Бродяги Севера (сборник), стр. 135

– Я Филипп Брант, – снова повторил он. – Я офицер пограничной стражи. Я нарочно пришел к вам, чтобы оказать вам помощь, если она вам нужна. Я давно бы уже мог арестовать Брэма или отправить его на тот свет, но я не сделал этого со специальной целью, чтобы иметь возможность добраться до этой его хижины. То есть я имел в виду именно вас. Почему вы здесь, у этого сумасшедшего и к тому же преступника?

Она внимательно вслушивалась в его слова, и на ее бледном лице вдруг появился румянец. Он заметил, что в ее глазах уже перестал светиться страх и что она тоже, со своей стороны, заинтересовалась. Но в это время со двора послышались крики Брэма. Девушка опять бросилась к окну и выглянула во двор. Затем она вдруг заговорила быстро и пылко на каком-то языке, который оказался для Филиппа такой же загадкой, как и ее пребывание в хижине у Брэма Джонсона. Она догадалась, что он ее не понимает, и вдруг подбежала к нему, приложила палец сперва к его губам, потом к своим и потрясла головой. Он ясно видел, как сильно она была возбуждена, но ничего не мог поделать: он поневоле должен был оставаться немым. Она старалась сделать так, чтобы он хоть что-нибудь понял из того, что она говорила, но она объяснялась на таком языке, какого он ни разу в жизни не слышал. Он смотрел на нее во все глаза, как дурак, и ему стыдно было своего невежества.

Затем за дверью послышались шаги Брэма. Он отряхивал ноги от снега. Тотчас же прежнее выражение появилось в глазах девушки. Прежде чем успела отвориться дверь, она бросилась в ту комнатку, из которой появилась в первый раз, и ее золотые волосы облаком поднялись вокруг ее головы, когда она бежала.

Дверь отворилась, и Брэм вошел. Пока она затворялась, Филипп увидел через щель, как сунулись было вслед за ним в хижину и голодные волки. Брэм втащил с собой и весь тот груз, который находился на санях. Он опустил его на пол и, даже не взглянув на Филиппа, пристально посмотрел на дверь в соседнюю комнатку.

Целую минуту оба они простояли молча и не двигаясь. Если бы у Филиппа было оружие, то он немедленно прикончил бы Брэма, так как ему не понравилось то выражение, с которым человек-волк смотрел на дверь в соседнюю комнатку. Но что он мог сделать голыми руками с сумасшедшим гигантом?

А затем произошло то, от чего Филипп чуть не вскрикнул, – так стала изменять ему нервная система. В двери появилась девушка и с улыбкой и с весело заблестевшими глазами направилась прямо к Брэму. Она протянула вперед руки и заговорила. Филипп не мог понять ни одного слова из того, что она произносила. Это был не индейский и не эскимосский язык и, во всяком случае, не французский и не немецкий. Ее голос был чистый и нежный. Правда, он немного дрожал, словно она задыхалась от волнения. Она уже была причесана, и цвет лица у нее был уже не таким бледным. Она походила на старинный портрет. И, глядя на нее, Филипп мог бы дать руку на отсечение, что в ней не было ни малейших признаков, которые указывали бы, что она была северянкой. Он перевел глаза на Брэма. Человек-волк как-то сразу преобразился. Глаза у него блестели, на безобразном лице светилась чисто собачья радость, и губы его шевелились так, точно хотели повторить то, что она ему говорила.

Неужели он ее понимал? Неужели тот странный язык, на котором она говорила, был родным и для него? Сперва Филиппу показалось, что это действительно было так, но его еще более взволновало то, что девушка, по-видимому, была рада возвращению Брэма. И с бьющимся сердцем он стал ожидать, когда наконец заговорит сам Брэм и что станет делать.

Когда девушка перестала говорить, ей стал отвечать человек-волк, и таким тоном, что можно было понять, что он торжествовал. Он поставил к себе на колени лукошко и, все еще что-то ворча себе под нос, стал выкладывать все его содержимое на пол.

Филипп посмотрел на девушку. Она стояла, прижав руки к груди, и во всей ее позе и на лице так и светилась безмолвная просьба к нему, чтобы он ее понял. Тут-то, в одно мгновение, точно на ладони, и предстала пред ним вся ужасная правда. По каким-то особым соображениям она насильно заставляла себя улыбаться, нарочно напускала на себя радостное выражение и против воли старалась говорить как можно больше и веселее. И теперь она хотела, чтобы Филипп понял, почему она так делала, и, указав на Брэма, который в это время, стоя на коленях и низко опустив голову, возился с лукошком, она тихонько ему сказала:

– Тоssi, tossi – hаn еr tоssi! [1]

Но бесполезно. Он все равно ее не понял и даже не мог скрыть от нее своего смущения. На него вдруг нашло вдохновение. Брэм сидел к нему спиною, и он указал на сложенные у печки поленья. Его мимика была ясна. Может ли он сейчас же, сию минуту размозжить этому человеку голову вот этим самым поленом?

