Белая западинка. Судьба степного орла, стр. 35
А когда на степь надвинулись сумерки и небо на западе мягко потемнело, на канале наступила прохладная тишина. Водная лента не шелохнётся. Вот впереди показался мост, перекинутый с берега на берег. Он весь до последней заклёпки отражён в воде;— такая она тихая, гладкая, зеркальная.
Неугомонные мальчишки с удочками машут нам шапками и что-то кричат. Ничто их не берет: ни комары, ни надвигающаяся вечерняя прохлада. Будут удить на берегу, пока матери не загонят их по домам. Видно, где?то недалеко колхозный посёлок.
Становится все темнее и прохладнее, а с палубы уходить не хочется. Угомонились и улетели на покой чайки. Впереди вспыхнули зеленые, красные, золотые огни. Мы приближаемся к очередному шлюзу.
Десятки раз шлюзовал капитан свой теплоход. Но все равно ведёт его в этом ответственном месте осторожно и осмотрительно…
Медленно раздвигаются ворота, и мы входим в камеру шлюза. Матросы укрепляют теплоход у поплавков–причалов, скользящих в вертикальных пазах бетонной стенки. Ворота за нами плавно закрываются. В репродукторе звучит спокойный голос диспетчера:
— Внимание! Начинается заполнение камеры.
У нас на глазах, ритмично покачиваясь, теплоход всплывает. Мы не видим, откуда в камеру пошла вода, но замечаем, что её влажные стенки становятся все ниже и ниже. С палубы уже видны огни како–го?то далёкого степного посёлка. В глаза бьёт свет сильных электрических фонарей. Вокруг ясно, как днём.
И вдруг мы замечаем целую стаю чаек. Вроде бы ночь, им спать пора, а они, деловито покрикивая, пикируют на воду, выхватывают рыбёшек. Такие же, как и мы, беспокойные пассажиры выносят из кают краюшки хлеба, отщипывают кусочки и бросают чайкам. А тем это не в новинку: они ловко, на лету, хватают угощение.
— В ночную смену работают, — смеётся Пал Палыч. — Свет их сбил с толку. Для них — раз светло, значит, надо работать. И отдыхать не хотят. Вот тебе и дневные птицы!
Шлюз наполнен. Мы поднялись метров на десять. Впереди медленно опускается в воду стена камеры. Капитан командует: .
— Отдать швартовы!
Теплоход осторожно и бесшумно выходит на водный простор. Ещё некоторое время за нами летят чайки из «ночной смены». Но мы набираем скорость, все удаляемся от света, и птицы, напуганные ночной темнотой, улетают обратно к шлюзу.
Молодой месяц спрятался за тёмными тучами. Сквозь черноту ночи ничего не видно окрест. Становится совсем прохладно и сыро. Поёживаясь от холода, мы торопимся в тёплые каюты.
ОТЧАЯННАЯ СЕМЕЙКА
На обратном пути мы познакомились со штурманом теплохода Семёном Дмитриевичем Шостко — белорусом по рождению и волгарем по призванию и смыслу жизни. Он прекрасно знал Волгу и Дон и умел интересно говорить о них. В свободное время поднимался с нами на верхнюю палубу и с увлечением рассказывал. А мы смотрели во все глаза…
Путешествие наше подходило к концу, и мы с грустью думали о том, что вот ещё несколько поворотов, и появится большой шумный город, где нас ждёт душный автобус и длинная дорога по знойной и пыльной степи…
Уже чувствовалась близость моря. Все чаще стали появляться морские чайки: крупные, голенастые. Они ютились на песчаных отмелях, взлетали тяжело и лениво. Вот одна как?то нехотя спикировала на волну, выхватила крупную рыбу, покрутилась с ней в воздухе и… упустила в воду.
— Вот дурочка! —посочувствовал чайке Вася.
— Не по зубам. В горло не пролазит, — по–своему объяснил чайкину неудачу Николай.
По глинистому бугру разбежался молоденький лесок. Золотистой змейкой вьётся тропинка. Хвост её полощется в Дону, а голова пропадает где?то в зелени молодой рощи.
Наташа не сводит глаз с этой золотой тропинки. И когда она пропадает за поворотом, с огорчением говорит:
— Пропала… Золотая тропинка в лесу…
— Ой! Да ты прямо стихами заговорила, — с уважительным удивлением поднимает голову Николай.
— Вон на тот островок посмотрите, — говорит Семён Дмитриевич. По рукам пошёл его большой полевой бинокль.
