Школа волшебства и другие истории, стр. 32

— Может, ты мне скажешь, для чего существуют на свете старые плюшевые мишки?

Тогда ящерица открыла второй глаз и смерила его взглядом.

— О господи! — зевнула она. — То, что ты ищешь, вообще не существует. Ничто не имеет смысла, все бренно, один сплошной мираж. Поэтому забудь свой вопрос, приятель. Делай, как я, лежи на солнышке и ни о чем не думай, абсолютно… ни о чем.

Вашабль улегся на камень, подставив солнцу свой залатанный живот, и изо всех сил постарался ни о чем не думать. Через какое-то время это занятие ему изрядно наскучило. Впрочем, в конце концов он бы свыкся, если бы у него вдруг не зачесалось в ухе. Он потряс ухо лапой, и из него вывалилась уховертка и беспокойно заметалась у его ног.

— Тысяча извинений! Тысяча извинений! — пролепетала она. — Я малость ошиблась, я думала, что у тебя настоящие уши, с дырочками, как у других животных.

— Ничего страшного, — успокоил ее Вашабль, — любой может ошибиться. А что ты ищешь в ушах других животных?

— Я в них поселяюсь, — объяснила уховертка, — располагаясь как у себя дома. Я забираюсь все глубже и глубже, и меня оттуда уже ни за что не выгнать. В этом и состоит цель моей жизни. Ты тоже хочешь обосноваться где-нибудь по-домашнему?

— Конечно, — ответил старый плюшевый мишка, — но только не так.

И потопал дальше.

В одиночестве, с трудом шагая по пустыне, Вашабль вдруг услышал за спиной странное шипение:

— Эй, толстячок, куда это ты так торопишься? Обернувшись, он увидел огромную гремучую змею, пристально глядевшую на него блестящими глазами. Медвежонок собрался было продолжить путь, однако почувствовал, что его словно парализовало и он не может сдвинуться с места.

— Лучше не дергайся, малыш, — шевеля раздвоенным языком, предупредила змея, — иначе я начну нервничать. — И она медленно, очень медленно поползла к нему. — Ну что, мой сладкий? — просвистела она, вплотную приблизившись к Ва-шаблю. — Ты пришел как раз вовремя. Ты мне нравишься.

— С… с… спасибо, — запинаясь, выговорил Вашабль, — но мне, к сожалению, нужно идти дальше.

— Неужели? И куда же ты так торопишься?

— Я должен узнать, для чего появился на свет.

Змея расплылась в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего.

— А разве это проблема? Существа вроде тебя живут для того, чтобы стать моим завтраком, обедом или ужином. Ты будишь во мне чудовищный аппетит, толстячок. Ты ведь съедобный, не так ли?

— Надеюсь, что нет, — ответил Вашабль. — У меня внутри одни опилки да пенопласт.

— Неужели? — разочарованно протянула змея. — Ну, тогда мне придется, пожалуй, поискать кого-нибудь еще.

И она беззвучно скрылась в песках.

Вашабль облегченно вздохнул и поспешил прочь от этого жуткого места, со всей прытью, на какую только были способны его короткие ножки. Он оставил позади пустыню и снова вышел на какой-то луг. Ощутив в боку покалывание, он остановился и увидел перед собой куст. На одной из ветвей висел малюсенький чехольчик из переливающихся шелковых нитей. И пока медвежонок его разглядывал, чехольчик вдруг лопнул, и показалась бабочка, в лучах солнца расправившая свои чудесные разноцветные крылышки.

— Знаешь, — с восхищением промолвил Вашабль, — у тебя действительно здорово получилось! Как ты все это проделала?

— Очень просто, — прошелестела бабочка. — Сперва я была личинкой, потом превратилась в гусеницу, затем в куколку и вот теперь стала бабочкой. Для того ведь на белом свете и живешь, чтобы развиваться и совершенствоваться. А ты стараешься развиваться и совершенствоваться?

— Не-е, — ответил плюшевый мишка.

— Для чего ж ты тогда существуешь? — спросила бабочка и, взмахнув крылышками, упорхнула.

— Именно это, — пробормотал Вашабль, — я и хотел бы когда-нибудь выяснить.

В этот час мимо проходила маленькая девочка. Она шла босиком и была одета в залатанное платьице, потому что ее родители были слишком бедны, чтобы купить ей новое.

