Опасные пути, стр. 66

Начальник дозора оторопел перед вескими словами старца и приказал своим людям удалиться.

Торжество было нарушено печальным эпизодом, и его участники стали постепенно расходиться.

Очутившись на улице, Сэн-Круа и маркиза встретились с каким-то человеком. Увидев его, Мария испустила крик удивления и негодования: перед ней стоял ее брат Мишель Обрэ, советник и судья.

— Стой, — крикнул он. — Остановитесь!.. Случился новый скандал, в котором Вы оба замешаны совершенно открыто; кричат: “Убийство! ”, и, кто знает, насколько вы оба этим скомпрометированы?

— Сегодня, к сожалению, уже была пролита кровь, — ответил ему Сэн-Круа, — а потому лучше избежать насильственных действий, к которым я буду вынужден прибегнуть, если Вы станете преграждать путь мне и моей даме. Кто Вы такой?

— Я — брат Вашей возлюбленной.

Сэн-Круа слегка вздрогнул.

— Мишель, — спокойно сказала маркиза, — оставь меня в покое, я не имею с Вами ничего общего; не навлекай беды!

Мишель д‘Обрэ взял из рук слуги факел, осветил им лицо Годэна де Сэн-Круа, после чего сказал ему:

— Ну, теперь я знаю, кто Вы. Мы с Вами сведем счеты в другой раз. Не хватайтесь за шпагу, в этом деле я не могу равняться с Вами. Доброй ночи, сестра! — и с этими словами он удалился.

Сэн-Круа и маркиза поспешили уйти из этого подозрительного места.

— Неужели первая женщина, которая полюбила меня, должна принести мне несчастье? — прошептал про себя поручик. — Как будто это так! Впрочем, вздор! — и он молча прижал маркизу к себе.

Печальный дом понемногу опустел. Хозяин принес перо и бумагу, так как магистр и доктора хотели составить протокол о случившемся и представить его в Сорбонну. Через несколько времени зазвенел колокольчик, и в зал вошел священник. Все преклонились перед ним, и он прошел в соседнюю комнату. Полчаса спустя священник снова прошел через зал, а через несколько минут раздался похоронный звон на монастырской башне; это означало, что новая человеческая душа отошла к Богу, это умер маленький студент Мартино!

В сопровождении Гюэ и Аманды, Ренэ шатаясь вышел из дома.

— Отец, отец! — воскликнул он. — Отчего я не послушался тебя! Но было уже слишком поздно. Мог ли я это предугадать!

— Успокойся, дорогой Ренэ, — сказала Аманда. — Видно, такова судьба.

Териа после совершенного преступления в ту же ночь ускакал из Парижа в Голландию.

X

В Орлеанском дворце

Так называемый “зеленый кабинет” в Орлеанском дворце представлял собой элегантный будуар. Этот кабинет служил будуаром его высочеству герцогу Орлеанскому, единственному брату короля Людовика XIV.

Мосье, как при дворе и в высшем свете титуловали этого чудака, обращал на себя внимание необыкновенными привычками и странностями. От игры в мяч и от фехтования он отказывался под предлогом утомления и отвращения. Но если кто бы мог проникнуть в будуар или в смежные с ним покои, тот увидал бы при наступлении вечера странное зрелище: герцог Орлеанский наряжался в дамские платья, румянился, белился, танцевал как дама или целыми часами просиживал перед зеркалом.

В этих развлечениях герцога принимали участие его три любимца: де Беврон, маркиз Эффиа и мальтийский рыцарь Филипп де Лоррэн. Все они старались перещеголять друг друга в женственности.

Мосье был невысокого роста и безобразной наружности. У него были темные впалые глаза, торчащие волосы, которые никак нельзя было пригладить, длинный нос и маленький рот.

И такому-то мужу досталась благодаря политическим интригам красивая, умная и очаровательная жена — Генриетта Английская, сестра Карла II. Конечно она не могла долго оставаться близ такого мужа, чтобы не увлечься кем-нибудь более достойным, и подарила свое сердце графу Гише.

Хотя герцог своей пошлостью и оттолкнул от себя свою очаровательную супругу, однако он не хотел допустить расположение, которое она чувствовала к красивому графу. Поэтому после многих столкновений граф Гише был, наконец, по приказу короля, выслан в Польшу. Но это не успокоило герцога Орлеанского, так как ходили глухие слухи, что король очень симпатизирует своей молодой невестке; поэтому Филипп Орлеанский ничего не имел против возвращения графа Гише, которого он опасался менее, чем короля.

Чтобы хотя бы немного отомстить за это, герцог выказывал полнейшее равнодушие ко всему окружающему. Он вел уединенный образ жизни только в обществе своих трех фаворитов и являлся ко двору лишь тогда, когда получал приказ присутствовать на придворных празднествах.

Герцогиня не любила своего супруга, но злые толки заставили ее убедительно просить короля удалить от двора хотя бы шевалье де Лоррэна, так как ее возмущала дружба герцога с этим испорченным человеком.

Зеленый кабинет был ярко освещен. Посреди комнаты были расставлены различные оттоманки, кресла и другая мебель, образуя собой круг. На этих диванах возлежали четыре личности, не требующие более подробного описания; это был Филипп Орлеанский и его три женственных кавалера: Беврон, маркиз Эффиа и Филипп де Лоррэн. Трое из них, а именно герцог, Беврон и Лоррэн — были наряжены в дамские платья. Маркиз Эффиа с мандолиной в руках пел под ее аккомпанемент страстные романсы.

Когда певец спел несколько куплетов, Филипп Орлеанский поднялся и обратился к переодетым кавалерам:

— Сударыни, протанцуем сарабанду. Я выбираю шевалье де Лоррэна.

— Тише, дама Филиппа, — воскликнул шевалье. — Разве Вы забыли, что мы здесь все только женщины?

— Извините, сестрица, — сказал герцог, отвратительно улыбаясь, — Вы правы. Будем танцевать!

И глупые мужчины принялись танцевать сарабанду, стараясь один перед другим отличиться жеманными женскими жестами.

Герцог Орлеанский только что собирался выполнить необычайное па, как вдруг, к удивлению и испугу маленького общества, дверь быстро открылась и кто-то решительным шагом вошел в “зеленый кабинет”. Рассерженный этим герцог собирался резко выразить свое негодование, но к счастью вовремя удержался, узнав в вошедшем своего брата, короля Людовика.

Король стоял среди комнаты, высоко подняв голову. Он смотрел на представившуюся его глазам сцену с удивлением и гневом, а потом презрительно покачал головой.

Застигнутые врасплох актеры, за исключением герцога Орлеанского, спешили укрыться за мебелью и ширмами.

У короля в руках была богато украшенная палка, на которую он опирался.

— Филипп, — сказал он после некоторой паузы. — Герцог Орлеанский, что я здесь вижу?

— Это — маскарад, государь, — ответил герцог, — больше ничего.

— Но маскарад недостойный, не мужественный. Я не хотел этому верить. Герцог Орлеанский, не Вы обесчещиваете женщин, а женщины обесчещивают Вас.

— Ваше величество, Вы слишком суровы и строги по отношению ко мне, Вашему брату, — сказал герцог.

— Я говорю только правду. Эй, Вы, почтенные кавалеры, покажитесь же мне в туалетах, которые Вы сами выбрали для себя!

Король махнул палкой в сторону укрывшихся.

Кавалеры в величайшем смущении предстали перед ним.

— Ну, можно ли этому поверить, господа? — воскликнул Людовик. — Нет, это стоит видеть. Уже давно дошли до меня слухи о том, как странно развлекаются в Орлеанском дворце, но я не хотел верить этому. Наконец сегодня я решил убедиться в этом своими глазами. Это гнусно, господа, гадко!

Король ударил слегка палкой по полу.

— Государь, — сказал Филипп Орлеанский, — кто осмелился донести Вам о нашей невинной забаве и представить ее в виде чего-то недозволенного? Нас забавляет такое развлечение.

— Ах, герцог, — воскликнул Людовик, — у Вас дурной вкус, извращенный вкус. Мои офицеры наряжаются в дамские платья; вместо шлема они украшают головы такими изящными куафюрами, как вот эта! — и король сбросил палкой головной убор, который возвышался на подставке близ туалетного стола, а затем строго добавил: — Филипп Орлеанский, подойдите ближе, а Вы, господа, удалитесь!

Это приказание было моментально исполнено.