Морской волк. Рассказы рыбачьего патруля, стр. 41

– Вы говорите об этом так спокойно… – начала она.

– Но в душе я совсем не спокоен. Я мог бы убить ограбившего меня человека, – перебил ее капитан. – Да, да, это так, а то, что этот человек мой брат – пустые сентименты.

Его лицо вдруг изменилось. Голос стал менее резок, и он с полной искренностью сказал:

– Вы, сентиментальные люди, должны быть счастливы, искренно и глубоко счастливы, считая, что все на свете прекрасно. Поэтому вы и себя считаете хорошими людьми. Скажите мне оба, считаете ли вы и меня хорошим человеком?

– На вас, пожалуй, приятно смотреть, – определил я.

– В вас есть хорошие задатки, – был ответ Мод Брюстер.

– Ну, конечно! – почти рассердился он. – Ваши слова для меня пустой звук, они не содержат ясной и отчетливой мысли. Вообще, это не мысль, а что-то расплывчатое, основанное на иллюзии, а не на деятельности мыслительного аппарата.

По мере того, как он продолжал говорить, голос его снова смягчился и зазвучал более интимно.

– Знаете, я тоже иногда ловлю себя на желании быть слепым к фактам жизни и только упиваться ее иллюзиями. Они лгут, они противны рассудку, но они дают наслаждения, а в конце концов, наслаждение – единственная награда в жизни. Без него она была бы пустой. Взять на себя труд жить и ничего за это не получать – это хуже, чем умереть.

Он задумчиво покачал головой.

– Как часто я сомневаюсь в ценности нашего разума! Мечты гораздо ценнее и дают больше удовлетворения. И я завидую вам. Но только умом, а не сердцем. Зависть – продукт мозга. Я подобен трезвому человеку, который очень устал и смотрит на пьяного, жалея, что сам не пьян.

– Или подобны умному, который смотрит на дураков, жалея, что сам не дурак, – улыбнулся я.

– Вот именно, – ответил он. – Вы пара милых, обанкротившихся дураков. В вашем бумажнике нет фактов.

– Но мы тратим не меньше вас, – вставила Мод Брюстер.

– Вы можете тратить и больше, раз это вам ничего не стоит.

– Но мы рассчитываем на вечность и потому берем из нее.

– Поступая так, вы получаете больше, чем я, затрачивающий добытое мною в поте лица.

– Почему же вы не измените вашу монетную систему? – спросила она.

Он быстро взглянул на нее и огорченно ответил:

– Слишком поздно. Я бы и рад, пожалуй, но не могу. Мой бумажник набит старыми бумажками, и я ничего не могу поделать. И я не могу заставить себя признать ценность в чем-нибудь другом.

Он умолк, и его взгляд скользнул мимо нее в морскую даль. Его первобытная меланхолия снова ожила в нем; своими рассуждениями он довел себя до припадка хандры, и можно было ожидать, что теперь нужно было опасаться пробуждения в нем дьявола. Я вспомнил Чарли Фэрасета и понял, что грусть капитана есть кара, которую каждый материалист несет за свое миросозерцание.

Глава XXV

– Вы были на палубе, мистер ван-Вейден, – сказал на следующее утро за завтраком Вольф Ларсен. – Какая погода?

– Довольно ясно, – ответил я, глядя на полосу солнечного света, проникавшую через открытый трап. – Свежий вест, который еще усилится, если верить предсказаниям Луи.

Капитан с довольным видом кивнул головой.

– Есть ли туман?

– Густая пелена на севере и на северо-западе.

Он снова кивнул, с еще более довольным видом.

– А как «Македония»?

– Не видно, – ответил я.

При этом сообщении лицо у него вытянулось, но я не мог понять, что именно могло так разочаровать его. Но вскоре я узнал это. «Дым на горизонте!» – раздалось с палубы, и лицо его просветлело.

– Отлично! – воскликнул он и тотчас же встал из-за стола. Он поднялся на палубу и прошел на кубрик. Охотники первый раз завтракали в своей новой столовой.

Ни Мод Брюстер, ни я почти не дотронулись до еды и только тревожно переглядывались и прислушивались к голосу Вольфа Ларсена, проникавшему в каюту через переборку. Говорил он долго, и конец его речи был встречен диким одобрительным ревом. Слов мы не могли разобрать, но было очевидно, что они произвели на охотников огромное впечатление.

