Симеон Гордый, стр. 96
Вечерело. Далеко в морозном ясном воздухе раздавались удары топора. И кто бы мог помыслить, что одинокий монах, вздымающий раз за разом секиру, уже не дровы рубит, а решает для себя сложнейшую философскую задачу, от коей зависит взгляд на все сущее и в коей коренятся основы деяний человеческих и многоразличных вер.
Глава 83
На Всеволода, изрядно остудив его пыл, навалились разом все непростые дела тверского правления. Ссоры и споры с боярами покойного дяди Костянтина занимали средь них не последнее место. К тому же обиженный Василий Михалыч начал тотчас по возвращении в Кашин собирать ратную силу, а это значило, что ему, Всеволоду, тоже надо подымать кметей и бояр на брань, и, значит, облагать тверичей, не успевших опомниться от Костянтиновых поборов, новыми налогами, а поскольку войск не хватало, грозить татарскою помочью (очень, впрочем, сомнительной), а прослышав о возможном нахождении татарских ратей, смерды устремили на бег в леса и чащобы и торговые гости начали покидать город. Словом, не было бабе забот…
Сверх того, началась домовая, семейная свара. Вдова Костянтина не захотела отдавать захваченное родовое добро, и Всеволод в гневе послал кметей возвращать добро силою, сотворивши с семьей дяди то самое, от чего не так давно сам катался в истерике, хватаясь за меч.
Среди всего этого срама, споров, криков, ругани, семейных покоров, толковни с боярами и сбора полков явились московские сваты. И, добро бы кто иной, а не Андрей Иваныч Кобыла, свой, можно сказать, ведомый с детских лет, перед кем не скроешь ни безобразия, ни срама…
Настасья, узнавши, схватилась было за голову. Пока московитов встречали, захлопотанная прислуга кинулась судорожно искать запропастившуюся дочерь и не нашла. Сваты уже подымались по лестнице. Ни пить, ни исть не подашь ведь, доколь под матицею не постоят! Торопливо влезла в праздничный свой темно-синий, отделанный парчою и жемчугом саян, выхватила у сенной боярыни прялицу. В последний миг вытащила зеркало, поправив сбившийся повойник. Только поспела сесть – вошли сваты. Ульяния засунула любопытный нос и младшие, Володя с Андрюшей, вслед за нею. Настасья грозно повела глазом – веселые рожицы мигом исчезли, но так и стояли, слышала по дыханию, заглядывая в щелку дверей.
Сваты, остановясь под матицею, одинаковым движением огладили бороды, глянули друг на друга. Настасья (руки уже не дрожали, справилась с собою) степенно ответила на поклон. Кобылу поздравствовала как старого знакомого. Тут, наконец, и Всеволод зашел, тоже переодевал платье к торжеству.
Слушала толковню сватов вполуха, гадая об одном: где сейчас Маша? Степенно отмолвила сватам теми словами, которых и сожидал в мечтах своих Симеон: мол, с дочерью надо посоветовать!
Усадив сватов и распорядив угощением, все ждала, – отай разослала искать по всему терему, и всё не находили Машу, – сором!
А Мария была в этот час в притворе домовой церкви. Забилась в угол, села на лавку, прижав руки к вискам, неотрывно глядючи на большую икону «Всякое дыхание да хвалит Господа», вынесенную в притвор. Безмысленно разглядывала выписные ряды ангелов, архангелов и праведных душ, узорные горки и травы, коневые и скотинные стада понизу… Вяло подумалось: в монастырь?
Князь оскорбил ее, быть может, сам не понимая того; словно корову купил, достав престол Всеволоду, и теперь она не ведала, что ей делать с собой. Отказать? Может, и вправду уйти в монастырь? И отказать не откажешь запросто так великому князю владимирскому? Зачем это все, Господи! Зачем борьба за власть, споры, ссоры… Сидели бы у себя в Холме… И понимала сама, что безделицу мыслит. Первая завсегда баяла – родовая честь! Сказать, что не лежало сердце к Семену Иванычу, тоже не могла. Не думала до последнего, что он так поступит, пока уж не отослал Евпраксию к отцу! А и тогда не понимала еще, не чуяла. Дивно казалось: как же так? Венчанная жена! Может, то и отмолвить сватам? Или отложить… И все было не то, не о том! Он ее любит, конечно любит! А она? А она не знала, не понимала ничего. Привыкла жить без любви, без мыслей о браке, и сейчас ничего не пробуждалось в ней, одна сумятица в голове.
Звонкий голос Михаила заставил ее вздрогнуть.
– Вот ты где! – кричал брат. – Я тебя первый нашел! Иди скорей, сваты ждут! Андрей Иваныч с тем, с другим, приехали, важные такие!
Михаил охватил сестру руками, потянул, расцеловал в щеки на правах младшего брата.
– Иди же, ну!
– Постой, отстань! – отмахивалась Мария. – Дай погодить, подумать…
– А что? – округлив глаза, воззрился на нее Михаил. – Ты чего? Не пойдешь разве замуж за великого князя?
Мария, покраснев, свела брови, отбросила руку брата, молвила резко:
– Погоди!
Михаил замолк, озадаченный. Сестра сидела гневная, слепо глядя перед собой.
– Я ду-у-умал… – протянул он разочарованно. – А он жену отослал!
– Жену! – возразила Мария. – Бают, и не жили с ней! – И прикусила губу. Само сказалось лишнее, при брате-то!
– А я его видел! В Новгороде! – вдруг, прояснев ликом, похвастал Михаил. – Даже баял с им!
– Видел? – На лице у сестры мелькнуло подобие улыбки, и снова она вся словно погрузилась в тень. Руки упали, опустились плечи. Спросила устало, глядя на икону перед собой: – Какой он?
– Он? – Михаил задумался. Повертел головою, поджав губы, потом ясно взглянул на сестру и улыбнулся опять: – Он добрый! И хочет быть строгим!
Сказал – и растерялся враз. Маша сидела и плакала. Плакала молча. Слезы катились и катились у нее по лицу…
Михаил постоял, потом подсел к сестре, потерся о ее плечо виском, как делал когда-то, еще до отъезда своего, после начал бережно гладить ее бессильно брошенные на колена руки.
Наконец Маша сделала над собою усилие, скрепилась и встала. Притиснула на миг к себе, нагнув; вихрастую голову брата (вымахал, что и рукой не достанешь теперь!), отерла полотняным платом глаза. Спрятала плат в рукав. Промолвила со вздохом:
– Ну, пойдем!
И Михаил, не оглядываясь (боялся, что сестра разревется опять), торопливо повел ее вниз по долгим переходам в горницу, где уже давно маститые сваты, распаренные в своих бархатных и суконных, отделанных мехом одеждах, нетерпеливо поглядывали на дверь.
Мария явилась строгая и белая – ни в губах крови, стала, выпрямившись. Сваты поклонились ей в пояс. Андрей осклабился, подмигнул было, но она – словно и не почуяла; ни слова, ни улыбки в ответ. Прошла, вскинув голову, по половице, взад и вперед (надо было так по обычаю, показать, что не хромая невеста). Остановилась, все так же холодно глядя перед собой, сказала, опустивши ресницы:
– Я согласна.
И словно отпихнула, оттолкнула от себя всех, вскинувши взор:
– Мне можно уйти?
Настасья, невольно оробевши, отмолвила:
– Ступай, доченька!
Мария молча, не меняя выражения лица, поклонилась сватам и вышла, такая же прямая и недоступно строгая.
Сваты переглянулись. Андрей крякнул и отер платком вспотевшее лицо. «Мда! – помыслилось ему. – Теперича на спину уже не посадишь!»
– Садитесь, гости дорогие! – произнесла Настасья у них за спиной. Кобыла и Алексей Петрович, повеселев, перекрестились и сели к трапезе. По старинному свадебному чину речь теперь должна была пойти о приданом невесты, после чего уже тверские бояра, от Настасьи со Всеволодом, поедут на Москву глядеть дом жениха…
О том, что митрополит Феогност отказался благословить этот брак, в Твери еще ничего не слыхали.
Глава 84
– Мать! Мнишь ли ты, что дочь великого князя тверского выйдет замуж без благословения церковного?
– Доченька, Маша… Уже и пиво сварили, и свадьба готова на Москве! И лошади ждут, и сваты…
– И никто из них не повестил изначала про Феогностово прещение! Позор! Стыд! Господи, какой стыд!
– Доченька, я не знаю, что делать теперь… Великий князь…
– Князь! Но Феогност затворил все церкви на Москве! Что ж князь Семен меня без венца, как суку… как последнюю… О чем же думал он, посылая Андрея Иваныча к нам? Обманывал, да?! Ты не знаешь, так я знаю, что делать теперь! Идти в монастырь! Я уже толковала с игуменьей. Через три дня постригаюсь, вот! Невестой христовой почетнее быть, чем невестой вашего московского князя! – Мария выбежала из покоя.