На песчаную отмель, в плотную стаю отдыхающих чаек, спустилась высокая серая цапля.
— Как Мария Петровна среди своих первоклашек, — сейчас же определил Николай.
Мы шли мимо обрывистого берега реки. Он весь покрыт сотами гнёзд ласточек–береговушек. Продолговатые щели покрупнее — гнёзда щуров.
Ни людей, ни селений окрест, а присутствие человека чувствуется повсюду. В пустынных обрывах бульдозерами нарезаны пологие спуски: скотину напоить, с бочкой подъехать, машину вымыть.
А берега вместе с деревьями рушатся и рушатся.
— Быетролеты на крыльях злой волной режут землю, и нет от неё никакого спасенья, —объясняет Семён Дмитриевич.
— Камыш! Заросли камыша спасают, — живо говорит Пал Палыч. — Вы смотрите, где нет камьгша, там крутые глинистые выбоины. А у камышовых зарослей волна захлёбывается. Глохнет. — Пал Палыч подбирает слово поточнее: —Чахнет. Гаснет. До берега не доходит, Дон здесь без конца петляет. За очередным поворотом — целая флотилия рыбацких лодок.
Николай острит:
— Столько и рыбы нет в Дону, сколько рыбаков.
Над водой носятся серенькие стайки береговушек — то исчезнут на сероватом фоне воды, то вдруг сверкнут в каком?то повороте белым брюшком — яркий, мгновенный блик на солнце.
В голубом небе парит крупный, как подорлик, коршун. Неожиданно он спикировал на воду, выхватил рыбёшку, присел на берег и… нет её, проглотил.
— Коршун рыбу ловит? — удивился Вася.
— Да, не брезгует, — сказал Семён Дмитриевич, неотрывно глядя куда?то вперёд.
А впереди из камышовых зарослей, окаймлявших берег, решительно выплыла небольшая серая утица с молодым выводком. Зачем-то понадобилось ей перебраться на другой берег Дона. Утка плыла прямо наперерез теплоходу. За ней смешно торопились шестеро утят.
Наташа не выдержала и закричала:
— Да поверни же ты обратно, дурная! Подожди немного! За кормой и переплывёшь!
В прозрачной воде уже видно было, как отчаянно работала утка лапками, как из последних силёнок тянулось за ней её потомство.
Вася с надеждой глянул на Семена Дмитриевича:
— Можно ведь остановить теплоход? А?
Сколько тревоги и огорчения было в его словах! А фарватер узкий, не повернёшься.
— Поздно. По инерции как раз врежемся. Можно ещё обойти правым бортам, —негромко сказал Семён Дмитриевич…
Штурвальный словно разгадал мысли штурмана. Теплоход плавно повернул влево, прижался к самому бакену, обходя с тыла перепуганный утиный выводок.
Волна из?под правого борта резко подбросила отчаянную семейку. Но смертельная опасность миновала. Утка с утятами проворно скрылась в камышах противоположного берега. Мы дружно зааплодировали. Над Доном пронёсся троекратный клич:
— Мо–ло–дцы! Мо–ло–дцы! Мо–ло–дцы!!
И неизвестно, кому мы кричали: то ли утке с её семейством, то ли команде, спасшей им жизнь.
Мимо нас по левому берегу плыл густой тёмный лесок. А у самой воды стоял одинокий тополёк. Светло–зелёный, тонкий, длинный, весь в листьях от самой земли. Долговязый подросток в толпе взрослых!
Семён Дмитриевич снял форменную фуражку и отёр пот со лба большим белым платком.
ПУТЕШЕСТВИЕ К ОЗЕРУ СОЛЕНОМУ
Когда в классе стало известно, что Пал Палыч в воскресенье собирается на озеро Солёное за солеросами, мы стали набиваться ему в попутчики.
— Далеко, ребята, — говорил Пал Палыч. — Километров двадцать степью шагать. Устанете.
— Не устанем, Пал Палыч!
Учитель пристрастил многих из нас к дальним степным походам. И не было для нас большей радости, чем отправиться с ним на поиски каких?нибудь диковин для школьного музея. Туристами были мы закалёнными. Двадцать вёрст для нас — все равно что нет ничего. Да и самому Пал Палычу хотелось, чтобы мы почаще бывали с ним в степи. Для своего предмета он считал такие путешествия даже ещё более важными, чем классные занятия, и сейчас не возражал против нашей компании. Но на всякий случай все же попугал слегка: