара.

– Теперь я готов! – воскликнул он. – Если только они нас не подожгут, то им ни за что не пройти к нам через эту дверь. Я обещаю тебе это, Селия. Клянусь тебе в этом!

Она взглянула на него, и на щеках у нее вспыхнул румянец. Она поняла, что он готов к бою, и это сразу же освободило ее от всякого страха, и она звонко засмеялась. Он обернулся к ней, и вдруг что-то подкатило ему к самому горлу: она еще ни разу не смотрела на него так, как сейчас, и показалась ему писаной красавицей. Он опустил дубину и протянул к ней руку.

– Дай руку, Селия, – обратился он к ней. – Я бесконечно рад, что мы поняли друг друга!

Она тотчас же подала ему руку, и, несмотря на то, что смерть уже бродила у них под боком, они радостно улыбнулись прямо в глаза друг другу. После этого она отправилась к себе в комнату, и Филипп не видел ее целых полчаса.

За эти полчаса он более спокойно оценил положение. Обстановка создавалась чрезвычайно серьезная, и виной этому была сама Селия. Ведь если бы он не послушался ее и поступил бы так, как считал необходимым, то есть если бы он захватил Брэма живьем или отправил бы его на тот свет, то обстоятельства сложились бы совершенно иначе, чем теперь. Пока Селия находилась в своей комнатке, Филипп старался изучить движения волков внутри двора. Незадолго перед этим он обдумывал способ, как бы от них освободиться, а теперь невольно стал считать их своей самой надежной защитой. Он был уверен, что они дадут ему тотчас же знать о том моменте, когда эскимосы снова приблизятся к забору. Но вернутся ли они назад? И сколько их? Тот факт, что только один человек нападал на всех волков, был, пожалуй, довольно убедительным доказательством того, что число эскимосов было незначительно. И если это действительно было так, то оставалась только одна возможность спастись – это немедленное бегство из избушки. А между ее дверью и свободой лесов оставались еще семь лютых волков Джонсона!

Филипп с гневом вытащил из кармана револьвер Селии. В нем оставались всего только четыре заряда. Но какая от них польза? Они не больше смогут остановить волков, чем булавочные уколы. В сущности, какая польза и от дубины? Филипп мог бы вступить в бой с двумя или тремя волками, но с семью… И он искренне проклял Брэма.

А тем временем небо сразу потемнело. Все снаружи покрылось мраком. Тучи, точно нарочно, свисли вниз. Не было никакого сомнения, что Филипп и Селия находились у самого Ледовитого океана или, по крайней мере, милях в ста от него, так как только этим и можно было объяснить такую быструю перемену погоды. Через полчаса должен был разразиться ураган. Эскимосы, видимо, предвидели эту непогоду. Она поможет им скрыть свои следы, и когда они увлекут с собою Селию, то снег заметет все следы их преступления и собьет с толку Брэма и его волков.

Но почему, спрашивал себя Филипп, им понадобилась именно она? Он знал, что в последнее время эскимосы очень обнаглели и стали совершать свои нападения довольно часто. Так, еще недавно они убили у побережья двух американских исследователей и одного миссионера. Еще в истекшем августе из Черчилла были отправлены к заливу Коронейшн и к острову Батурст целых три патруля. С одним из них, которым командовал швед Олаф Андерсон, чуть не отправился в экспедицию и сам Филипп. Говорили потом, что весь отряд этого Андерсона был впоследствии сплошь перебит. Нетрудно было понять поэтому, почему эскимосы напали на отца Селии и на тех, кто был вместе с ними, когда все они высаживались с корабля на берег. Но зачем эскимосам понадобилось так настойчиво преследовать саму Селию – это Филиппу казалось таинственным и необъяснимым.

Филиппа заинтересовала надвигавшаяся непогода. Удивительная быстрота, с которой серенький денек вдруг превратился в непроницаемую ночную мглу, так поразила его, что он чуть не крикнул Селии, чтобы и она тоже подошла к нему и стала наблюдать с ним это явление. Мрачная громада подвигалась с необъятного Баррена по направлению к северо-востоку. На некоторое время водворилась подавляющая тишина. Он уже не различал перед собой движения верхушек кедров и сосен, росших по ту сторону забора, а по эту сторону мог иногда различать одни только двигавшиеся тени волков. Он и не заметил, как Селия вышла из своей комнатки. Он так пристально вглядывался в сгущавшуюся перед ним завесу мрака, что даже не почувствовал, как она подошла к нему, пока не встала рядом с ним. В зловещих сумерках, в которые сразу погрузился весь видимый мир, было что-то такое, что еще более сближало их и притягивало друг к другу, и Филипп молча взял ее за руку и так и продолжал держать ее руку в своей. Вслед за тем до них донесся низкий ропот, точно какое-то живое существо ползло на них с противоположного края земли. Этот ропот все рос и расширялся во все стороны, пока наконец не наполнил собой всю Вселенную. Теперь он превратился в заунывный, протяжный вой. Первый порыв ветра пронесся над хижиной и потряс ее до основания. Нигде в мире не бывает таких бурь, как те, которые проносятся над Великим Барреном, нет такой страны на свете, где бы буря была насыщена такой массой воющих, стонущих и визжащих, перекликающихся между собой голосов. Для Филиппа это не представляло новизны. Он уже и раньше слыхал такие бури, когда ему казалось, что под давящим натиском облаков кричат десятки тысяч маленьких детей, когда он готов был верить в то, что вся мгла заполнена целыми полчищами хохочущих, вопящих, одержимых беснованием людей, когда из недр бури до него доносились пронзительные вопли мужчин и рыдания женщин. Бывали случаи, что от таких бурь слабые люди сходили с ума. В течение долгой, непроглядной зимней ночи, когда пасынки природы по целому полугоду не видят солнца, даже эскимосы заражаются безумием этих бурь и кончают самоубийством.