Девочка посмотрела на старого плюшевого мишку большими глазами и спросила:

— Как тебя зовут?

— Вашабль, — ответил медвежонок.

— У меня никогда не было плюшевого мишки, — сказала девочка. — Ты очень симпатичный и очень мне нравишься. Хочешь быть моим?

— С радостью, — кивнул Вашабль, и на душе у медвежонка стало тепло, несмотря на то что внутри у него были только опилки и пенопласт.

А маленькая девочка взяла его на руки и поцеловала в нос.

С той поры у Вашабля опять появился кто-то, кому он принадлежал. И оба они были счастливы.

Но это еще не конец нашей истории. Спустя несколько дней в дом маленькой девочки залетела знакомая нам надоедливая муха. Едва обнаружив старого плюшевого мишку, она снова принялась с жужжанием виться вокруг его головы:

— 3-зачем ты вообще ж-живешь? Ты уж-жасно глуп, уж-жасно глуп, уж-жасно глуп…

Но на сей раз Вашабль знал правильный ответ.

Хлоп! — и муха затихла.

Долгая дорога в Санта-Крус

— Семь часов пятнадцать минут, — сказали по радио.

— Перестань ковырять вилкой в тарелке, Герман, — сказал отец.

— И выпей молоко, — сказала мать.

— Заканчивай наконец, Герман, — сказал отец.

— Ты должен поторапливаться, Герман, — сказала мать.

— И не верти головой по сторонам, — сказал отец.

— Иначе опять опоздаешь в школу, — сказала мать.

— С такими отметками ты, видит бог, не можешь себе это позволить, — сказал отец.

— Нам и так хватает хлопот с маленькой Кларой и ее корью, — сказала мать. — Сегодня она всю ночь плакала.

— И, уходя, не хлопай опять, пожалуйста, дверью, Герман, — сказал отец.

— Иначе разбудишь сестренку, Герман, — сказала мать.

— Слушайте передачу «Утренняя почта», — сказали по радио.

Герман (восемь лет и три месяца от роду, рост сто двадцать пять сантиметров, вес тридцать пять килограммов, рыжий, веснушки по всему лицу), в адрес которого были направлены все эти родительские увещевания, тихо поднялся из-за стола, тихо вышел в прихожую, тихо надел куртку, тихо забросил за спину рюкзак, тихо обмотал шарфом шею, тихо надвинул кепку на глаза, тихо отворил дверь, тихо вышел на лестничную площадку и с таким грохотом захлопнул за собой дверь, что весь дом содрогнулся, будто при землетрясении. Он на мгновение остановился и прислушался. Удостоверившись, что сестренка расплакалась, удовлетворенно кивнул и, перескакивая через три ступеньки, с таким шумом помчался вниз, что все без исключения соседи были оповещены о том важном факте, что Супергерман со скоростью света полетел в школу.

На улице шел дождь. Ничего нового в этом не было, ненастная погода стояла уже не первый день. То был не веселый шальной ливень, а мелкая, угрюмая морось, холодными сырыми лапами заползающая в рукава и за воротник. Морось, которая, похоже, обосновалась надолго. Она чем-то напомнила Герману тетушку Эрну, которая, в очередной раз появляясь на пороге их дома, всегда сообщала: «Я не собираюсь надоедать вам, погощу денечек-другой — и обратно» — и которая затем, как правило, застревала на целый месяц, с немым укором просиживая его на диване.

Вдобавок к тому же был понедельник. А понедельники много в чем можно упрекнуть, и в эти утренние часы город был полон людей, у каждого из которых имелись претензии к понедельникам. Это отчетливо читалось на их лицах. Для Германа же самое досадное в понедельниках было то, что те с жестокой неумолимостью ставили его перед фактом: опять целую неделю придется тратить на изучение правописания, таблицы умножения и прочей белиберды. Да еще в такое время суток, когда ему больше всего на свете хотелось бы поваляться в теплой постели. А драгоценная юность тем временем проходит…

«Все логично, — горько усмехнулся Герман, — именно поэтому учителя и настаивают на том, чтобы занятия начинались ни свет ни заря. Ведь их главная задача — испортить жизнь беззащитным детям. Без этого уроки, по всей видимости, не доставляли бы им никакого удовольствия».