Она поняла его и содрогнулась. Отрицательно закачала головой. Сказала несколько непонятных слов, затем, указав опять на Брэма, повторила:

– Тоssi, tossi – hаn еr tоssi!

Она вдруг подняла кверху руку и постучала себе пальцем по лбу. Потом закатила глаза. И он понял тогда все. Она этим подтвердила ему то, что он уже знал и сам: что Брэм Джонсон был сумасшедший, и, в свою очередь постучав пальцем по своему лбу и указав на Брэма, он тоже повторил ее слова: «Тоssi, tossi!» Да, так оно и было. Вздох облегчения вырвался у нее из груди. Значит, Филипп наконец ее понял вполне. Она боялась, как бы он не убил больного, и теперь была рада, что он уже не причинит ему вреда.

В то время как Брэм поднимался на ноги, все еще разговаривая о чем-то сам с собою, великий и неразрешимый вопрос вдруг всей тяжестью свалился на голову Филиппу: кто была эта девушка? Кем она была для Брэма Джонсона и почему так желала, чтобы он его не убивал?

И вдруг увидел, с какой жадностью она стала смотреть на разложенные перед ней съестные припасы.

В ее глазах светился голод. Он был такой же частью ее, как безумие Брэма. Во всяком случае, то, что Филипп прочитал сейчас по ее лицу, поразило его больше, чем то, о чем он догадался по лицу Брэма. Точно завеса вдруг спала с его глаз, обнажив перед ним настоящую, жестокую правду, которой все-таки не поверил бы никто, и те адские мучения, которые она пережила. Она была голодна. Кроме мяса, она не ела еще ничего. Теперь-то он понял, почему Брэм уезжал от нее так далеко на юг и почему так нагло отнял у него запасы. Он это делал, чтобы что-нибудь добыть для девушки. А она только ожидала возможности, чтобы броситься на колени перед всеми этими пакетами, и только стыдилась Филиппа. Его глаза встретились с ее глазами, и он увидел, что она сама созналась в этом, по тому румянцу, который вдруг разлился по ее лицу. Женский инстинкт подсказал ей, что она этим выдала себя как животное и что теперь он заметит в ней что-нибудь такое, что будет казаться ему похожим на сумасшествие Брэма.

Он выступил вперед и положил ей руку на плечо, сказав:

– Сейчас я займусь приготовлением завтрака, не желаете ли вы мне помочь?

Глава Х

Брэм проявляет великодушие

Пока Филипп не почувствовал под своей рукой теплого, трепетавшего плеча девушки, он и не воображал, на какой редкий случай он наткнулся. Он вдруг прямо обратился к Брэму, так как тогда еще не был убежден вполне, что человек-волк действительно был сумасшедшим, и импульсивно протянул руку вперед.

– Брэм, – воскликнул он, – она голодает! Теперь я знаю, почему ты обобрал меня! Но почему же ты не сказал мне ничего об этом? Почему ты скрыл от меня то, что она здесь, и не говоришь мне и теперь, кто она и зачем ты меня сюда привез?

Он ждал ответа, но Брэм смотрел на него в упор и молчал.

– Я вовсе тебе не враг, – продолжал Филипп. – Я…

Он не мог докончить своей фразы, потому что по всей комнате вдруг прокатился безумный смех Брэма. Сейчас он показался ему еще более ужасным, чем там, в пустынях Баррена, или в лесу, и он почувствовал, как стоявшая рядом с ним девушка задрожала. Ее лицо приходилось ему как раз к плечу, и он увидел, что она побледнела как смерть и все-таки, несмотря на это, стала улыбаться. А Брэм все еще продолжал хохотать, и глаза его светились зеленым огнем, и с таким ужасным смехом он подошел к печи и стал подкидывать в нее хворост. И чем дольше он смеялся, тем девушка становилась все бледнее и бледнее. И все-таки улыбалась! Больше Филипп не спрашивал, кто она и почему находилась именно здесь. Его поразило именно то, что она была здесь и что ее измученная душа, глядя на него вот через эти самые ее глаза, синие, как два великолепных аметиста, говорила ему, что Брэм извлекал из нее выгоды. И Филипп напряг мускулы, увидев громадную фигуру, наклонившуюся над печью. Представлялся удобный случай. Один прыжок – и он уже схватит за горло этого негодяя. Имея на своей стороне такое преимущество, Филипп рассчитывал, что шансы борьбы будут одинаковые.