Черные звезды (сборник), стр. 6

Но ядерная энергия — явление иного порядка: она возникает благодаря изменению состояний не электронов атома, а частиц самого ядра — протонов и нейтронов, — которые, как всем известно, связаны в миллионы раз более прочными силами. Потому-то она создает температуру в миллионы градусов и радиацию, проникающую через стены из бетона в несколько метров толщиной. И обычное вещество слишком непрочно, слишком ажурно, чтобы противостоять ей…

Говорят о «веке атома», но ведь это неправильно! Наше время можно назвать только временем применения ядерной энергии, причем применения очень несовершенного. Возьмите откровенно варварское «применение» ее в виде ядерных бомб. Возьмите примитивное в своей сложности использование делящегося урана и плутония в реакторах первых атомных электростанций. Ведь это смешно.

При температуре в несколько сот градусов используют энергию, заставляющую пылать звезды… Но мы не можем добиться ничего большего с нашими обычными материалами. Таким образом, будущее ядерной техники — и, должно быть, самое недалекое — зависит от того, будет ли найден материал, который мог бы полностью противостоять энергии ядерных сил и частиц. Очевидно, что такой материал не может состоять из обычных атомов, скрепленных внешними электронами. Он должен состоять из частиц ядра и скрепляться могучими ядерными силами. То есть, это должен быть ядерный материал. Таково философское решение вопроса. Те опыты, о которых я докладывал, показывают, что возможно получить такой материал, состоящий из лишенных зарядов ядер, лабораторным способом. Свойства этого нового материала — назовем его для определенности нейтридом — каждый без труда сможет представить: необычайно большая плотность, огромная прочность и инертность, устойчивость против всех и всяческих механических и физических воздействий…

Голуб замолчал, как будто запнулся, снял очки, внимательно посмотрел в зал:

— Мы еще многого не знаем, но ведь на то мы и исследователи, чтобы пробиваться сквозь неизвестное. Лучше пробиваться с целью, чем без цели. Лучше пробиваться с верой в то, что цель будет достигнута. И я верю — нейтрид может быть получен, нейтрид должен быть получен!

Он собрал листки конспекта и сошел с кафедры.

Интересно: у него горели щеки — совсем как у нас с Яшкой, как у всех, сидевших в конференц-зале.

Ну, тут началось! В зале все стали спорить друг с другом яростно, громко. К Ивану Гавриловичу посыпались вопросы. Он едва успевал отвечать. Яшка бормотал возле меня: «Вот это да! Колоссально!» — потом сцепился в споре с каким-то сидевшим рядом рыжим скептиком. Бедный Тураев растерялся, не зная, как успокоить зал: его председательского колокольчика не было слышно; потом махнул рукой и стал о чем-то с необыкновенной для старика живостью рассуждать с Голубом.

Было уже одиннадцать часов ночи. Когда все немного утихли, Тураев встал и сказал своим тенорком:

— Сведения и идеи, сообщенные нам… э-э… профессором Голубом, интересны и важны. Обсуждение их, мне кажется, должно проходить менее… э-э… страстно и более обстоятельно. Научное обсуждение не должно походить на митинг. Научные мнения не должны быть опрометчивыми… — Он в раздумье пожевал губами. — Пожалуй, мы сделаем вот что: размножим сегодняшний отчет Ивана Гавриловича и распространим его с тем, чтобы присутствующие здесь… э-э… уважаемые коллеги смогли его обсудить в течение ближайших дней… А сейчас заседание совета… э-э… закрывается.

Вот так, Николай Самойлов! Ты с унынием мусолил целую неделю этот отчет и не заметил в нем потрясающую идею. Вы умственно ограниченны, Николай Самойлов, вы зубрила и бездарь!

29 июня. Обсуждение в институте закончилось, и дело пошло в высшие академические и административные сферы. Иван Гаврилович в лаборатории почти не бывает, мотается то в Киев, то в Москву, «проталкивает» тему.

Институт во главе с Тураевым полностью за нас (я уже и себя причисляю к этому проекту).

О предстоящих исследованиях я иногда думаю с душевным трепетом. Попросту говоря, я их побаиваюсь: как бы мне не осрамиться. Пять с половиной лет меня готовили к работе физика-экспериментатора: я слушал лекции, выполнял лабораторные работы, курсовые проекты, бойко сдавал экзамены, неплохо защитил дипломную работу и даже получил диплом с отличием, но все-таки… Ценность знаний познается в их применении. Можно блеснуть эрудицией в беседе как светской, так и научной; можно каскадом терминов и глубокомысленностью выражений сломить упорство экзаменатора — он вам поставит «отлично». А когда дойдет до дела, когда из твоих знаний должны родиться новые знания, новые приборы, новые опыты, новые материалы, — вот на этом самом главном в жизни экзамене, глядь, и провалился…

А дело предстоит огромное. И мне немного страшно.

Мы готовимся. Обдумываем идеи опытов, последовательность анализов. Переводим и докладываем в лаборатории все, что есть в международной литературе об опытах с мезонами. Я даже перевел с помощью словаря две статьи с французского и немецкого, хотя никогда эти языки не изучал.

Вот что значит энтузиазм!

Интересно: в американских научных журналах нет почти никаких сообщений о работах с мезонами. Во всяком случае, за последний год. Одно из двух: либо они, американцы, не ведут сейчас серьезных исследований в этой области, либо, как это уже было, когда разрабатывали атомную бомбу, они засекретили абсолютно все относящееся к этой проблеме, как в сороковых годах было засекречено все относящееся к делению урана.

ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ, ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ

1 июля. Сегодня прочитал великолепную космогоническую гипотезу Тураева и хожу под ее впечатлением. Это не гипотеза, а научная поэма об умирающих «черных звездах».

Мы видим в небе светящиеся миры, красивые и головокружительно далекие. Но не видим мы гораздо больше, чем видим. Непрерывный миллионолетний ядерный взрыв — вот что такое звезда. И этот взрыв ее истощает. Звезды сжимаются, атомы внутри них спрессовываются, ядра соединяются друг с другом и выделяют еще большую энергию. Так получается ослепительно белая сверхплотная звезда — белый «карлик».

Звезда выделяет огромную энергию, говорится в гипотезе, но известно, что чем больше энергии выделяет система, тем устойчивее, прочнее она становится, тем плотнее и прочнее становится угасающий «карлик». В пространстве Вселенной есть немало умерших звезд — огромных холодных солнц из ядерного вещества. Может быть, они дальше ближайших видимых звезд, а возможно, и ближе — ведь мы их не видим.

А мы собираемся получить в нашей лаборатории кусочек умершей звезды… Да дело даже не в звездах; ведь это будет идеальный новый материал — сверхпрочное, сверхинертное вещество ядерного века. Атомные реакторы, сделанные из нейтрида, будут не бетонными громадинами, а размером с обыкновенный бензиновый мотор. Ракеты из нейтрида смогут садиться прямо на поверхность Солнца, потому что 6000 градусов для нейтрида — это прохладно Резцом из нейтрида можно будет резать, как масло, любой самый твердый металл. Тонкая броня из нейтрида сможет выдержать даже атомный взрыв… Танк из нейтрида проникнет на сотни и тысячи километров в глубь Земли, ибо высокие температуры и давления ему не страшны… Уф-ф!

Большинство фантастически дерзких, хотя и чрезвычайно нужных человечеству проектов всегда упиралось в проблему идеального материала. Инженеры с сожалением откладывали осуществление проектов на неопределенное будущее; фантасты наскоро сочиняли какой-нибудь спирольдит», наделяли его нужным свойством, строили из него ракету или подземный танк и, населив своими героями, отправляли в далекое путешествие.

А мы не будем путешествовать, мы будем делать этот материал! И пусть личности, которые попытаются утверждать, что это скучно и неувлекательно, лучше не попадаются мне на глаза.

Сегодня Иван Гаврилович появился в лаборатории прямо с аэродрома. Москва утвердила тему. Начинаем!…