По звукам с палубы я догадывался, что матросы были вызваны наверх и готовились спускать лодки. Мод Брюстер вышла вместе со мной на палубу, но я оставил ее на юте, откуда она могла видеть всю сцену, не участвуя в ней. По-видимому, и матросам сообщили, в чем дело, так как они работали с необыкновенным подъемом. Охотники гурьбой показались на палубе с дробовиками, патронташами и, что было уж совсем необычайно, с винтовками. Последние редко брались в лодки, так как котики, убитые с дальнего расстояния, всегда успевали потонуть, прежде чем лодка добиралась до них. Но в этот день при каждом охотнике была его винтовка и большой запас патронов. Я заметил, как они довольно ухмылялись, посматривая на дымок «Македонии», который поднимался все выше и выше, приближаясь к нам с западной стороны.

Все пять лодок были живо спущены за борт и так же, как накануне, веером рассеялись в северном направлении. Некоторое время я с любопытством наблюдал за ними, но не заметил в их поведении ничего особенного. Они спускали паруса, стреляли котиков, потом снова ставили паруса и продолжали свой путь. «Македония» повторила свой вчерашний маневр, спустив свои лодки впереди, поперек нашему курсу. Четырнадцать лодок требуют для охоты довольно обширного пространства, и пароход, обогнав нас и удаляясь к северо-востоку, спускал все новые лодки.

– Что вы затеваете? – спросил я Вольфа Ларсена, не в силах долее сдерживать свое любопытство.

– Вас это не касается, – грубо ответил он. – Вам этого и в тысячу лет не отгадать. Лучше помолитесь о попутном ветре для нас. Впрочем, я могу сказать и вам, – через минуту добавил он. – Я хочу угостить моего брата по его же рецепту. Короче, я сам хочу подложить ему свинью и испортить ему не один день, а весь конец сезона, если нам повезет.

– А если не повезет?

– Этого не может быть, – рассмеялся он, – нам должно повезти, а не то мы пропали.

Он стал на руль, а я пошел на бак, в свой лазарет, проведать обоих калек, Нильсона и Томаса Мэгриджа. Нильсон был в прекрасном настроении, так как его сломанная нога отлично срасталась. Но повар находился в черной меланхолии, и я искренно пожалел беднягу. Меня поражало, что он все еще жив и цепляется за жизнь. Тяжелые годы иссушили его тощее тело, но искорка жизни все еще ярко горела в нем.

– С искусственной ногой – теперь их делают хорошо – вы до конца своих дней сможете ковылять по палубам, – весело заверил я его.

Но он ответил мне серьезным и даже торжественным тоном:

– Я не знаю, о чем вы говорите, мистер ван-Вейден. Я знаю только одно: я буду счастлив лишь тогда, когда увижу этого изверга мертвым. Ему не пережить меня. Он не имеет права жить. И он, как говорит писание, умрет позорной смертью. А я добавлю: аминь, и проклятие его душе!

Вернувшись на палубу, я увидел, что Вольф Ларсен правит одной рукой, а в другой держит морской бинокль, изучая расположение лодок и особенно следя за курсом «Македонии». Единственной переменой, которую я заметил, было то, что наши лодки повернули круто к ветру и уклонились немного к западу. Они шли не только на парусах, но и на веслах. Даже охотники гребли, и наша флотилия быстро приближалась к лодкам «Македонии». Дым парохода виднелся лишь смутным пятном на северо-восточном горизонте. Самого же судна не было видно. До сих пор мы подвигались вперед не спеша и даже два раза ложились в дрейф. Но теперь этому настал конец. Были поставлены все паруса, и Вольф Ларсен пустил «Призрак» полным ходом. Мы промчались мимо наших лодок и направились к ближайшей лодке неприятельской линии.

– Отдайте бом-кливер, мистер ван-Вейден, – скомандовал Вольф Ларсен, – и приготовьтесь переменить кливер!

Я бросился исполнять распоряжение, и вскоре мы промчались в ста футах расстояния мимо намеченной нами лодки. Трое сидевших в ней людей подозрительно поглядели на нас. Они прекрасно знали свою вину, и уж, конечно, хоть понаслышке, знали Вольфа Ларсена. Охотник, огромный скандинав, сидел на носу и держал на коленях ружье, место которому было бы на скамье. Когда они поравнялись с нашей кормой, Вольф Ларсен приветливо помахал им рукой и крикнул: