Опасные пути, стр. 117

Паллуо вместо ответа достал из своих бумаг список лиц, погибших от неизвестной причины в небольшой промежуток времени. Король услышал известные имена, принадлежавшие к старейшим родам Франции. Это был как бы бич Божий, поразивший население Парижа.

Людовик, просмотрев список, отдал его Паллуо и мрачно сказал:

— Сегодня самый ужасный день моего царствования.

— Что же предпринять, Ваше величество?

— Вы еще спрашиваете? Употребите все средства, приложите все старания, чтобы разыскать преступников. Не жалейте денег, лишь бы раскрыть очаг этой заразы! Если убийцы будут найдены, то горе им! Им не будет пощады, как бы высоко ни было их положение, если даже короли всего света будут молить об их пощаде, — они будут казнены на Гревской площади.

Паллуо поклонился и глухо ответил:

— Слушаю!

Когда он вышел из комнаты, король в изнеможении опустился в кресло.

— Кто бы мог это думать? — воскликнул он, обращаясь к Лувуа. — Давно ли я говорил Сэн-Лорену, когда он рассказывал мне о преступных деяниях в Риме, что в Париже это немыслимо!

— Да, Ваше величество, а сам Сэн-Лорен, по слухам, также был отравлен.

— Не может быть!

— Пенотье, как говорят, давно добивался его места и получил его, — холодно ответил Лувуа.

Король изменился в лице и подошел к окну, чтобы скрыть свое волнение, а затем, быстро обернувшись, спросил:

— Неужели Вы думаете, что Пенотье?..

— Спаси Бог, — ответил Лувуа с холодной насмешкой, — он совсем на своем месте; да ведь к тому же почтенный контролер — друг графа Лозена.

XIV

Последние удары

К жертвам, которых таинственные силы свели в могилу, присоединилась еще одна. Последний из дома д‘Обрэ, Мишель, последовал за своим отцом и братом. Все удивлялись его таинственной смерти, но никто не осмеливался высказать свое подозрение вслух и обвинить маркизу Бренвилье, эту ужасную женщину, искусно прикрывавшуюся маской скромности и благочестия.

Смерть Мишеля д‘Обрэ совершенно освободила маркизу от оценки и сделало ее собственницей огромного состояния. Это был счастливый вечер. Мария, похоронив брата, в прелестном траурном наряде вошла в лабораторию Годэна. Ее возлюбленный был сегодня оживленнее и веселее обыкновенного. Он уже получил через Лашоссе известие о смерти Мишеля.

— Умер и замурован в склепе. Там лежат они все трое, препятствовавшие моему счастью! — воскликнула Мария. — Теперь ты мой, и мы будем счастливы!

Взоры ее прекрасных глаз с любовью и пылкой страстью остановились на Сэн-Круа. Последнему казалось, что эта женщина окружена каким-то огненным сиянием, что этот огонь пронизывает его насквозь и жжет до мозга костей, им овладел какой-то необъяснимый страх, когда маркиза, взяв бутылку, налила из нее вино в чашку и поднесла ему, говоря:

— Выпьем за новую победу!

Поручику казалось, что из пальцев маркизы исходят какие-то лучи, которые переходят в вино и превращают его в отраву, и он с отвращением оттолкнул чашу.

— Годэн, подумай, — сказала Мария со странной улыбкой, — ты будешь весь мой, совсем мой. Ты не смеешь отталкивать меня; ради любви к тебе я стала преступницей!

— Ты увлекла меня с собой в бездну, — воскликнул Годэн. — В парке Мортемар твои уста в первый раз прикоснулись к моим, и эти поцелуи погубили меня! Так мне было предсказано!

— Мой дорогой, мой любимый, не оставляй меня, — страстно воскликнула Мария, — в тот день, когда ты разлюбишь меня, мы умрем оба! — и Мария обняла своего возлюбленного.

— Любимая, прекрасная! — прошептал Годэн, прижимая свои дрожащие губы к белоснежной шее маркизы, и выпил вино из чаши, которую она подала ему — он больше ничего не боялся.

— Годэн, — прошептала Мария, — надо опять работать. Разведи огонь в своей печке и постарайся раскрыть тайну итальянца; ты должен нанести еще два удара.

— Какие? Опять смерть?

— Знаешь ли ты, что на теле Мишеля были найдены следы. Ты работаешь небрежно, Годэн.

— К чему же еще работать? Мы уже у цели!

— О, Годэн, ты считаешь, что мы уже достигли цели? Разве мы можем смело показаться вдвоем в Лувре или в Версале? Разве я могу пойти вместе с тобой к Монтеспан, которая отвергла меня, и сказать ей: “Вот, Годэн, он мой”? На что мне все богатства, приобретенные нашим искусством, если я не могу стать твоей женой?

Сэн-Круа побледнел. В его мозгу мелькнуло смутное предположение, но он не хотел оформить эту мысль и беззвучно проговорил:

— Но ведь ты не свободна, Мария. Если судьба не освободит тебя, то как ты можешь стать моей женой?

— Судьба? Она в наших руках, Годэн, — воскликнула маркиза, схватив его за руки. — Соберись с силами, усовершенствуй свои средства и освободи меня от Бренвилье. Ради тебя я убила своего отца и своих братьев; ты поклялся мне не щадить никого, кто будет помехой нашему счастью. Неужели же ты отступишь теперь, когда нужно порвать последние узы?

Сэн-Круа бросился в старое кресло, потом вскочил и, встав перед маркизой, воскликнул:

— Нет, это невозможно! Все, что хочешь, но только не это. Я должен убить твоего мужа? Никогда! Он — мой друг, мой собрат по оружию! Нет, Мария, я во многом виноват перед ним; он насильно ввел меня в свой дом, — Сэн-Круа дрожал, как в лихорадке, — нет, я не хочу быть Каином!

Маркиза скрестила руки на груди и, подойдя вплотную к Годэну, проговорила твердым голосом:

— Любишь ли ты меня, или это было только увлечение?

— Ты знаешь, что я люблю тебя и что я купил эту любовь ценой своей погибели.

— Хорошо! Я сама убью Бренвилье! Ради тебя я пойду и на это преступление, — сказала Мария.

Сэн-Круа стоял неподвижно, как бы окаменев. Он почувствовал, что холодные губы коснулись его лба, но не пошевельнулся. Придя в себя, он увидел, что он один в лаборатории.

Его мысли прояснились.

— Этого не должно быть! — воскликнул он, — она не смотрит ни на что, не обращает внимания на опасность. Хорошо же, я спасу Анри! — и он поспешил к шкафу и стал вынимать оттуда различные бутылки.

В замке Офмон царило необычайное оживление; его окна были освещены, у подъезда стояло несколько легких экипажей; из дома слышались пение, радостные возгласы и звон бокалов. В замке поселился маркиз де Бренвилье со своей прекрасной женой и принимал гостей.

Анри де Бренвилье был все тем же, как и раньше. Замок наполняла веселая толпа приятелей. Они весело кутили не обращая внимания на мрачные лица портретов предков, развешенных по стенам.

— Эй, Годэн, не будь таким кислым, — крикнул Бренвилье своему товарищу. — Ура, да здравствует наша дружба!

— Ура, — подхватила вся компания.

В эту минуту в зал вошла маркиза Мария; она держалась скромно, но с достоинством. Ее появление подействовало на кутящих как мановение волшебного жезла; они сразу успокоились и пошли ей навстречу.

— Господа, — сказала Мария, — почему вы замолкли при моем появлении?.. Это огорчает меня. Чем я заслужила это? Вы — так же мои гости, как и моего дорогого супруга! — и она протянула маркизу руку для поцелуя.

— Это — ангел, — пробормотал он.

— А, господин Рие, — сказала Мария, подойдя к одному из гостей, — что это Вас давно не было видно? А Вы, господин де Бранкас, — все тот же весельчак, как я вижу? — Затем она совершенно спокойно обернулась к Сэн-Круа, сидевшему на конце стола, и воскликнула: — Да это — поручик Сэн-Круа! Господи, я даже узнала Вас, мы так давно не видались.

— Я счастлив, что Вы еще не совсем забыли меня, — ответил Годэн.

— Я очень рада видеть Вас всех у себя, — воскликнула Мария, грациозным жестом указывая на присутствующих.

— За здоровье маркизы! — воскликнул де Бранкас, — ура, — ура!..

Общество все более оживлялось, царствовало полное непринуждение; только Сэн-Круа не принимал участия в общем веселье; его темные глаза зорко следили за каждым движением маркизы. Она взяла стакан с вином чокнулась с гостями, а затем вдруг вышла.